Актер Юра Борисов: «Хрен его знает, что такое русский характер и существует ли он вообще»

Обаятельный и принципиальный главарь банды в сказочном блокбастере «Серебряные коньки» в декорациях имперского Петербурга, замерзший в военном ироничном экшене «Красный призрак», лидер преступной группировки 1990-х в драме «Бык» — есть ли что-то общее в героях, которых ты играешь? Например, русский характер?

Хрен его знает, что такое русский характер и существует ли он вообще. Мне кажется, что особенные порывы русской души связаны с климатом. У нас есть четкое разделение на сезоны: за год мы проходим амплитуду колебаний температуры от минус до плюс тридцати. Мы наблюдаем смерть и возрождение природы каждый год — и вместе с ней умираем и заново рождаемся. И зимой от тоски просыпается какая-то особенная русская духовность. Но это не депрессивное состояние, скорее, философские размышления о конечности и смысле бытия. Наверное, они и лежат в основе так называемого русского характера.

В июле на Каннский фестиваль поехали два фильма с твоим участием: лихорадочная фантасмагория «Петровы в гриппе» Кирилла Серебренникова по роману-бестселлеру Алексея Сальникова и экзистенциальный роуд-муви «Купе номер шесть» финского режиссера Юхо Куосманена. В одном у тебя роль Деда Мороза, в другом — шахтера. Это же русские архетипичные персонажи!

Чтобы собрать фактуру, до старта съемок я купил плацкартный билет — думал, что в дороге заполучу разных историй, но обнаружил страшную штуку — все сидели в гаджетах. Синдром поезда, когда ты рассказываешь случайному попутчику то, что никому никогда не рассказывал, исчез. Теперь верный друг пассажира — мобильный телефон. Действие фильма происходит в конце 1990-х, момент ровно перед обретением нами мобильной связи — и люди все еще невероятно нужны друг другу в поезде. Романтика дороги и является двигателем истории. Тогда я много общался с работягами, бухал и приводил психику к состоянию простого русского парня, который­ не знает, куда двигается,­ чего­ хочет, поэтому никем­ не станет и ничего не добьется. Но при этом он чист душой, открыт и готов, не задумываясь, отдать свою жизнь хоть за первого встречного, если­ потребуется. Я таких парней знаю, и это ода именно им. На съемках «Петровых в­ гриппе» было важно не столько достать­ из себя что-то, сколько присоединиться­ к потоку, который преломлялся через Кирилла Семеновича. Не тянуть одеяло на себя, а быть в оркестре и слышать инструменты вокруг себя. В фильме он открыл совершенно­ новые способы трактовки текста и съемки. («В роли Деда Мороза, на самом-то деле, нет ничего сложного, главное, говорить­ с детьми таким голосом, будто собираешься их сожрать, и быть поосторожнее­ с посохом в толпе детей, иначе можно разбить кому-нибудь нос или выбить зуб»,­—­ цитата из романа «Петровы в гриппе». — Прим. ред.)

Для каждого героя ты находишь определенный характер, был готов даже удалить передние зубы для одной из ролей. Стоит ли так погружаться?

Мне кажется, делать хорошо проще, чем плохо. Погружаться интересней и ­легче, чем забивать. Я до сих пор не понимаю, в чем­ заключается моя профессия и как ей овладеть.­ В институте у меня был ­педагог, который говорил: «Чем удивлять будешь?». То есть помимо того, что нужно выстроить роль, человека, судьбу, нужно еще и придумать ему фишку. Я пытаюсь все время это делать.

Ты не играешь в театре, что очень жаль. А есть ли что-то, отзывающееся тебе в русском классическом репертуаре? Роль мечты, например? «Захааар!» — вот это все?

