Худрук Александринского театра Валерий Фокин: «Я рассчитываю на молодое незамутненное поколение»

Есть ли у вас четкий распорядок дня или все происходит ситуационно?

Я стараюсь быть в рамках определенного расписания. Встаю довольно рано — в семь утра я уже на ногах, мне нужно что-то сделать или подготовить. Впереди репетиция, административные дела, встречи или поездка в Москву. Эти постоянные переезды в течение 18 лет не так легко даются. Иногда хочется, чтобы поезд остановился где-то между Петербургом и столицей. Мне даже снился сон, что я сижу в маленьком зале ожидания в Бологом абсолютно расслабленный и никуда не тороплюсь.

Чтобы не выпадать из жесткого режима, я стараюсь расставлять приоритеты, что обязательно на первом месте, а что можно отодвинуть. Невозможно хвататься сразу за все чемоданы и пытаться их унести. В молодости удавалось, но это неконструктивно — надо распределять. При этом театр — специфическая территория, твой четвертый приоритет может стать первым и единственным главным, иначе все посыплется. Это живая машина, которая состоит из людей, все время нужно быть внимательным, дипломатичным и жестким одновременно.

Что в этом плане свободнее — театр или кино? Вы же сейчас вернулись к кинорежиссуре и сняли на «Мосфильме» фантастический фильм «Петрополис» с Антоном Шагиным в главной роли.

Кино – это другой способ мышления, более производственный, хотя и творческий процесс. Если ты снял более-менее приличный материал, на монтаже и постпродакшене ты уже хозяин (с учетом продюсерского диктата, конечно) и в какой-то степени можешь быть свободным, пробуя разные комбинации. На пленке ты воспроизвел эмоцию, и она осталась. В театре ее приходится повторять каждый раз заново. Иногда начинает рушиться конструкция, композиция, надо все поддерживать в определенном градусе, температуре и состоянии. Получается, что нагрузка на театрального режиссера психологически и эмоционально больше. Правда, это если речь не идет о съемках — там как раз может произойти что угодно. Например, «Петрополис» должен был сниматься в Японии, Америке и России на натуре, но из-за пандемии все рухнуло, отвалилась часть инвесторов. Я посоветовался с сыном (Кирилл Фокин — автор сценария картины — Прим.ред.), с оператором Ильей Овсеневым, и мы придумали новое решение, которое оказалось лучше изначального в художественном отношении.

Вы имеете в виду то, что для съемок «Петрополиса» художник Алексей Трегубов создал гигантскую декорацию на площади в 6800 кв. м?

Да, мы построили огромный «город памяти», по которому свободно перемещается главный герой. Он может зайти на кладбище в Японии или на берег океана во Флориде. Это дало элемент условности, что все происходит в его голове. Заложенный в сценарии прием тем самым был подчеркнут и оправдан. Сейчас фильм на этапе постпродакшена, а я, если возвращаться к вопросу приоритетов, в процессе выпуска нового спектакля «Честная женщина» (ближайшие показы будут 11, 12, 23 и 24 марта — Прим.ред.). Это на данный момент главное и требует определенной сосредоточенности и концентрации.

О чем «Честная женщина», какая магистральная тема спектакля?

Он о том, что есть такие люди, которые готовы умереть за свои идеи. Покуда они есть, мир имеет шанс на обновление. Их можно называть дураками, идиотами, дон кихотами, сумасшедшими, но они не могут по-другому: предать себя и людей. Как говорит главная героиня, они упорно хотят сделать мир не таким, какой он есть, а каким он мог бы быть.

Кризис действительно существует — или он придет к своему логическому концу, или мы обнулимся в хорошем смысле слова и выйдем на новое качество. Я в это верю, мне хочется в это верить. В этом смысле я рассчитываю на молодое незамутненное поколение, если они не заиграются, расширят взгляд и не уйдут полностью в цифровые вещи. Я и фильм «Петрополис» снимал про то, что должны быть изменения. Кроме этого, в спектакле много и других тем. Это текст политический во многом, он фантазийный, но про сегодня.

По жанру — это политический триллер?

