Соосновательница Кибер-Фемин-Клуба и культового в 2000-е пространства ГЭЗ-21 на Пушкинской, 10, которая сводит ученых и современных художников на первой в России постоянной science art экспозиции в институте физиологии имени Павлова в Колтушах. Редактор рубрики «Искусство» «Собака.ru» узнала у Ирины как в 90-е она заработала деньги на открытие первой в городе галереи мультимедиа-искусства и как сейчас смогла скрестить науку и искусство на выставке в лаборатории, где когда-то работал сам Иван Павлов.
Ирина - лауреат XV премии Собака.ru «Топ50 Самые знаменитые люди Петербурга» 2020.
В 90-е вы одной из первых в стране стали курировать технологическое искусство. Как так получилось?
В конце 80-х я закончила искусствоведческий факультет Академии художеств, но попасть в Эрмитаж или Русский музей, куда все хотели, было невозможно без связей. Поэтому я оказалась в зарождающемся сквоте на Пушкинской, 10 в коммерческой галерее «10-10», которую организовал основатель «Пушкинской» Сергей Ковальский. Набралась опыта и открыла свою галерею с живописью и графикой на Невском, но это было скучно, я чувствовала, что истина спрятана где-то по направлению к компьютерам. Познакомилась с первыми в городе торговцами PC и провайдерами: они предлагали оцифровать картины и повесить на сервер, но я понимала, что это — фигня. На Невском я заработала денег и вернулась в сквот на Пушкинской, где были свободные и бесплатные помещения, и в марте 1994 года открыла некоммерческую «Галерею 21». Судьба послала мне искусствоведа и философа Аллу Митрофанову, которая читала лекции про медиа-арт и электронные искусства перед рейвами в клубе Тоннель. Я в то время не была ни разу за границей, а она была в арт-сообществах США и Европы. Так «Галерея 21» стала пространством медиа-арта и концептуального искусства, которым тогда больше занимались москвичи.
Что происходило в галерее, каких художников вы показывали?
Чтоб вы понимали, в то время проекторы в магазинах не продавались, были размером со стиральную машинку и стоили конских денег — у нас проектор был. Куратором медиа-арт направления была Алла Митрофанова, за концептуализм и акционизм отвечал Дмитрий Пиликин, часть проектов я вела сама. Вернисажи проходили еженедельно, плюс лекции, семинары, кинопоказы. Через Галерею прошли многие актуальные художники и кураторы 90-х: Олег Кулик, Александр Бренер, Евгений Юфит, Фабрика найденных одежд, АХЕ, Владимир Козин, Тимур Новиков и многие другие. Параллельно мы c Аллой развивали Кибер-Фемин-Клуб — инициативу, которая объединяла женщин, занимающихся технологическим искусством. Клуб принял участие, например, в выставке DOCUMENTA X в Касселе в 1997 году — событие не менее важное, чем Венецианская биеннале.
Благодаря вам в Петербурге причалил корабль Штюбниц — плавучая лаборатория медиа-арта. Что за это за история?
Этот корабль раньше был рыболовецким траулером в немецком Ростоке, потом его списали и отдали художникам. Объединившаяся Германия выделила хороший грант, чтобы оснастить его проекторами, видеомонтажными, хорошим звуком. Штюбниц путешествовал вдоль берега Балтийского моря — такой плавучий фестиваль с перформансами, рейвами и электронным искусством. Так вышло , что наша галерея стала официальной принимающей стороной: летом 1994 года мы организовали его стоянку на 10 дней у набережной Лейтенанта Шмидта. Все это время там происходили перформансы, рейвы по ночам, петербургские художники в монтажных корабля монтировали свои видеоарт-продукты. Материалы об этом я отдала в архив Музея «Гараж» в Петербурге, который располагается в Новой Голландии.
В 2000-е вы делали ГЭЗ-21 — культовый клуб с террасой на Пушкинской, 10. Как вам удалось тогда поймать дух времени?
ГЭЗ-21 мы открыли в 1999 году, тогда вся клубная культура была сугубо коммерческой. В городе не было места для людей, которые занимались саунд-артом, экспериментами со звуком. И мы решили: окей, мы поддержим этих электронщиков, шумовиков, саунд-артистов и на территории нашего Кибер-Фемин-клуба открыли Галерею экспериментального звука 21. Название, надеюсь, понятно откуда пошло? Основная задача была сделать место окупаемым. Я ездила в разные страны и смотрела, как там устроены творческие индустрии, аккумулировала этот опыт и в результате мы разработали для клуба модель существования. Основная часть посетителей ходила тусоваться в буфет ГЭЗа, который позиционировался как гнездо питерского андеграунда — на доходы от него мы содержали музыкальную площадку, где играли иногда для аудитории в 7–10 человек. Кроме того там происходил творческий эксперимент и обмен идеями не только музыкальными — при ГЭЗе вот уже 18 лет работает философское кафе, хорошо известное всем питерским интеллектуалам. Иногда мы делали популярные концерты Волкова, Федорова, Хоронько, субкультурные вечеринки, кинопоказы. Мы более 10-ти лет держали интригу, чтобы место оставалось культовым. Сейчас ГЭЗ стал Музеем Звука. Я решила, что музеефикация — логичная эволюция площадки. ГЭЗ — это целая жизнь длиною в 21 год и коротко об этом не скажешь. Сейчас ГЭЗ стал Музеем Звука, в его жизни я уже мало участвую.
