Елизавета Боярская — Льву Лурье: «Сколько бы я ни возвращалась к "Онегину", совершеннее произведения не существует»

За чашкой чая в «Астории» с видом на Исаакиевский собор и в непосредственной близости от подаренного городу Екатериной II Медного всадника с Лизой поговорил историк, краевед и главный носитель петербургской идентичности Лев Лурье.

Чем Екатерина II похожа на Катерину «Леди Макбет» Измайлову

ЛУРЬЕ: Что вы думаете про своего персона­жа в кино, молодую Екатерину II?

БОЯРСКАЯ: Вы имеете в виду о самой Ека­терине Алексеевне или о персонаже? В на­шем сериале «Великая. Золотой век» она ведь предстает и вполне зрелой — охвачен период в 12 лет: с момента ее воцарения на престол в 33 года.

ЛУРЬЕ: О самой Екатерине Алексеевне.

БОЯРСКАЯ: Она была настолько разносто­ронним человеком — чего я только про нее не читала! Одни пишут, что Екатерина II — узурпаторша, и успехи ее — только во внеш­ней политике, а во внутренней не было ни­чего хорошего. Другие утверждают, что ее правление — золотой век в истории России. Столько она успела всего за достаточно дли­тельный срок царствования совершить — и хорошего, и ошибок. Очень многогранная, а потому неоднозначная личность.

ЛУРЬЕ: Она же такая Катерина Измайло­ва — мужа убила.

БОЯРСКАЯ: И это тоже. Екатерину II можно рассматривать с любой стороны и рассуждать, какая она была мать, любовница, политик, пи­арщик и светская дама. Она могла пример­но все: и книги сочиняла, и пьесы, и с Руссо и Вольтером переписывалась (как поклонни­ца идей эпохи Просвещения, Екатерина состо­яла в переписке с европейскими философа­ми-современниками, в том числе советовалась по некоторым вопросам, например, по поводу всеобщей вакцинации от оспы. — Прим. ред.). В ней одной смешалось огромное количество абсолютно разных качеств. Да, это женщи­на, которая не любила сына и, по сути, убила мужа (вернее, под ее началом был переворот). Но было бы очень просто сказать: «Екатери­на — жестокая». Или: «Она хорошая».

ЛУРЬЕ: Я понимаю. Мы помним, что она ведь и Маше Мироновой из «Капитанской дочки» помогла освободить возлюбленно­го. Просто политика — такое занятие, в ко­тором без цинизма не обойтись.

БОЯРСКАЯ: Да-да-да. Мне в ней еще инте­ресно, что же это за человеческие качества, которые могут заставить женщину всем этим заниматься.

ЛУРЬЕ: Думаю, в этом есть и актерство: быть на виду. Политика — это сцена и аудитория.

БОЯРСКАЯ: И она с этим блистательно справлялась.

ЛУРЬЕ: При этом Александр Сергеевич, на­пример, ненавидел Екатерину Алексеевну. Так же, как и его тезка Грибоедов.

БОЯРСКАЯ: Как и Радищев.

ЛУРЬЕ: Это такая власть троекуровых про­тив власти дубровских. Павел I — это Ду­бровский, а Екатерина II — Троекуров. И замечательная идея была у нее про пре­вращение своей опочивальни в высшую партийную школу. Такая проверка кадров — это не про сексуальные вещи, а про обретение соратников. И фавориты у нее всегда не пере­менные, а последовательные. То есть не сразу несколько, а всегда только один, пусть и всего на не­делю. Не понравился — получил тысячу душ крестьян, графское достоинство и на всю жизнь обе­спечен, а потомки становятся Лан­скими, Заводовскими и так далее. А кто-то был и долго, как тезки Григо­рии Орлов и Потемкин.

БОЯРСКАЯ: Да, и так в их лице появлял­ся абсолютно надежный человек, на кото­рого можно опереться и которому можно доверять.

