Рома Либеров: «Поверьте, Мандельштам не был человеком страдающим»

Тут, как правило, забывают о картине, посвященной писателю Георгию Владимову. Важнейший автор, как мне кажется, хоть не так широко известен, — потому, наверное, и забывают. Если говорить о единстве, мне хочется верить, что есть некое развитие и цельность киноязыка. Помимо прочего — единство существует в некотором противостоянии, в том, что отдельно взятая индивидуальность всегда обречена на мучительное и усложненное существование в нашей стране. Литературы это касается особенно. Поэтому писателям на территории бывшего Советского Союза особенной кровью давалось писать.

Судьба Мандельштама — трагическая, даже кошмарная: сравниться по степени ужаса с ней может разве что судьба Варлама Шаламова. Страдание, предельное причем, — важное, обязательное условие становления гениального художника?

Алгоритма судьбы выдающегося художника, как мы знаем, не существует. Если бы нам за определенный градус страдания присваивали степень гениальности... То, как мы смотрим на судьбу и на эпоху, не слишком совпадает с тем, как сам Осип Эмильевич видел себя в контексте эпохи. Он не был человеком страдающим, поверьте. Напротив, был довольно смешлив и жизнерадостен. Другое дело, что время провоцировало в нем развитие шизоидной психопатии, то есть некоей раздвоенности, несовпадения. Трагизмом судьбы величие художника не меряется, но происходившее в биографии давало ему энергию для сочинительства. Опыт смерти — это то, чего нет у живущих. У умерших больше на один опыт, который возникнет и у нас, когда мы не сможем им поделиться. Но мы любим Мандельштама не за то, как он умер, а за то, как он жил, как он прошел индивидуальный путь в эпоху общественных свершений. Конкретно — за его стихи, за то, как они написаны. А написаны они так, будто поэзия на русском языке существовала несколько тысяч лет. В этом чудо, я бы за это предлагал его любить.

Как получилось, что вы выбрали форму фильма-коллажа, микса документалистики и анимации?

Я переживаю, что приходится говорить вширь, а не вглубь. Потому что, если мы начнем говорить вглубь, придется уточнять, что такое документалистика. Понимаете, у меня очень простые требования к кино. Хочется чуда, потому что сегодня чудо в кино так легко достижимо в связи с технологиями, в связи с выдающейся американской индустрией, что мы потеряли подлинность этого чуда. Для меня совершенно естественно, что кино требует включать в себя живопись, мультипликацию. Как не связать подвижность Осипа Эмильевича с кукольным театром?  У нас были специально созданные петербургским театром «Кукольный формат», его основательницей Анной Викторовой, куклы-мандельштамы разного возраста, а также декорации и одежда, включая реплику пальто, подаренное поэту Ильей Эренбургом: пальто, в котором Мандельштам погиб в лагере. Помимо всего, наши художники создали макеты, обстановку его комнаты в Воронеже. То есть задействовано было большое количество выразительных средств. Я не знаю, что из них документалистика. Мы объехали полмира, но документалистика ли это? Эти кадры — как основа произведения, холст.

Что вы можете сказать о сегодняшнем российском кино в связи с общей тревожной ситуацией в стране? Она, эта ситуация, как-то влияет на кинематограф?

Это два разных сложных вопроса. Нас, то есть нашей творческой ячейки (сейчас выходит шестая работа), для российского кино как бы не существует. Вы вряд ли найдете какие-то упоминания, нас нет в фестивальных отчетах, мы не позируем на фоне красивых пресс-уоллов. Для меня лично российское кино существует, поэтому я с пристрастием смотрю выходящие фильмы. Но того, что называют «индустрией», в стране попросту нет. А что касается ситуации в стране, то здесь все просто. Либо вы понимаете, что у нас катастрофа, и мне ничего не нужно объяснять по этому поводу. Либо не понимаете, тогда я вам просто ничего не объясню. Иногда просто тяжело вдохнуть. «Мне душно, душно, и все-таки до смерти хочется жить», — как это написано у Осипа Эмильевича. Из-за того, что все происходит так, наши работы, начиная с первой об Олеше, стали страшно актуальными. Когда мы начинали, то не могли подозревать, что все это станет таким резонирующим. Мы думали остаться в исследовательской области достижений русской культуры, а оказалось —  перед нами опыт повторения. Страшно, что мы проживаем то, что уже проживали в краткой исторической памяти.  Все сегодняшние события, отчеты, заседания: если убрать даты, то будет казаться, что происходящее в не столь далеком 1958-ом, например, происходит с нами сейчас.  

Почему все ваши фильмы, за исключением «Ильфипетрова», длятся меньше часа?

Тут все очень просто. Первые три ленты создавались не просто в стесненных обстоятельствах, а в условиях отсутствия возможностей. Поэтому они коротки и скудны по своим выразительным средствам. Когда я смог добыть некоторое количество денег, мы замахнулись на большие выразительные средства и вариативность в процессе работы над фильмом «Написано Сергеем Довлатовым». Правда, и этот фильм длится всего 54 минуты. Это связано с финансами, к сожалению. В следующем фильме будет еще больше визуальных приемов: сейчас я со своей съемочной группой работаю над седьмым фильмом, который будет посвящен Андрею Платонову.

Фильм «Сохрани мою речь навсегда» в прокате с 22 октября 2015 года.