Художник Виталий Пушницкий: «Искусство — это способ смерти, потому что оно не занимается жизнью»

Креативный директор «Собака.ru» Ксения Гощицкая и команда выпустили арт-дроп «Коллекционировать искусство» (специальное издание о современных художниках и тех, кто приобретает их работы в свои частные собрания), и выяснилось, что число коллекционеров, которые мечтают о холстах Пушницкого, растет в геометрической прогрессии. О чем мечтает сам Виталий, решила уточнить Ксения.

«ПЛИНИЙ СЕТОВАЛ, ЧТО РОСКОШЬ ЧАСТНЫХ ДОМОВ ОСКОРБЛЯЕТ ХРАМЫ»

Вы работаете с самыми разными медиа — видеоартом, инсталляциями, стрит-артом. А ведь художник от античности до XX века часто оставался в рамках не просто одного медиа, но и даже одной техники. Мастер живописной светотени оттачивал ее до совершенства, чтобы блик на лимоне был самым идеальным бликом, превосходящим реальность. Что вами движет выходить за рамки холста? Невероятно увеличившаяся палитра средств?

Палитра не увеличилась, наоборот, ее потеряли. Раньше я был более разнообразен, сейчас намеренно стараюсь остановиться. Понимаете, сравнивать нас с художниками прошлого — бессмысленно. Изменилось абсолютно все: контекст, ментальность, восприятие и задачи живописи. Когда-то она играла роль передового медиа, которое было глазами общества. Сейчас живопись не является ни глазами, ни передовым медиа. Лимон никто не рисует, тем более никому не нужны блики на лимоне. Безусловно, есть какие-то сумасшедшие реставраторы, которые делают копии в Эрмитаже, но мы сейчас говорим о... Все равно, получается, я говорю о себе.

Давайте попытаемся представить, что мы закладываем в потенциал искусства? Не только ценность самого изображения, но и надбавленную смысловую стоимость. Какой-нибудь древний грек, для того чтобы написать лимон, должен был найти, а может, обменять на еду драгоценный пигмент, растолочь его в ступе, потом смешать с маслом на какой-то доске.

Все это было невероятно затратно физически, бесконечной жертвой. Много ли искусства мы видели в наших деревнях? Очень мало. Потому что оно было роскошью. И, естественно, когда человек занимался искусством, то вкладывал что-то больше себя, что-то божественное, да? Почти религиозное, хотя изображаться могли и светские сюжеты. А какой контекст мы накладываем на визуальное сегодня? Смыслы. Без них жить можно, но тогда нужно забыть о себе, о том, что время закончится, и существовать спокойно, как бы в беспамятстве. Но как только ты вспоминаешь о смыслах, нужен нехилый фундамент, чтобы устоять, иначе крыша поедет. Потому и существуют либо безумные художники, либо очень умные художники.

Вы себя к каким относите?

Думаю, я человек, который медленно стремится к безумию. К уму мне уже явно не прийти, а к безумию есть еще надежда. Сейчас у художников столько возможностей, а они не могут ими воспользоваться. А главное — утратили смыслы!

Потому что распылились?

Плиний говорил: «В старые добрые времена живопись была искусством», — а потом в Риме она выродилась в зрелище. Император Нерон захотел свой портрет величиной со стадион, при Октавиане Августе заказчики мечтали запечатлеть себя в мраморе и на меньшее были не согласны. И полемика была такая: хочу лучше, чем у соседа! И чем это все кончилось? Если императоры были расточительны, то вельможи оказались еще хуже. Плиний сетовал, что роскошь частных домов оскорбляет храмы. Как видите, этот процесс утраты искусства постоянен и замечен уже довольно давно.

Важно, что мы назначаем искусством, чего требуем от него. Развлекаться? Ублажать какие-то свои эстетические потребности? Или что-то большее? Диапазон сегодня настолько увеличился, критерии растянулись, что мы уже не можем договориться общественно, у каждого из нас будет свой запрос. Вспомните, как Вальтер Гропиус (теоретик модернизма, один из основателей и директор Bauhaus, художник-педагог. — Прим. ред.) описывал искусство. Он говорил, что это вовсе не свобода делать то, что хочется. Искусство — это строгое определение границ и свободное в них передвижение. Чем ýже границы, тем выше становится искусство. Ограничения идут на пользу: ты можешь сконцентрироваться. Когда у тебя много инструментов, ты не можешь их освоить.