20 лет вы занимались маленькими галереями и клубами, а затем начали курировать самые масштабные в России проекты о технологиях и искусстве. Как удалось выйти из андерграунда?
Секрет в том, что я из андеграунда и не выходила. Я благодарна андеграунду, своему маргинальному существованию среди важных для меня людей за оптику и кругозор. Я вообще считаю, что сидя на обочине, ты видишь больше, нежели двигаясь в общем потоке. В 2006 году, технологическое искусство, которым я занимаюсь с 1994 года, стало интересно фонду поддержки фундаментальной науки «Династия», созданному основателем «Билайна» Дмитрием Зиминым. У фонда было отдельное направление, посвященное популяризации науки. Как-то мы общались с моей подругой Розой Хацкелевич, сотрудницей «Династии», и я сказала, что науку продвигать лучше всего при помощи культуры и искусства, потому что есть такие направления как медиа-арт и science-art. Оказалось, что мы смотрим в одном направлении. Разработали программу «Научный музей в 21 веке», в которую вошел одноименный грантовый конкурс, крупные фестивали науки в Москве, Питере и других городах, а также первые выставки сай-арта в 2009 и в 2011 годах в Москве на Винзаводе. Фонд работал до 2015 года: весь современный российский art&science (да и научпоп тоже) вышел из его просветительских программ. Не было бы Династии, не стало бы и последующих проектов: Временной экспозиции Политехнического музея на ВДНХ «Россия делает сама», ряда проектов для образовательного центра «Сириус» в Сочи.
Когда к вам пришла идея коллаборации science art художников и ученых из Института физиологии имени Павлова в результате которой под Петербургом появилась первая в России постоянная art&science экспозиция «Новая антропология»?
Впервые поехала в Колтуши когда еще работала в «Династии», попала в музейчик Павлова на втором этаже здания лаборатории экспериментальной генетики высшей нервной деятельности, построенном в духе Баухауза. Мое сердце дрогнуло, я познакомилась с сотрудниками и фоном у меня отложилось — надо там что-то сделать. Прошло время и я стала волонтером Фонда «Наука за продление жизни», организовала Школу Долголетия в Черногории по поручению фонда. Меня стало терзать осознание: максимум, что искусствовед может сделать для человечества — пойти мыть пробирки в лабораторию к биологам, занимающимся вопросами старения. И тут я вспомнила про Институт. Мы сдружились с сотрудниками на почве разговоров об интеграции искусства и науки. Директором Института стала Людмила Павловна Филаретова, открытая к любым инициативам, особенно если приходишь с деньгами, потому что своего бюджета на такие проекты у них нет.
Art & science — это область современного искусства, связанная с научными исследованиями и новейшими технологиями. Когда-то такими технологиями были уголь, краски, фотография, видео- и компьютерная графика. Сейчас художники обращаются к проблематике и инструментам биомедицины, робототехники и информационных технологий, вторгаются в разные области научного знания. При этом art & science может выходить за пределы возможностей науки, видеть и создавать альтернативные версии реальности. Пример — совместный проект австралийской группы художников SymbioticA и американских нейробиологов. «Полуживая» робосистема, объединяющая несколько тысяч нейронов эмбриона крысы и механическую руку-манипулятор, которая рисует спонтанные произведения по мотивам живописных оригиналов. При этом задача проекта сформулирована так: «Мы пытаемся создать сущность, которая будет развиваться, учиться и выражать себя через искусство».
Летом 2018 года мы с моей коллегой Анной Аполлоновой написали заявку на проект: художники внедряются в институт, работают в лабораториях в коллаборации с учеными. Название проекта “Новая антропология” отсылает как раз к той интенции, с которой начался проект — желания поучаствовать в создании нового человека. Обычно ученые просто выступают консультантами в арт-проектах, поженить людей искусства и людей науки в России пока не очень получалось, да еще на почве научных тематик, которыми ученые занимаются в своих лабораториях прямо сейчас. Для меня это был вызов. Фонд Президентских грантов дал нам 4 миллиона 800 тысяч рублей. На эти деньги мы сделали косметический ремонт в помещении бывших лабораторий — оставили метлахскую плитку и кафель 30-х годов, купили оборудование, сделали продакшн 15 работ, платили зарплату экспертам.