Я учился в «Щепке» (Высшее театральное училище им.­Щепкина.— Прим. ред.), где нам все время пихали русскую классическую школу, а меня от нее ­тошнило. Может, поэтому я не играю в театре — любовь к нему была напрочь убита в институте. При этом у меня были замечательные педагоги: Евгения Дмитриева, Римма Гавриловна Солнцева. Они научили меня разбирать материал, отталкиваться от текста, открывать его. Но «Щепка», к сожалению, пропахла старомодностью. Я не хочу этим оскорбить, но считаю, что должен выразить свое мнение, чтобы институт не загнивал и менялся. Я все время слышал: «так нельзя»,­ «так не делают», «это не театр», а у Серебренникова­ или Богомолова можно все — как придумаешь, так и будет. Согласись, совершенно разные принципы. Правила придумываешь ты сам. Поэтому русский­ актуальный театр живет в спектаклях Кирилла Семеновича и Константина Богомолова. Совершенно не похожие режиссеры, которые видят мир абсолютно по-разному, но оба являются визионерами. Ведь весь Островский, весь­ Чехов — всегда в тему и на злобу дня. Вопрос лишь в том, как это поставить.

Кто герой нашего времени? Много лет русской скрепой был герой Сергея Бодрова из балабановского «Брата». Что-то изменилось?

Бодров — величайшая­ фигура и как личность, и как актер и режиссер. И с ним невозможно никого сравнивать. Для меня актуальный герой — Юрий Дудь. Он­ делает огромное дело. После его программ реально что-то меняется — например, в небольших деревнях строят футбольные поля (благотворительная инициатива­ Юрия Дудя и некоммерческого образовательного проекта «Кружок» после программы «Как­ просвещение меняет провинцию». — Прим. ред.). И вот это по-настоящему круто. Нужно обращать внимание на провинцию — снимать­ там кино, открывать­ производства и бизнесы. Или для начала просто съездить — не в Турцию,­ а в Вологду, не в Париж, а в Пермь. И что-то начнет меняться.­

Ты часто с гордостью подчеркиваешь свое провинциальное происхождение. Хотя ты родился в подмосковном наукограде Реутове, почему на съемки мы приехали в Костерево?

В городе Костерево Владимирской области до сих пор находятся дома трех поколений нашей семьи: деревянная изба прабабушки, дом бабушки и дом родителей. Сюда из Беларуси переехали предки по маминой линии, завели хозяйство. Бабушка­ говорила, что нужно работать, а те, кто не трудится, — ­тунеядцы мешают другим. При этом работать надо руками и не щадя себя, только тогда ты приносишь пользу человечеству. Поэтому все мои художественные движухи и актерство ей не очень понятны. Бабушка заставляла много всего делать по хозяйству и учила терпеть. Когда я был ребенком, мне это, конечно, не нравилось, но, наверное, что-то в итоге дало.­

А бабушка и дедушка живы?

Бабушка — да, дедушка — увы. Когда ему было лет семь, он попал в концлагерь. Рассказывал, что там они ели баланду, делали суп из крапивы и хлеб из опилок. У него навсегда осталась привычка все доедать до конца. Его освободили, но здоровье уже было сильно подорвано. Он не то чтобы болел, но никогда не был, что называется, бравым мужиком. Вместе с бабушкой они учились в МЭИ (Московский­ энергетический институт. — Прим. ред.) и перебрались в Реутов (наукоград, где­ жили и работали специалисты ракетно-космической отрасли. — Прим. ред.). Там­ на заводе дедушка разрабатывал пульт управления для МКС. Дедушку помню очень смиренными размеренным человеком. Бабушка его часто ругала, крыла­ по-всякому, но при этом сильно любила.­ Такой парадокс русского человека. Она­ очень горевала, когда его не стало. В Реутове родилась мама, а потом еще три ее­ брата — все они тоже учились в МЭИ. Когда я был маленьким, все были дружны: мы часто собирались вместе, ездили на шашлыки, играли в волейбол. У нас никто в семье не бухал, и курил только дедушка.­

Откуда твои родственники со стороны папы?

Дедушка тоже из Беларуси. А папина мама — из Москвы, мой прадедушка работал­ бухгалтером на столичной шоколадной фабрике. Дедушка был рабочим, а бабушка — доктором медицинских наук. Она изучала неврологию, строила карьеру, защищала диссертации — всю жизнь исследовала мозг. ­Незадолго до ее смерти я даже снял про нее небольшой документальный фильм. Снимал для себя, просто расспрашивал ее о жизни на камеру. С семьей дедушки по папиной линии мы совсем не общались. Его родовая фамилия Сивуха означает спирт,­ происхождение неизвестно, может, в деревне просто все гнали самогон. Папу это смущало, и он взял мамину фамилию, став Борисовым.