Виталий, я в шоке! Извините, офтоп: получается, мужчины реально все время думают про Римскую империю! Поясню. Это такой мем: в соцсетях завирусился вопрос «Как часто мужчины думают о Римской империи?» и выяснилось, что почти каждый день. Так что вы в тренде.

Какое счастье, что я ничего об этом не знаю!

То есть на вас не обрушилась тонна ненужной информации из интернета?

На меня не обрушилась. Это повторение чужой мантры. На вас обрушилась?

На меня да!

Наверное, потому, что вы работаете с информацией. А я вообще ее не потребляю. Я пытаюсь и не излучать, и не потреблять. Знаете, какое это божественное состояние? Я дышу ровно столько, сколько надо: не больше, не меньше, в комфортном ритме. Вся информация находится вне человека, а он ее просто проводит. И от качества проведения зависит глубина. Читай не читай — умнее не станешь.

Иногда я чувствую панику, что не прочитаю всех книг, которые хочу: физически не хватит на это времени.

А если не прочтете, что будет?

Недостаточно интеллектуальности.

По отношению к кому?

Хороший вопрос!

Моя жена в пандемию прочла 80 книг за время изоляции, потом прекратила, слава богу. Когда я спросил, что она запомнила, оказалось, почти ничего. Любой страх быть «недо-» калибруется по отношению к чему-то. Что или кого вы выбираете ориентиром? И точно ли это ориентир? А если вы знаете, что вам остался год жизни, то будете переживать, достаточно ли вы интеллектуальны? А ведь это же главный вопрос — рождения, смерти и вот этого отрезка между ними. На что мы его тратим? Я все время призываю помнить memento mori, хотя меня критикуют за то, что я возвращаюсь к теме смерти.

«ПЛОХО СДЕЛАННАЯ РАБОТА РАВНОСИЛЬНА ВОРОВСТВУ»

Ваша масштабная прошлогодняя выставка «Орфей в Аиде» в Marina Gisich Projects построена на мифе о том, как поэт спускается в царство мертвых.

Ключи к этому образу могут быть разные. Орфей не умер. Я размышлял о состоянии художника в наше время. Каждый художник — Орфей, который спускается в ад с надеждой, что он вернется. Любой, кто занимается искусством, занимается чем-то таким, что в принципе не присуще этому миру. Он создает то, чего не было и нет. Во всяком случае, в его жизни. Без него, конечно, все уже существует в энергоинформационном поле. И это сложный процесс, который невозможно описать.

В вашей серии Tribute. Painting, посвященной старым мастерам, я тоже помню макабрические сюжеты и даже печального скелета в работе «Трибьют 3. Смерть».

Меня волновала тема освобождения от власти авторитета. У буддистов есть такой закон: если ты встретил Будду на своем пути, убей его. Это значит, что не нужно поклоняться идолу. Любовь ко многим старым мастерам — от Веласкеса до Тернера — я пронес сквозь свою жизнь. И чтобы освободиться от поклонения им, нужно было отдать долг восхищения, но ­сыронизировав. И я написал серию работ как дань их манере, но в несколько пародийном ключе. Художник должен учиться у художника, но не поклоняться ему, потому что суть любого человека и любого художника — пустота.

Как же быть с традицией передачи ремесла, почему она в наши дни оказывается практически утраченной? У современных художников нет школ, только работники по штамповке манеры, как у Джеффа Кунса или Дэмиана Херста. У вас есть ученики?

Меня часто просят быть чьим-то учителем. Но я отвечаю, что это невозможно. Я четыре года преподавал курс «Арт-практики» в Школе дизайна НИУ ВШЭ и уже на второй год почувствовал выгорание. Для меня быть учителем — это не удовольствие набрать себе паству, которая бы платила денежки за подписку, а крест. Две профессии — врач и учитель — быстрее всего выгорают. Ты должен бешено любить материал, но это не может происходить долго. И тогда ты начинаешь экономить: энергию, слова, а потом и это заканчивается — и у тебя забирают вообще все, что накоплено.