Я знаю, что не все ученые института поддерживали коллаборацию с художниками, некоторых молодых сотрудников заведующие лабораторий не отпускали участвовать в «Новой антропологии». Как вы решили эту проблему?
Когда к ученым приходит, например, художник Юрий Дидевич, который умеет обучать нейросети, то они думают: «Это крутой чувак! Мы этого не умеем». Сотрудники старшего поколения были недовольны участием молодых коллег, потому что считали современных художников шарлатанами, в лучшем случае теми, кто зарисует их приборы. Они открыто говорили, мол, закроем выставку через неделю и избежим позора. Но после экскурсии ученые были в восторге — все вышло сложно и технологично. Теперь заведующие лабораториями сами предлагают нам научные артефакты. Мы подали заявку на новый грант, чтобы «проапгрейдить» второй этаж, где находится мемориальный музей Павлова — сохраним его атмосферу, но добавим новый контент: про школу Павлова, генетику, космическую медицину. Примечание редакции: вечером после публикации текста стало известно, что грант на второй этаж получен
Зачем человеку, который и не знает про science art ехать в Колтуши, на что смотреть?
Возьмем работу «Ткань жизни», которую делали медиа-художники VA_Lab и лаборатория Нейрогенетики. Модифицированная вязальная машина вяжет бесконечный шарф с пиксельным орнаментом, в котором угадываются странные физиономии. Это лица зрителей, которые захватываются камерой. Специальный софт совершает морфинг вашего лица в лицо рандомной мухи-дрозофилы и уже это изображение человеко-мухи вяжет машина. Дрозофилы — главные модельные организмы для генетиков. Геном мух совпадают с человеческим процентов на 80. У мух есть нейродегенеративные заболевания — Паркинсон и Альцгеймер, которыми занимаются в Институте. Концепт сложный, зритель может его и не понять, но зацепится за визуальную часть и заинтересуется.
Есть инсталляция Людмилы Беловой «Ожидание», которая поднимает вопросы биоэтики с таким эмоциональным накалом, что многие зрители в этой комнате плачут. Людмила использовала для этого своего проекта помещение, которое называется “Ожидалка для собак”— квадратная комната с плиткой на полу и белым кафелем на стенах, куда приводили собак перед экспериментами и операциями. Людмила использовала оригинальный антураж помещения — стойки для фиксации собак, и добавила туда несколько важных элементов: поводки и алюминивые миски, разделочный стол из нержавейки, имена собак на кафеле, а также фоновый звук, проекцию собаки Дины и записи интервью старейших сотрудников института, еще заставших работу с собаками.
Когда мы первый раз встретились, я очень удивилась, увидев куратора современного искусства на огромном красном пикапе. Как вы из искусствоведа превратились в человека, который «решает вопросы»?
Было тяжело, я не была, конечно, барышней-искусствоведом, но видела сначала себя арт-критиком, писала статеечки в журнальчики. А потом, когда уже столкнулась с огромными проектами с бюджетами в сотню миллионов, то поняла — если представлять себе в красках уровень ответственности — можно испугаться и умереть сразу. Поэтому я разбиваю задачу на маленькие шажочки и — решаю их, а в итоге получается что-то большое.
Чтобы довести до конца сложные проекты нужна энергия, а ее совсем мало у петербургских культурных деятелей. Что с этим делать?
Основная беда Петербурга — здесь нет денег. Деньги дают энергию, деньги – это жизнь. В 90-е мы были невероятно энергичными и харизматичными, я носилась как безумная, но КПД было как у паровоза — процентов 5. В конце концов, нехватка денег демотивирует: проект либо не доделываешь, либо делаешь наполовину, кое-как. Начинаешь себя недолюбливать, других критиковать. Почему люди уезжают в Москву? Все мои большие проекты после 2006 года делались на московские деньги. Я получила связи, организационные навыки, компетенцию, опыт, уважение к людям, уверенность в себе, в том, что ты можешь решать крупные задачи. Если бы у меня и нашей команды не было «московского» опыта, проект с институтом имени Павлова вряд ли бы состоялся.
Неужели Петербург обречен?
Для меня Петербург важен как источник идей, тут как в лаборатории отрабатываются новые практики, здесь возможен эксперимент, тут время медленнее и можно зависнуть, подумать, затупить. Тут очень мощная культурная жизнь, но сокровенная — постоянно происходит бурление новых идей и смыслов. В этом миссия Петербурга.
Текст: Александра Генералова
«Собака.ru»
благодарит за поддержку партнера премии
«ТОП 50 Самые знаменитые люди Петербурга 2020»
старейший универмаг Петербурга и главный department store города
Комментарии (0)