Как южнокорейский танцовщик Кимин Ким стал суперзвездой Мариинского театра

У тебя было насыщенное детство: футбол, тхэквондо, шорт-трекинг, горные лыжи и рисование. Как в этом миксе оказался балет?

На какие только занятия нас не отдавали с моим старшим братом Киваном: мы даже гольфом занимались. Пробовали все, что можно, — вся наша семья удивительно активна! Как-то мама увидела в газете заголовок: мол, мужчины могут танцевать лучше балерин! И тут же решила нас отправить в балет — так мы начали заниматься танцами, хотя в Корее это непопулярное увлечение в целом, а для мальчиков особенно.

И что, вам с братом понравилось?

Да, сразу! Конечно, в школе над нами смеялись: одноклассники не понимали этого хобби. Но нам было все равно: хотелось прыгать, вращаться, танцевать. Наши родители, кстати, тратили очень много денег на это увлечение — в Корее балетные школы платные. А однажды мама даже плакала — большая часть зарплаты уходила на уроки. И несмотря на то что они с папой хорошо зарабатывали, в семье уже ничего не могли отложить или позволить себе какие-то дополнительные расходы. А нас балет безумно увлекал. Помню, как первый раз мы с Киваном попали на «Спящую красавицу» в Сеуле. Я был маленький и ничего не понимал, но плакал. (Улыбается.) 

В возрасте одиннадцати лет ты попал в балетный класс к Владимиру Киму и Маргарите Куллик, которые после окончания звездной карьеры в Мариинском театре были приглашены в Сеул как педагоги.

Мой учитель в частной школе настоял на этом знакомстве — он считал, что если мы с братом хотим действительно освоить балетное искусство, то надо заниматься только с русскими педагогами. Сначала Владимир Ким, мягко говоря, не был от меня в восторге. Да, я крутился и прыгал легко — такая природа. Но все остальное было в полном провале, ведь меня не учили по строгой методике. Володя тогда мне объяснил: балет — это не трюки, это чувства, формы, линии. И пришлось полностью перестраиваться: было очень тяжело сначала, но меня как будто переключило тогда. Мы с Володей и Ритой до сих пор работаем вместе: сразу после окончания Корейского национального университета искусств я прошел просмотр в Мариинский театр, и мы вместе приехали в Петербург.

Ты их часто называешь «Володя-Рита» или «мама-папа». Родители не ревнуют?

Нет. (Улыбается.) Они очень хорошо знакомы друг с другом, как, кстати, и мой брат Киван, который вместе со мной у них учился, а сейчас премьер в Национальном театре Кореи. Как правило, между учеником и балетным педагогом складываются очень теплые отношения. Вы с репетитором разбираете партии, спектакли, неизбежно много говорите о жизни и сближаетесь. У балетных это обычная история. Но Володя-Рита — не просто педагоги для меня, это моя вторая семья, которой я многим обязан.

У тебя в Сеуле были русские педагоги, мама с детства играла тебе музыку русских композиторов, ты ходил на гастроли русских театров, уже учил русский язык. Кажется, что ты приехал в Петербург на 100­ % готовый ко всему!

Если говорить откровенно, то я толком ничего не знал. Я даже понятия не имел, что в ­России едят не палочками, а ножом и вилкой. (Смеется.) Я вообще очень боялся ехать в Россию — и в первую очередь очень боялся русского зрителя, поэтому стремился изучить все, что связано с Петербургом: музыку, живопись, литературу. Чем лучше понимаешь русскую культуру, тем ближе тебе становится танец и публика. Иначе никак. (Улыбается.)

В театре все тебя называют «Киминя». Ты никогда не ощущал ревность из-за своего стремительного взлета, несмотря на отсутствие диплома Академии русского балета?

Нет. Наш Мариинский театр — особенное место. Я всегда здесь чувствовал доброжелательность — с первых дней. Когда я делаю сложные элементы или волнуюсь перед выступлением, то вся труппа поддерживает. Помню, как еще в начале наших репетиций с Викой Терешкиной (прима-балерина Мариинского театра. — Прим. ред.) она переживала, что я скучаю по дому, и советовала корейские рестораны, куда я могу сходить. Кстати, если говорить о прима-балеринах Мариинского, то все они очень скромные. Это такая редкость!