Но ведь и дают?

Это еще надо уметь взять. Знаете, я же не Черкасов на сцене (Николай Черкасов, в 1933–1965 годах актер Ленинградского театра драмы имени А. С. Пушкина, ныне Александринского, звезда фильмов Сергея Эйзенштейна. — Прим. ред.), который из зала черпал. Мне ничего не дают. Я просто отдаю — и все. И я вижу многих людей, которые преподают, а им нечего сказать.

Таких полно в любой профессии.

И это ужасно. Плохо сделанная работа равносильна воровству. Проблема соответствия человека и места вообще достаточно глобальная, потому что это вопрос осознанности. Любим ли мы то, что делаем? Когда ты чем-то увлечен, то не экономишь энергию: тебе не надо концентрироваться, тебе не надо быть мотивированным, потому что и так интересно. Если интерес пропал, значит, всё. Я заметил, что люди воспринимают либо то, что хотят, либо то, что могут. Говоришь студентам: «Запомните, есть A, B и C». Через час прошу повторить — всё путают. Никто ничего не понял. Простые три буквы. Имеет ли смысл делиться, если никто не усваивает или усваивает что-то свое? Думаю, мы не можем работать над другими, только над собой. Дай бог, хотя бы с этим справиться. Поэтому чем говорить в пустоту, лучше вообще молчать.

«Я ДУМАЮ, ЧТО ИСКУССТВО НЕ НАДО РЕКЛАМИРОВАТЬ, ЭТО ДАЖЕ И ВРЕДНО»

Как-то вы разместили на фасаде здания ЦВЗ «Манеж» огромный билборд, где написали: «Искусство как способ бессмертия». Этот стрит-арт-манифест — тоже способ memento mori?

Мне хотелось, чтобы те, кто проходит или проезжают мимо, увидели бы эти большие буквы и удивились, что это не машину продают и не новый блендер, а чтобы подумали об искусстве и, может, это изменило бы чью-то жизнь. Когда я придумал этот баннер, то как будто бы хотел делать хорошее. На самом деле это был чисто эгоистический момент выставить свое «я», показать, какой я умный. Чтобы менять чью-то жизнь, нужно быть очень увлеченным собой. Думать, что у тебя есть столько света, что ты можешь этим светом поделиться! Но вспомните, что означает имя Люцифер: «свет несущий». Видите, я бы внимательнее смотрел на себя в моменты, когда захочется кого-то просвещать. Сейчас я думаю, что искусство не надо рекламировать, что это даже и вредно.

Не надо давать людям сверх того, что они просят, гнать их в рай, читать проповеди о совести. Это манипуляция. В 30–40 лет поздно приобщать к искусству, мы этим дискредитируем и людей, и искусство. Заниматься ценными вещами лучше втайне, чтобы оставалась сакральность действия.

Что касается memento mori, то искусство — это способ смерти, потому что оно не занимается жизнью. Это такое понятие, которое мы никак не можем определить, его суть все время ускользает. Чем мы тут занимаемся? Мы коротаем время. Нам скучно. С каждым днем мы всё старше и с каждым днем ближе к смерти. Конечно, есть разные уловки: можно бухнуть, можно еще что-нибудь. Но так или иначе, мы все страшно боимся момента смерти, потому что никакие наши действия не докажут осмысленность нашей жизни. Все будет ничтожным, поэтому нам остается только хорошо провести отпущенное нам время.

Самая большая увлеченность должна быть от жизни. В идеале — радоваться каждому моменту. Можно увлекаться даже тем, что ты вот сейчас сидишь на диване. Классный диван! Понимаете? По сути, получать удовольствие от процессуальности. Я это бесконечное счастье стараюсь практиковать. Мы не можем почерпнуть счастье извне, оно заложено в нас. А нам всё мало, мы его ищем где угодно, но только не в себе. Более того, этим пользуется общество потребления — нужно, чтобы ты все время чего-то хотел. И обычно это то, что тебе абсолютно не нужно. У тебя уже все есть в достатке. Люди несчастны только по собственной воле, по собственному непониманию.