Ты не раз говорил о том, что религиозен. Это из семьи?

Каждый сам выбирает свой путь и удобную форму веры. В храм мы ходили с бабушкой по маминой линии, при­ этом­ она сама была строителем коммунизма, не соблюдала постов и не ставила дома­ свечки, но как будто все время находилась в диалоге с Богом и задавалась вопросом, как и зачем живет. Мой папа — агностик, но интересуется всем, что вокруг него, и ничего не отрицает. Мы с детства обсуждали с ним космос, энергию, пространство и как все можно объяснить с точки зрения науки. Для меня сейчас религия — это то, что удерживает на плаву. А это особенно ценно в моей профессии.

У вас сохранились семейные реликвии?

Нет, под раскулачивание попали все мои родственники со всех сторон. Это страшная штука: ты работаешь, стараешься — а у тебя все отбирают. И ты выбираешь: или прятать и рисковать семьей, или все отдавать, переезжать и начинать сначала.­ В нашей стране мы не знаем ценности вещей, потому что каждый раз ситуация показывает: лучше вообще не копить. Так что­ реликвии —­ не про нас. Мы голытьба, но предприимчивая и работящая. Все детство я постоянно видел, как моя семья делает из говна конфетку. Находят какую-то ерунду — и вот это уже стулья,­ столы или трубы.­

Ты воспитываешь двух дочерей — Марфу и Акулину. Вы назвали девочек в честь кого-то из родственников?

Имя Марфа — единственное,­ на­ котором мы с Аней сразу сошлись (актриса­ Анна Шевчук — жена Юры Борисова. — Прим. ред.), к тому же так звали Анину прабабушку. Когда родилась Акулина, мы открыли святки, и на этот день выпадали всего два имени — Евдокия и Акулина. Мы внимательно посмотрели на­ дочь — она была явно не Евдокией. И если читать про имя, то все, что описано, абсолютно ей подходит. Не просто так придуманы святки, это факт.­

Анна ведь тоже актриса, но сейчас помогает тебе как агент.

Да, пока мы не нашли человека, которому могли бы поручить вести наши дела. Анна — очень крутая актриса, у нее большое будущее, я абсолютно уверен. Точно появится большой материал, с которым она сможет мощно стартануть: делать маленькие шаги неинтересно. Мы пытаемся пробить эту стену.

Каннский фестиваль может стать трамплином для твоих международных проектов?

У меня появился международный агент, что-то потихоньку происходит, но нет­ цели работать не в России или играть главные роли именно за границей. Я хочу­ сотрудничать с интересными людьми, а где это будет — не так важно. К тому­ же у нас в стране сейчас настоящий подъем во всех нишах, связанных с кино: от сериалов и полного метра до анимации и документальных фильмов. И материал, сделанный у нас, интересен и во всем мире. Еще есть супертенденция: развиваются национальные студии — якутское кино, ученики Сокурова в его мастерской в Кабардино-Балкарии делают свои картины. Думаю, лет через пять и в театре будет настоящий творческий взрыв — у вас в Петербурге курсы в 2021 году в РГИСИ набирают Могучий, Фокин и Додин.

Что для тебя значит патриотизм?

На этом понятии последние лет двадцать много спекулируют. Наверное, для меня­ патриотизм — связь ­с местом, где ты живешь. В идеале — любовь к своей земле.­ А любовь — это всегда внимание, когда ты действительно замечаешь, что происходит, начиная с твоего подъезда или двора. Если­ меняешь в нем, скажем, перегоревшую лампочку — это есть патриотизм. То есть это когда ты деятелен и видишь в том числе и недостатки.

В кино патриотизм часто превращается в «ура-патриотизм»: где проходит эта грань?

«Ура-патриотизм» случается, когда кино обязано получиться духоподъемным, но­ люди, которые его делают, не очень в это верят. А должно быть честно. Это сложный вопрос из серии «Как снимать хорошее ­кино?». Ну как — талантливо!

Интервью: Елена Анисимова, Ксения Гощицкая

Фото: Константин Сорокин