Дочь музыканта Бориса Гребенщикова и художницы Ирины Гребенщиковой, окончив Академию имени Штиглица, занялась поисками себя, которые привели ее к работе в качестве ассистента художников сначала на «Манифесте», а затем на постановке «Травиаты» в Мариинском театре.
В предыдущих выпусках нашего журнала, посвященных детям и внукам замечательных людей, уже публиковались интервью с вашей сестрой Алисой, братом Глебом и самим Борисом Борисовичем, который четко сформулировал свои правила: воспитывать нужно исключительно личным примером, и никому, включая собственных детей, нельзя навязывать свои вкусы и точку зрения. Вас именно так и растили?
Я считаю, что родители проделали отличную работу: они научили меня видеть красоту вокруг себя и относиться к людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе. Благодаря этому я абсолютно счастлива сегодня и хочу делать счастливыми других людей — поняла недавно, что это и есть моя цель в жизни. Папа и мама всегда ценили мой собственный выбор. В детстве, если я не хотела что-то делать, меня и не заставляли. Помню всего один случай в жизни, когда мы с мамой поссорились: я не желала убираться в своей комнате. В детский сад я не ходила, а в первом классе мне не понравилось, и через две недели после 1 сентября мама сказала: «Окей, давай поменяем школу». Вслед за отличной школой «Радуга», где я училась с первого по третий класс, была 209-я гимназия на улице Восстания, в которой учительница французского языка вызвала маму и сообщила, что у меня нет способностей к языкам. На что мама ответила: «А у вас нет способности преподавать», — и забрала меня оттуда. Потом я училась в 225-й школе, в 190-й художественной, а экзамены за одиннадцатый класс сдала экстерном, потому что весь год готовилась к поступлению в «Муху»: два раза в неделю ходила в школу, а остальное время рисовала. Мы в нашей семье не любим напрягаться (смеется).
А почему вы решили пойти именно в Академию имени Штиглица?
Наверное, потому, что в семье уже есть музыкант, актриса, айтишник и нужно же было чем-то отличаться (смеется). Кафедру дизайна интерьеров я выбрала скорее всего потому, что это профессия моей тети. Сегодня работать по специальности я уже не хочу, но сами по себе годы в «Мухе» были очень веселыми, меня научили массе разных навыков — например, лепке. А полученное там умение делать макеты очень пригодилось в недавней работе над сценографией оперы «Травиата» в Мариинке.
Как получилось, что вы этим занялись?
Пару лет назад английский художник-сценограф Изабелла Байвотер ставила в Мариинском театре оперу «Фауст». От своих друзей она узнала о том, что здесь живет такой музыкант Борис Гребенщиков, пригласила его на предпремьеру, и в результате они подружились. После окончания «Мухи» я три года моталась по миру, пытаясь понять, чем бы мне действительно хотелось заниматься. Пожила в Вене, где учила немецкий язык и работала ассистентом дизайнера интерьеров, потом обитала в Париже, где трудилась ассистентом стилиста и учила французский. И тут папа рассказал про Изабеллу. Мы с ней встретились, и она предложила мне помогать ей с новым проектом в Петербурге. В результате четыре месяца мы с Изабеллой и еще одним ассистентом, англичанином Мартином, втроем сидели в ее лондонской студии и придумывали декорации для спектакля. Режиссер оперы, совершенно чудесная Клаудиа Шолти, с которой мы регулярно общались по скайпу, предложила идею ярмарочной карусели— вокруг нее вертелось все действие. Это было фантастическое время, и я благодарна судьбе за встречу с Изабеллой, правда теперь любой другой начальник будет казаться мне монстром, потому что в ней было очень много терпения и не заслуженной мною любви. Днем я делала макеты для каждого действия, паяла деревья и канделябры. А после шести-семи часов вечера мы по очереди миксовали коктейли, отчего мыслительный процесс шел, конечно же, гораздо быстрее (смеется). В какой-то момент я придумала круглое окно с узорчатой рамой и потом была потрясена, когда рабочие соорудили декорации в размер громадной сцены Мариинки-2, в которых эта рама была точно такой же корявой, какой я ее нарисовала. Если бы знала, что они настолько скрупулезно следуют крохотному макету, выполнила бы все гораздо тщательнее.
Любите делать вещи своими руками?
Да, могу и шить, и вязать. Если бы занялась живописью, то, скорее всего, это была бы смешанная техника, потому что просто мазать краской полотно я долго не могу: очень скоро устаю. Мне все время нужно менять род занятий. Так, я могу вышить бисером красивую брошку, но после этого забуду про вышивание на год. Кстати, делать я могу не только что-то очень мелкое. Например, во время биеннале «Манифеста» в прошлом году я была в команде из шести человек, помогавшей Томасу Хиршхорну строить его гигантские развалины, которые произвели на всех такое впечатление в Главном штабе. Эти картонные плиты мы две недели клеили скотчем на задворках Эрмитажа. Видели самую красивую плиту? Ее делала я (смеется). А еще я помогала другому участнику «Манифесты», Вольфгангу Тильмансу, колесить по городу, брать интервью, фотографировать для его будущего сайд-проекта.
Вы видите себя художником-сценографом?
Сложно сказать. Сейчас у меня есть возможность устроиться в один из столичных театров, но не хочу сидеть в Москве. Хочется жить как хочется, ведь жизнь одна. Зачем делать то, к чему не лежит душа? История с «Травиатой» получилась совершенно случайно. Если меня зовут куда-то работать, я иду, но сама проситься никогда не стану: мне постоянно кажется, что этим я ставлю человека в неудобное положение. Весь мой театральный опыт до этой постановки в Мариинке ограничивался тем, что в детстве я недолго занималась в Театре юношеского творчества в Аничковом дворце и даже играла там Мочалку в «Вестсайдской истории». Музыкальную школу я не окончила — полгода ко мне ходила преподавательница, а потом я закрыла дверь в свою комнату на замок. Правда, во время частых поездок за границу — а родители всегда брали меня с собой, потому что не с кем было оставить дома,— мы, конечно же, бывали с ними и на оперных спектаклях в разных городах. Росла я под регги, в возрасте двенадцати-тринадцати лет папа стал подсовывать мне The Beatles и Talking Heads, которых я тогда не оценила, а начиная с восемнадцати лет только их и слушала. Весь «Аквариум», конечно же, знаю наизусть: когда папа что-то записывал, то первыми судьями всегда были мы. И куда бы мы ни пошли в гости, заканчивается всегда тем, что папа поет свои песни. Я очень горжусь им, безумно его люблю. Папа — мой лучший друг.
Фото: Елена Насибуллина
Благодарим Гранд Отель Европа за помощь в организации съемки
Комментарии (0)