То есть для вас искусство — это способ хорошо провести свое время?

Для того чтобы заниматься искусством, надо сойти с ума. Когда вы сумасшедший, у вас нет выбора. Вот ты влюбился в кого-то — всё, у тебя нет выбора: могу ли я, хочу ли я? Ты влюбился — и это факт. Я сравниваю работу художника с хождением по песку. Ты идешь по песку. Бархан заносит твои следы, но какое-то время они существуют. Кто-то смотрит и восхищается их красотой: там след поглубже, тут полегче, а здесь видно — боком шел. Но человек ценнее своих отпечатков, важно, кто шел, куда и что он в этот момент думал. Вот и мои работы — это отпечатки. Они абсолютно герметичны. Вы можете прочесть их разными способами, более того, прочтете так, как захочется вам.

Как устроен день художника? Вряд ли у вас есть расписание: в девять утра — подъем, в двенадцать — шедевр?

Это очень легко сравнить с природой. У нее большие циклы. Каждый день что-то происходит: сегодня солнце не светит, завтра дождик, а послезавтра снег, а потом выходит солнышко. Но крупные циклы всегда одни и те же. Ежедневно у меня какие-то события, но глобально все повторяется. Мы же в ловушке. Мы думаем, что идем вперед, а на самом деле ходим по кругу. Видите циферблат? Он круглый, и на нем повторяются одни и те же цифры. Разве это не ловушка? Подумайте. Вся жизнь — это ловушка, потому что она построена на принципах возвращения к одному и тому же.

Но с разной амплитудой.

Амплитуда в том, что мы стареем, получается такая спираль.

Это как-то грустно... Тем не менее вы все время экспериментируете. Выпустили уже третью книгу, можно сказать, livre d'artiste, «Пятница». Непохоже на день сурка. Почему вы вообще обратились к слову? Вам стало мало только образов?

Эксперт по эволюции мозга Сергей Савельев — кстати, интересный и харизматичный ученый — сказал, что к 50 годам отрастают лобные доли головного мозга и можно начать спокойно думать. А до этого человеком управляют гормоны. Он говорит: ну какая математика может быть в 35 лет? Только ты сел за формулу, как видишь красивых девушек. О чем ты будешь думать? О математике? О девушках, конечно. Чтобы воспринимать мир беспристрастно, ты должен быть спокоен, а это прерогатива времени. Так что тут у каждого возраста есть свои преимущества. Раньше ненавидел писать. Меня от слов просто коробило! А сейчас я понял, что некоторые мои действия бесполезны, потому что контекстуально они не ясны. И понял, что еще одно довольно доступное для меня медиа — это логос. Для меня текст — некая капсула. Длинные тексты для меня неприемлемы, потому что они размазаны во времени. Если я не удерживаю текст в голове, значит, он слишком большой.

Почти во всех арт-источниках вас называют одним из самых успешных российских современных художников. Вы себя таким ощущаете?

Вы знаете, есть художники поуспешнее меня. Я тут видел какой-то рейтинг самых дорогих российских художников. Знаете, на каком я месте? На 51-м! Так что извините. За славой я не гонюсь, потому что она бессмысленна, как сон.

Текст: КСЕНИЯ ГОЩИЦКАЯ

Фото: ДМИТРИЙ ЕГОРОВ

Стиль: ОЛЕГ УЛЬЯНОВ

Визаж и волосы: МАРИЯ ШВЕЦ

Свет: ФЕДОР ЛЕБЕДЕВ И ДАНИЛ ТАРАСОВ, SKYPOINT

«Собака.ru» благодарит за поддержку партнеров премии «ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга» — 2024:

Эксклюзивного партнера, производителя премиальных украшений с российскими бриллиантами — ювелирный дом MIUZ Diamonds

Газпромбанк — Официальный банк премии

Торговый дом «Рятико» с брендом ReFa — роскошным уходом для вашей кожи

«Моменты. Repino» — клубный малоэтажный жилой комплекс от девелопера «Абсолют Строй Сервис»

ASKO — мировой премиум-бренд по производству бытовой и профессиональной техники