Что-то такое. У нас вообще политический театр не привит в стране, нет его традиции в отличие от Запада, где он существует как направление. У нас он возник в начале перестройки, когда я поставил спектакль «Говори!». Тогда это был взрыв, зрители ломились в театр: вдруг со сцены вслух зазвучало то, что проговаривали только на кухнях. Года через четыре-три, все поняли, что то, чего мы ожидали, не произошло. Нужно было менять человека, институты и механизмы, а это совершенно другой процесс. Наступило разочарование и театр тоже стал перестраиваться, он накинулся на запретные в советское время плоды вроде Кафки, Беккета и Набокова. Политический театр вспыхнул и умер, перейдя в разряд театра документального. Сейчас время, когда он вновь становится актуальным. Уже не в публицистическом плане, а для осмысления контекста, как мы живем. Поэтому, например, так популярен стал текст Ивана Вырыпаева «Иранская конференция», который поставили в Театре Наций. Это сигналы сегодняшнего дня.

Как художнику оставаться актуальным и не потерять связь со временем?

Чтобы сохранить себя и связь с тем, что происходит за окнами, нужно, прежде всего, быть самокритичным. Если этого нет, то ты не интересуешься, про что жизнь и как работают другие. Когда ты абсолютно твердо уверен, что все, что ты делаешь, хорошо, это первый сигнал твоей смерти как творческого человека.

Каждый день до конца физической жизни на этой земле ты должен пытаться взять новую планку. При таком подходе, ты, конечно же, будешь любопытен, а не закроешься в башне из слоновой кости. Как только ты выходишь на зрителя, твое высказывание должно дойти до человека, зацепить его. Поэтому ты не можешь не соотносить этого с тем, что творится вокруг. Товстоногов говорил очень точно, что смысл спектакля и его решение лежит в зрительном зале. То есть вопрос в том, сможешь ли ты отвечать ему художественно или между вами четвертая стена – ты живешь своей жизнью, а он своей. Такого не должно быть в драматическом театре, который говорит о сложности человека. Человек же и правда очень сложное существо. В этом прав (хотя и далеко не во всем) мой коллега Богомолов, когда говорит это вслед за Достоевским.

Но европейская цивилизация же не убивает на самом деле этого сложного человека, если разбирать манифест Константина Богомолова?

Абсолютно нет, это разные вещи. Европейская цивилизация действительно находится в кризисном состоянии, но дело не в ней конкретно, а в том, что весь мир в нем. Отделять одно от другого — не верно. В этом смысле и Россия вслед за всем миром в кризисе. Но мы всегда ищем третий путь. Нам надо, с одной стороны, сохранить национальность и Родину, с другой — быть прогрессивными и либеральными. Соединить это не получается. У некоторых стран в Европе в лучшие времена это вышло, у нас – нет, потому что мы другие. Бердяев объяснил это все географией, что смешно. Но страна и правда разная, многонациональная и конфессиональная. На протяжении столетий лучшие умы и нелучшие бьются над тем, как это соединить. А сейчас такое время, что мы чуть ли не демаркационную линию проводим между, грубо говоря, либералами и консерваторами. Либо ты с нами, либо против. А если я между? Тогда как мне быть? Если говорить про 19 век, то ярчайшие представители прогрессивной либеральной мысли были патриотами, это органичные вещи, а контекст времени и общий кризис их разъединяют. Любовь к Родине – это не березки и рыдания, обхватив их стволы. Любовь к Родине — это значит видеть и ее недостатки.

А как художнику и не только сохранять себя физически? Есть ли какие-то секреты: витаминные комплексы, кофе, чтобы себя тонизировать, и тому подобное.

Я не пью много кофе, потому что мне нельзя. Витамины принимаю, но это просто для иммунитета, не что-то специально тонизирующее. Вообще это странная профессия – режиссура. На нее может не влиять физический возраст. Ты можешь быть 20-летним человеком, но мертвым в театре. Я все время вспоминаю спектакль Джорджо Стрелера, который привозили в Москву на гастроли. Это была работа молодого человека по темпераменту, чувственности и эротике, хотя ему на момент постановки было за 70. И таких примеров очень много — Андрей Кончаловский, скажем. Или можно вспомнить знаменитое письмо Куросавы Бергману, в котором тот поздравлял его с 70-летием и говорил, что все только начинается, почему ты ушел из кино.