ЛУРЬЕ: Это то, что любил и Леонид Ильич Брежнев — бережное отношение к кадрам. Идея в том, чтобы не создавать себе врагов из окружения, поощрять их и смотреть сквозь пальцы на плутовство и казно­крадство. Так ты сразу приобретаешь мно­го голосов.

БОЯРСКАЯ: А соратники для Екатерины Алексеевны были очень важны. Собствен­но, у нее же прав на престол ноль целых ноль десятых.

ЛУРЬЕ: Ее право на престол доказано разве что надписью, которую она сделала на Мед­ном всаднике — «Петру Первому Екатерина Вторая». Это миф, что она является продол­жательницей Петра. Они совершенно не по­хожи, разве что оба деятельные и способные. У Екатерины нет его желания все делать ру­ками и рвать зубами. Она и воинственной не была.

БОЯРСКАЯ: Мне кажется, важно, что Екате­рина — немка (урожденная София Августа Фредерика — дочь князя Ангальт-Цербст­ского и племянница шведского короля Адольфа Фридриха, родилась на тот мо­мент в немецком городе Штеттине, перешла из лютеранства в православие и получила имя Екатерина Алексеевна перед обручени­ем с Петром III. —Прим. ред.). Это проявля­ется во всем: как она вела политику, какой была активной и деятельной. Это про до­тошность, педантизм, постоянное желание внутреннего развития. Екатерина бесконеч­но читала, интересовалась буквально всем. В ней нет лени или размеренности, которая была, скажем, в Елизавете Петровне. Жизнь быстротечна, и ей хотелось успеть во всем. В том числе в театральных постановках — она сама их сочиняла и даже иногда уча­ствовала. Азартная женщина!

ЛУРЬЕ: Большой театр запустила.

БОЯРСКАЯ: Да-да. Ей как будто хотелось все попробовать. Пусть даже и ошибить­ся, как получилось с Уложенной комисси­ей — она ее создала, но ничего путного не вышло. Ей постоянно надо было работать, работать, работать. В воспоминаниях од­ного польского автора я читала, что Екате­рина просыпалась раньше своих слуг и тут же начинала писать.

ЛУРЬЕ: Есть такой замечательный текст, вы его, конечно, читали. Ее собственные вос­поминания, абсолютно лживые.

БОЯРСКАЯ: Да, это то, как она хотела бы, чтобы ее воспринимали.

ЛУРЬЕ: Абсолютно! Что Петр III был такой идиот, пьяница и кретин, что не убить его про­сто было невозможно. А еще там очень здо­рово описано ее пребывание в будущем Екатерининском дворце в Царском Селе! Клопы, блохи, вши, анфиладная система — невозможно укрыться. Вся эта бес­смысленная, раздражающая, бесша­башная роскошь елизаветинского времени — огромные залы, кото­рые невозможно было натопить. Барокко, придуманное Растрелли, Екатерина ненавидела: огромные окна, нет типового строительства, всё напоказ. В Европе так уже не строили сто лет! И вот она якобы сама стирает, наводит порядок и вне­дряет свой немецкий орднунг. Такой роман воспитания получается.

БОЯРСКАЯ: Но при этом ей и правда уда­лось как пиарщику сделать так, чтобы о России заговорили в Европе как о про­свещенной стране. Этого она добилась че­рез переписки со всеми великими умами своего времени. Хотя в стране, как мы зна­ем, все равно оставалось крепостное право.

Как актеров загоняют в одно амплуа мушкетеров

ЛУРЬЕ: Вы начинали свой путь в искусстве, насколько понимаю, с танцев?

БОЯРСКАЯ: Когда-то да. Я долго занималась балетом — с пяти и до шестнадцати лет. Но профессионально не продолжила, не было данных. А театр, понятно, всегда присут­ствовал в моей жизни. Родители служи­ли и служат в Ленсовета, а я росла за кули­сами, это была моя вторая детская. Я все впитывала, но не думала о том, чтобы пой­ти в актрисы до самых выпускных классов, пока внутри все не досформировалось.