Раз уж мы заговорили о балеринах: нередко видишь, как на поклонах тебе выносят больше цветов, чем танцовщицам. Это же конфуз! Как ты реагируешь на него?

Я считаю, что в балете, особенно в классическом, на первом месте всегда балерины, и мы, танцоры, должны в первую очередь думать о них. И дело не в гендерном вопросе — Петипа ставил императорские балеты именно для солистки. Так меня воспитали Володя и Рита. Это фундаментально, поэтому я всегда дарю букеты танцовщицам. Правда, иногда за кулисами они мне их ­начинают ­возвращать, и мы можем долго стоять и не знать, что с этим делать. (Смеется.)

В мае ты должен был танцевать в American Ballet Theater в балете «Баядерка» в честь юбилея Наталии Макаровой, которая вслед за Рудольфом Нуреевым осталась на гастролях за границей и не вернулась в СССР. Как случилось, что именно тебя она пригласила на свой вечер?

Я уже несколько раз танцевал «Баядерку» в ее редакции — Наталия Романовна поставила этот балет в Штатах после «побега» по своим воспоминаниям: многое было сокращено, но оставлен образцовый белый акт теней и добавлен эпизод гнева богов, который обрушивается на Солора (герой балета «Баядерка», возлюбленный храмовой танцовщицы Никии и дочери раджи Гамзатти. — Прим. ред.). Когда я приехал в Нью-Йорк впервые для участия в ее спектакле, Наталия Романовна не имела возможности прийти на репетиции и мы с ней познакомились только после спектакля. Когда она ко мне подошла и сказала, что я лучший Солор, которого она видела в своей версии этого балета, я потерял дар речи — для меня она богиня. 

Ты считаешь своими главными наградами премию «Душа танца» и Benois de la Danse. Почему?

Обе премии, пожалуй, самые ценные в России. Первая была основана классическим журналом «Балет». Ее получали Майя Плисецкая, Диана Вишнева, Ульяна Лопаткина, Наталия Осипова, Николай Цискаридзе и многие другие. В 2015 году премию вручили и мне в номинации «Звезда». А спустя год я участвовал в международном фестивале Benois de la Danse — его основали как гала-концерт лучших мировых постановок с участием представителей различных балетных школ: и русских, и западных. При этом проекте есть конкурс, а премию вручают в номинациях «Лучшая балерина», «Лучший танцовщик» и «Лучший хореограф». Среди лауреатов были Марсело Гомес, Дэвид Холберг, Фарух Рузиматов, а в 2016 году в этот список попал и я. Когда я учился в Сеуле, то даже и мечтать не мог, что могу оказаться среди этих имен. (Улыбается.)

С 2013 года ты участвуешь в гала-концерте «Иконы русского балета» в лондонском «Колизее» вместе с лучшими танцовщиками Мариинского и Михайловского театра, Большого, ABT, Парижской оперы, Ковент-Гардена, New York City Ballet. Ты считаешь себя наследником русского балета?

С гала было очень смешно: когда я там участвовал в первый раз, то все вокруг были русскими, а я единственный — азиатом. (Смеется.) Но чтобы стать русским танцовщиком в широком смысле, то высокого прыжка и техники недостаточно: самые важные нюансы к роли дают эмоции.

А ведь есть определенный стереотип, что корейцы немногословны и сдержанны, но ты так много смеешься, что зарубаешь общепринятые представления на корню.

Я научился показывать эмоции именно в России. (Смеется.) Внутри корейцы очень темпераментные, но не знают, как это демонстрировать. Умение доносить переживания свои и героя, может быть, и делает меня русским танцовщиком. По крайней мере, я на это очень надеюсь. 

Текст: Ольга Угарова

Фото: Виктория Назарова

Стиль: Эльмира Тулебаева

Ассистент стилиста:  Елизавета Кольмина

Визаж и волосы: Алена Кондратьева

Свет: Skypoint

Кимин Ким сфотографирован у Нового Эрмитажа — 10 атлантов из сердобольского гранита для его портика сделал скульптор Теребенев, за что получил звание академика и бриллиантовый перстень от Николая I.

«Собака.ru»

благодарит за поддержку партнера премии 

«ТОП 50 Самые знаменитые люди Петербурга 2020»

ДЛТ

старейший универмаг Петербурга и главный department store города