Алина Пинская: «В России люди часто ведутся на легкоусваиваемые и банальные метафоры. Но это не искусство. Включайте внутреннего критика»

На прошлогодней ярмарке 1703 на стенде одной из галерей я услышала такую фразу: «Говорят, в Петербург приехала Алина Пинская и теперь мы боимся, что она придет к нам. Вдруг ей понравится наш художник!» Я уточнила: «Вы боитесь, что ваш художник уйдет?» На меня посмотрели так немного сочувственно и ответили: «Какой художник не уйдет, если его захочет взять Alina Pinsky Gallery!» Вы, конечно, в курсе, что вас опасаются коллеги?

Приму это как комплимент моей работе, при всем очевидном преувеличении. Кстати, у нас представлено не так много художников, в отличие от других галерей, где могут быть десятки имен. Я стараюсь рассчитывать свои силы и не давать моим авторам поводов чувствовать себя обделенными или забытыми. Я должна исполнять свои обязательства, подписав эксклюзивный контракт. Поэтому мы и не растем быстро.

То есть вы работаете с художниками на условиях эксклюзива?

Да, как правило. Это моя позиция. Эксклюзив нужен не только галеристу, но и художнику: он защищает и его интересы. В наших соглашениях много пунктов прописаны в пользу художников. На выставке, допустим, все видят итог, красивую картинку, но она — верхушка айсберга. Галерист проделывает гигантскую работу, вкладывается и душевно, и материально. Каждый новый автор, каждая выставка — настоящий вызов. Я лично всегда нахожусь во «включенном» режиме: мы небольшая галерея, и я занимаюсь всем — от идеологических до практических вопросов. Моя задача — сделать так, чтобы имена авторов были на слуху, чтобы их творчество было хорошо подсвечено, чтобы они получали приличные деньги за свое искусство. В моем случае сторителлинг и кураторский взгляд определяют многое. Но важен и баланс между культуртрегерством и коммерцией.

Насколько приходится быть психотерапевтом своему пулу художников?

Вряд ли я бы дала этому такое определение. Скорее это профессионально-дружеские отношения. Бывает непросто, но общение, пожалуй, самая интересная часть моей работы. Галерист — проводник между аудиторией и художником, ему нужно быть понятным публике, а также уметь говорить на языке творческих людей, постоянно адаптироваться. И да, я должна создавать своим авторам психологический комфорт.

А бывает ли так, что приходится образовывать покупателя?

Не совсем. В общении с постоянными и потенциальными покупателями я, скорее, стараюсь передать свой искренний интерес к тому, что делаю, чем живу. Мне важно заразить человека своим азартом. Что касается образовывания, то я, например, не делаю выездные туры для клиентов, не вожу экскурсии по другим институциям — у меня много другой работы. Все‑таки я подразумеваю, что люди, которые приходят ко мне, уже имеют некоторый бэкграунд.

До пандемии ваша галерея называлась «Палисандр» и находилась на Трехгорке. Почему вы переехали и сменили не только адрес и название, но и вектор — от коллекционного дизайна, абстракционизма и нонконформизма 1960–1970‑х взяли курс на контемпорари?

На момент открытия «Палисандра» дизайн был более актуален и перетягивал внимание на себя. Публика тогда не знала, кто такие, например, инженер-модернист Жан Пруве или идеолог радикального дизайна, основатель дизайн-группы Memphis Этторе Соттсасс. А мы все это неплохо показали. Нас сразу стали сильно поддерживать профессиональные медиа, и за нами закрепился статус галереи дизайна. В то время список художников был основан на части коллекции моего мужа — это акцент на модернизм и послевоенную французскую абстракцию. Мы и сейчас продаем работы художников Новой Парижской школы (условное обозначение живописцев, обосновавшихся в Париже в 1945–1960‑х годах. — Прим. ред.), к примеру, таких как Леон Зак или Серж Шаршун, но это небольшая часть активности галереи и вторичный рынок — другая ипостась. Работать с живыми авторами и выстраивать так называемый primary market — дело более захватывающее. Все изменилось, когда я познакомилась с художником и скульптором Игорем Шелковским, мы стали очень органично работать, и в какой‑то момент я осознала, что пришло время для контемпорари. В направлении коллекционного дизайна я свои искусствоведческо-выставочные амбиции реализовала: в России больше хороших художников, чем дизайнеров. Волею случая мы переехали в гораздо более выигрышное помещение. Я почувствовала, что мое имя в названии галереи не будет преувеличением — и открыла Alina Pinsky Gallery. Я стала двигаться в разных направлениях, диверсифицировала предложение: у нас теперь, помимо живущих классиков — скульптур Шелковского и геометрических абстракций Михаила Чернышова, есть работы молодого, но уже признанного выпускника школы Родченко Евгения Музалевского, современная фотография Тима Парщикова, бесшабашные холсты Игоря Скалецкого, экспрессионистская живопись Наталии Турновой, абсолютно точно художницы мирового уровня и перспектив. Год назад мы стали работать с петербурженкой Наташей Хабаровой.

Да, и все в Петербурге теперь кусают локти, что не купили ее живопись год назад. Как получается, что, попадая в Alina Pinsky Gallery, художник вырастает в цене в несколько раз? Так произошло с Евгением Музалевским, а теперь с Наташей Хабаровой. Как вы их находите? Откуда вы узнали про Наташу?