ЛУРЬЕ: Почему? Отталкивал закулисный быт?

БОЯРСКАЯ: Скорее папина популярность. Это было излишнее и оголтелое внимание. Я понимала, что не хочу, чтобы ко мне вот так относились. В детстве мне всегда хо­телось поскорее забрать его домой, что­бы он был просто папой и никем другим — не персонажем в шляпе.

ЛУРЬЕ: Мне кажется, что эта популярность в какой-то степени направила его театраль­ную карьеру по одному пути — плаща и шпаги. А у него была, например, и гени­альная роль в «Старшем сыне» по Вампи­лову (в фильме Виталия Мельникова с Ни­колаем Караченцовым, Евгением Леоновым и Светланой Крючковой в касте Михаил Боярский играет приятеля главного героя Сильву. — Прим. ред.). Он прирожденный трикстер, мог бы быть условным Остапом Бендером или Хлестаковым. Заложенное в нем ядро великого харáктерного артиста и худрук Ленсовета Владимиров, и особен­но кинематограф не стали использовать по­сле успеха «Мушкетеров».

БОЯРСКАЯ: И «Собаки на сене». Да мне вообще кажется, не только касаемо папы, что в нашей культуре очень силь­но прилипают амплуа. Если посмотреть на фильмографию голливудских актеров, они играют в абсолютно разных и полярных историях.

ЛУРЬЕ: Абсолютный гений — Георгий Алек­сандрович Товстоногов в этом смысле. Он по­нимал, что Кирилл Лавров — обаятельный, и не давал ему играть положительных героев. Он был у него Молчалиным в «Горе от ума», Соленым в «Трех сестрах». И это получалось дико эффектно.

БОЯРСКАЯ: Это и для артистов полезно, такая тренировка внутреннего аппарата.

ЛУРЬЕ: Но Ленсовета все равно был новатор­ским театром, хотя и абсолютно противопо­ложным МДТ Додина, БДТ — они, по Белин­скому, театры-храмы, бывшие в сговоре со зрителем. А Ленсовета — первый буржуазный театр в СССР, сделанный для массового зри­теля. Шоу-бизнес в каком-то смысле, и в этом нет ничего плохого. В превращении советско­го общества в потребительское, что в конце концов привело к огромным изменениям, роль сыграли сапоги-чулки, финские пальто и те­атр Ленсовета. То есть простые радости жиз­ни, не связанные с идеологией.

БОЯРСКАЯ: Да, очереди в Ленсовета всегда были огромные.

ЛУРЬЕ: Там были ваши отец и мама…

БОЯРСКАЯ: И Алиса Бруновна!

ЛУРЬЕ: Конечно, а еще Барков — красавец. Дьячков и Петренко — оба великие артисты.

БОЯРСКАЯ: И Анатолий Равикович. Компа­ния у них была просто великолепная — я мало что видела вживую в силу возраста, но и на записях заметно, какие прекрасные, обая­тельные и страстные были эти музыкальные спектакли.

Цветаева, гуманист Толстой и скверный человек Достоевский

ЛУРЬЕ: Что думаете про современную теа­тральную жизнь в Петербурге? Какие спектак­ли порекомендуете?

БОЯРСКАЯ: Мне очень понравилась «Опти­мистическая трагедия» Рыжакова в Алексан­дринском театре. Какое-то время она не шла, потом снова начали показывать — я посмотре­ла недавно, перед Новым годом. А из премьер в меня попали «Холопы» в БДТ. Просто изуми­тельный спектакль! Идет более четырех часов, но я даже на антракты не выходила — не мог­ла оторваться (во время двух антрактов «Холо­пов» действие на сцене продолжается, проис­ходящее в том числе транслируют на экранах в фойе. — Прим. ред.). Мне было интересно наблюдать за персонажами, за каждой переме­ной мизансцен и декораций. Я восхищаюсь, как из полузабытой пьесы драматурга Гнедича удалось создать такое актуальное, интересное и выстраданное высказывание.