Я много работал в Японии. Меня как-то повели в галерею объединения художников под названием «Круг». Их особенность была в том, что они достигли определенного уровня, признания, но поменяли имена, фамилии и заново начали писать. Это очень красивый и дерзкий вызов. В этом есть элемент обновления, который может дать искусство.

Как вы отдыхаете и восстанавливаетесь, чтобы не выгорать?

Я восстанавливаюсь очень простыми вещами. Например, я очень люблю хорошее кино и футбол, который меня переключает. В лучших его проявлениях он искусство и похож на театр (в том плане, что это импровизация). Потом меня отвлекает семья, хотя не могу сказать, что много времени с ними провожу, моя жизнь все же подчинена театру. Но когда дети были маленькими, то брали много внимания на себя. Читать я стал последнее время все больше литературы, которая связана с тем, что буду делать. При этом если я ставлю, например, Кафку, то прочту не только его произведения, но и все о нем, его переписку, ближнего круга и тех, кто работал примерно в то же время в Праге.

То есть вы не из тех, кто выключает телефон после 21 вечера?

Я не могу так сделать в силу своей профессии. Это чувство и человеческой ответственности, а вдруг что-то с артистом произошло? Тем более в наше тяжелое время, когда все подряд болеют. У нас так было, что мы вообще не могли сыграть ни одного спектакля и только танцевали благодаря нашим балетным партнерам. Я мрачно шутил, что мы вернулись к 18 веку. Потому что до того, как был создан Мариинский театр, в этом шли и балет, и драма одновременно. От нас многое зависит в этой жизни, но далеко не все. Если планы не реализуются, надо уметь перестраиваться и держать удар.

Как вы формулируете планы — с помощью гаджетов или записываете все от руки в ежедневник? Новый технологии вообще поменяли ваши отношения со временем?

В Петербурге у меня один ежедневник, в Москве — другой, параллельно я записываю что-то в телефоне и на айпаде. Новые технологии мне удобны просто для работы – информационно и коммуникативно, но обсуждения в Фейсбуке и других соцсетях меня не интересуют. Хорошо, что это объемлет весь мир. Плохо, что мы живем во времена диктатуры цифры. Не все настолько культурны и этичны, чтобы в соцсетях вести себя корректно и вежливо, хотя это такое же общение с другими людьми, как и любое другое. Когда-то мы говорили, что четвертая власть – это пресса. Сейчас же это абсолютная диктатура цифры, которая будет увеличиваться. Ничего ты с этим не сделаешь —и не надо. Потому что вопрос не в том, чтобы запретить или закрыть, а в том, что мы должны в этой своей сложности найти меру поведения. А это почти невозможная вещь.

Цифровой мир меняет и театр?

Зум-спектакли были вынужденной мерой из-за пандемии, но нужно взять полезное из этого периода. Еще 10 лет назад, когда мы начали делать Новую сцену, я говорил молодым режиссерам заняться созданием оригинальных проектов для интернет-вещания, чтобы зритель мог влезать в действие и корректировать его. Они кивали, хлопали глазами, но никто ничего не сделал. Только сейчас у нас начались отдельные пробы — с акунинской пьесой «Драма на шоссэ» и судебным циклом, который написал Саша Филипенко.

Я вижу в этом большие возможности, но никогда не поставлю знака равенства с настоящим театром. Настоящий — живет одной важной формулой, которая незыблема: театр как искусство, где надо пахать и тратиться нервами. Я даже называю эти проявления аккуратно — перфоманс, театральные формы. Можно сыграть какое-то действие в туалете, лифте, баре или гостинице, но не называйте это спектаклем. Это ломает стереотипы, дает новизну, но все-таки это больше про транслирование текста. Должно быть и то, и то, но пусть все лежит на своих полках и питает друг друга.

Фото: Валерий Плотников, архивы Александринского театра