Я всегда смотрю по сторонам. (Смеется.) Важно почувствовать, что работы художника тебя зацепили, что его личность «унисонна» с твоей, что ты сможешь с ним построить что‑то хорошее. У меня давно была одна работа Наташи Хабаровой, а в нужный момент все сложилось. Что касается цен, то их определяет рынок. А вот задача и труд галериста — этот рынок формировать. Желателен багаж профессиональных знаний и понимание ситуации, дальше уже идет интуиция. Словом, у каждого своя формула.

Я недавно встретила Наташу в Петербурге, мы разговаривали о живописи, и она с удивлением заметила: «Я что, теперь модный художник?»

Наташа — выдающийся художник. Но ей, как интеллигентному творческому человеку, свойственны поиск и сомнения.

У вас, в отличие от многих коллег, есть профессиональное образование — искусствоведческий факультет Суриковского института. Оно важнее, чем, скажем, та же интуиция?

Вероятно, это неплохое дополнение. (Смеется.) Некая энциклопедия искусства, заложенная в мою голову, дает возможность анализировать. Но известно, что профессиональное образование — не такая частая история в нашей среде.

Тогда спрошу вас про тренды! Вы ведь не пропускаете главные мировые смотры вроде Венецианской биеннале и Art Basel.

Извольте. Тренды таковы: в выставках и кураторских подборках прочно закрепилось гендерное искусство; по-прежнему большой интерес к национальному, например, африканскому, латиноамериканскому. Фигуративная живопись вернулась! Что еще? На прошлой Венецианской биеннале был большой всплеск сюрреализма, и наметился уверенный тренд, что точно будет продолжаться несколько лет. Кстати, в Alina Pinsky Gallery сейчас идет выставка «Поле чудес» Льва Повзнера, который использует в том числе коды сюрреализма. Этот автор — большое открытие. Хотя в середине 1960-х он начинал вместе с представителями московского андеграунда, в какой‑то момент отделился от всех группировок и творил сам по себе. Мы показываем его работы разных периодов, где соединились гротеск, оптические иллюзии, образы из истории искусства и поп-культуры.

Может ли российское искусство быть инвестицией?

О, это моя любимая рубрика «Полезные советы». Все хотят каких‑то рекомендаций. Покупайте то, что входит в пул мощных галерей. И, конечно, развивайте насмотренность. На раннем этапе сформировать ее помогут профессионалы: ориентируйтесь на музейные и выставочные подборки, когда специалисты поработали уже до вас. А серьезной, беспроигрышной инвестицией могут быть разве что голубые фишки (художники, лидирующие в аукционных торгах. — Прим. ред.), которые хранятся во фрипортах (специальных складах для хранения художественных ценностей, пользующихся правом беспошлинного ввоза и вывоза товаров. — Прим. ред.), и у них растут нули. Что касается российского искусства, то это не инвестиция, но не худшее применение деньгам. Конечно, здорово, если то, что вам нравится, еще и растет в цене. Такой вот совет: стоит избегать собирательства «приколов», которые порой попадают в галереи, на ярмарки и даже, бывает, в музеи. В России мы живем в мире литературы и текста, и люди часто ведутся на легкоусваиваемые и банальные метафоры. Но это не искусство. Включайте внутреннего критика. Кто‑то категорично говорит, мол, не покупайте то, что просто «нравится». Я считаю, надо советоваться с профессионалами, но и слушать свое сердце. Какой‑то период увлечения будет временным, а до чего‑то придется расти. Как любой стартапер, коллекционер должен пройти этапы становления. В целом же я сторонник того, что в жизни должно быть место удовольствиям. И искусство к таковым точно относится!

К вам можно обратиться за формированием коллекции?

Коллекция, к сожалению, не может основываться на одном источнике «шедевров» — моем. (Смеется.) Я могу давать какие‑то советы, но чтобы помочь собрать хорошую коллекцию, нужно время, которого у меня нет — я занимаюсь галереей и своими художниками. Если же со мной советуются, то я подскажу и не возьму комиссий с других галерей и дилеров за свою рекомендацию. Собирают поразному: кто‑то эмоционально, а кого‑то волнует вопрос принадлежности автора к арт-истеблишменту, дающий — не всегда, правда — гарантию. Предложение сейчас очень разнообразное, есть из чего выбрать.

Вы с мужем подарили Третьяковской галерее три скульптуры Шелковского, а потом город купил у вас его же семиметровый металлический букет для парка «Зарядье». Вы хотите институциализировать ваших художников?

Надо признать, что у Шелковского и задолго до меня был прекрасный музейный провенанс. Музейным профессионалам абы что не «подаришь». Это был порыв, который оказался одинаково полезен и Третьяковке, и галерее.

Как вы думаете, современное искусство должно дариться музеям меценатами — так когда‑то обрел сокровища «Метрополитен» в Нью-Йорке, или все‑таки музеи должны сами закупать перспективные имена?

Конечно, все мы в арт-сообществе мечтаем, чтобы музеи покупали современное искусство. Но сейчас это бессмысленный разговор: пока неизвестно, когда у них появится такая возможность. Система меценатства действительно очень популярна в Америке, и хотелось бы ее адаптировать под нашу реальность. Начать стоит с законодательства. В России арт-сообщество пока еще только развивается, но мы уже видим, как современное искусство стало в большей степени присутствовать в демонстративном потреблении, появились возможности собирательства и у людей со средним доходом, пошла тенденция искусство дарить. Стараюсь пригодиться во всех этих вопросах.

Интервью: Ксения Гощицкая

Все статьи арт-дропа «Собака.ru» «Коллекционировать искусство» читайте здесь.