ЛУРЬЕ: А что вы сейчас читаете?

БОЯРСКАЯ: Сейчас — ЖЗЛ про Марину Цве­таеву. Раньше я играла в постановке «1926» режиссера Аллы Дамскер, построенной как симбиоз переписки Цветаевой с Пастернаком и ее поэмы «Крысолов». Мне «1926» очень нравилась, и Цветаеву я обожаю, она близкий мне автор и поэт, поэтому мне пусто без этого спектакля, хочется вернуться к нему, как-то переосмыслить, возможно, заново его родить.

ЛУРЬЕ: Это было концертное выступление или в Малом драматическом?

БОЯРСКАЯ: Мы выступали на музы­кальных площадках: в Петербурге — в Малом зале Филармонии, в Мо­скве — в Доме музыки. В спектакле есть такой персонаж — условный Рильке. Его играл изумительный скрипач, вокалист и ди­рижер Дмитрий Синьковский. Поэтому вну­три постановки было много музыкальных произведений. А до нового погружения в Цветаеву из художественной литературы я читала «Ло­жится мгла на старые ступени» Александра Чудакова.

ЛУРЬЕ: Какой писатель первым произвел на вас сильное впечатление?

БОЯРСКАЯ: В подростковом возрасте я по­смотрела «Лолиту» с Джереми Айронсом и взялась читать Набокова. Это было потря­сение! Может, потому, что книга казалась сексуальной, будоражащей и запретной. Я читала и закрывала роман, потом сно­ва открывала и еще раз перечитывала. Еще мне были очень близки «Детство», «Отроче­ство» и «Юность» Толстого. И «Хаджи-Му­рат» тоже. Я люблю Толстого.

ЛУРЬЕ: Больше, чем Достоевского?

БОЯРСКАЯ: Я их по-разному люблю. В свя­зи с работой над «Карамазовыми» (спек­такль Льва Додина, в котором Елизавета играет Катерину Ивановну. — Прим. ред.) мы, конечно, много читали Достоевско­го, его переписки и дневники тоже. Но Тол­стой во мне больше отзывается.

ЛУРЬЕ: Во мне тоже. Я люблю Достоевско­го, книжку написал про него, но в Толстом есть человеческое понимание людей. Как будто сразу режиссерский разбор. Ты осоз­наешь, и он сам объясняет, почему Наташа Ростова поступила так, а не иначе.

БОЯРСКАЯ: Да, особенно это удивитель­но в отношении женщин. Казалось бы, как он мог залезть в голову юной Ростовой или Анны Карениной и понять их природу так хорошо? Это поражает. А Достоевский, как будто не спрашивая, открывает все гнойни­ки, и от этого больно. Но в этом и его осо­бенность, честность и правдивость. Тол­стой как будто более человеколюбивый, что ли.

ЛУРЬЕ: Достоевский просто очень сквер­ный человек.

БОЯРСКАЯ: Не без этого.

ЛУРЬЕ: Со всеми его фобиями и маниями. Другой вопрос, что у Достоевского — это мало кто понимает — феноменальный юмор! Он дико смешной, когда хочет таким быть. В каком-нибудь генерале Иволгине у него го­голевское начало проступает замечательно.

БОЯРСКАЯ: Еще про юмор и иронию. Не помню, в каком классе изучают «Евге­ния Онегина», но в школе я не сумела его оценить: прочитала — и все. Зато сейчас, сколько бы я ни возвращалась к «Онеги­ну», мне кажется, что совершеннее произ­ведения не существует. Для меня это аб­солютная величина, глубина и восторг. Я с таким удовольствием перечитываю с любой страницы!

ЛУРЬЕ: Не могу сказать, что это мое люби­мое произведение Пушкина. Я как раз боль­ше ценю прозу и «Бориса Годунова». Такое ощущение иногда, что «Евгений Онегин» написан очень молодым человеком. Но что касается легкости и умения распоряжать­ся русским языком, с Пушкиным никто не сравнится.

БОЯРСКАЯ: Абсолютно никто. При всей люб­ви к Пастернаку, Блоку, Цветаевой и Бродско­му. Хотя они, конечно, другие. У Пушкина все так просто, что обескураживает. Но эта про­стота — такая изящная и точная, что попадает в самое сердце. Лев Яковлевич, у меня тоже во­прос: а кого вы посоветуете из современных по­этов? Прозаиков я знаю, а вот в поэзии зависла классической.

ЛУРЬЕ: Из современных поэтов — самый силь­ный Сергей Стратановский. Хотя относительно современных он уже немолодой человек. Если не читали, очень советую — в «Издательстве Ивана Лимбаха» выходило его избранное.

Про непоротое поколение тридцатилетних

ЛУРЬЕ: Я школьный учитель по специаль­ности, много лет им работал — наша клас­сическая 610-я гимназия организовалась в 1989 году. Поэтому вплоть до последне­го времени я видел сменяющиеся поколе­ния молодежи. А школа у нас такая — «сек­тантская», как и Малый драматический театр: после выпуска мы не расстаемся, я по­том за всеми наблюдаю. Вы немного моложе моей дочки, это класс 2000 года.

БОЯРСКАЯ: Да, я в 2002-м выпустилась и по­ступила на курс Льва Абрамовича Додина в Театральную академию.

ЛУРЬЕ: Мне кажется, у вас совершенно уди­вительное поколение: непоротое и вежливое. Вы почти не застали голодные 1990-е, в про­фессию и вузы пошли в тучные нулевые. Что бы вы сказали про своих ровесников?

БОЯРСКАЯ: По нам правда заметно, что дет­ство мы провели в другой атмосфере. Когда мне было шесть лет, я впервые оказалась с се­мьей в Лондоне и Париже: разумеется, тогда я ничего не знала про железный занавес, а вот родителям казалось фантастикой, что они мо­гут позволить себе поехать с детьми в Евро­пу. Когда я поступила к Льву Абрамовичу, мы тоже сразу же с 2002 года и до ковида ездили на гастроли от Милана и Токио до Нью-Йорка и Вашингтона.

ЛУРЬЕ: Вы люди мира.

БОЯРСКАЯ: Да, поэтому мы практически все знаем иностранные языки, английский уж точно. Я еще владею немецким — сей­час скорее помню, но когда-то говорила свободно.

ЛУРЬЕ: Как и Екатерина II.

БОЯРСКАЯ: Точно! Это помогло в понимании ее образа. Еще важное отличие нашего поколе­ния — мы становимся родителями после 30 лет и совершенно осознанно. Когда ты сам состо­ялся, многого добился, сделал свою жизнь ком­фортной, наполнен знаниями и готов тратить время, силы и любовь на ребен­ка. Сейчас папа — это как мама, толь­ко мужчина: полноценный воспитатель в семье, а не тот, кто просто прино­сит деньги и максимум может погулять с ребенком пару раз. У моих ровесников не принято поднимать руку на детей, мы договариваемся с маленьким суще­ством и всего добиваемся диалогом.

Текст: Елена Анисимова

Фото: Соня Сивкова

Визаж: Ангелина Астанина

Волосы: Мария Швец

Свет: Владислав Скобелев, Михаил Ланцов, Skypoint

«Собака.ru» благодарит за поддержку партнеров премии «ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга» — 2024:

Эксклюзивного партнера, производителя премиальных украшений с российскими бриллиантами — ювелирный дом MIUZ Diamonds

Газпромбанк — Официальный банк премии

Торговый дом «Рятико» с брендом ReFa — роскошным уходом для вашей кожи

«Моменты. Repino» — клубный малоэтажный жилой комплекс от девелопера «Абсолют Строй Сервис»

ASKO — мировой премиум-бренд по производству бытовой и профессиональной техники