Любимые эрмитажные экспонаты Михаила Пиотровского: гермафродит, двухголовый Будда и Кандинский

«Я написал не о своих вкусах, но о своем видении музея сегодня. На нем основана концепция развития «Большой Эрмитаж». Я связан с Эрмитажем всю жизнь, вырос в нем, помню несколько поколений эрмитажных сотрудников ито, как меняется значение экспонатов, даже когда они сохраняют свои места в экспозиции. Огромный энциклопедический музея полон диалогов».

Спящий Гермафродит

Древний Рим, римская работа по греческому оригиналу III–II века до н. э.

Когда я мальчишкой учился в эрмитажных кружках, мы любили незаметно забежать в один из античных залов и украдкой посмотреть на статую Гермафродита у дальней стены. Это напоминало тайну, секретное знание. Сама история была менее важна, чем кажущаяся запретность темы. Впрочем, легенда весьма интересна. Имя героя составлено из двух — Гермеса и Афродиты — отца и матери. Рожденный вне брака юноша отличался удивительной красотой, и в него страстно влюбилась нимфа Салмакида. В стремлении сохранить любимого за собой она попросила богиню навсегда слить их воедино, и так получилось трогательное двуполое существо. Такая история не могла не вдохновить художников. Знаменитая скульптура грека Поликлета породила множество подражаний во время существования Римской империи, а потом и в эпоху Ренессанса.

В Эрмитаже на самом деле хранятся шесть разных реплик. Самая старшая считается римской копией, но в этом нет полной уверенности. Совершенно точно, что ложе более позднего происхождения и повторяет то, которое создал для одной из лучших скульптур этого типа сам Бернини. Сейчас оригинал ложа находится в Лувре. Копий было много. Говорят, что одну из них (бронзовую) заказал и привез в Испанию сам Веласкес. Не только привез, но и сделал ее моделью для своей знаменитой «Венеры Рокебю» («Венера с зеркалом»). A ею в свою очередь вдохновлялся в ХХ веке Фрэнсис Бэкон. В его жестоко изуродованных телах «Трех этюдов фигур у Распятия» можно увидеть и очертания нашей эрмитажной скульптуры.

Другая аллюзия появилась несколько лет назад. После замечательной выставки Энтони Гормли, построенной как диалог его скульптур с античной коллекцией Эрмитажа, для подарка я выбрал не стандартную стоящую, а более оригинальную — лежащую фигуру из «пикселей». Теперь в Главном штабе есть еще один распростертый юноша, который как бы перекликается со своими братьями в Зале лебедя, на Николаевской лестнице и в хранилищах Античного и Западного отделов.

Эрмитаж, конечно же, музей целомудренный, но наряду с неоднозначным Гермафродитом в нем выставлена и другая скульптура — символ высокой эротики — Венера Таврическая, которая сегодня признается эллинистической, а не римской репликой знаменитой и вызывающей Афродиты Книдской самого Праксителя. Есть в одном из переходов и римский саркофаг с изображениями парных эротических поз. А в хранилищах ждут своего часа эротические древнеегипетские миниатюрные скульптуры из коллекции Николая I и прекрасные японские гравюры. Но наше общество, к сожалению, еще не готово воспринимать такие вещи без сильных эмоций.

Двухголовый Будда

Тангутское государство Си Ся, Хара‒Хото XIII–XIV века

Удивительный двуглавый Будда (глиняный на деревянном каркасе) вызывает особое внимание в Эрмитаже, где на каждом шагу встречаются двуглавые орлы, гордые символы России. На память сразу приходят разные художественные и геральдические диковинки с двуглавыми животными и стилистические игры, когда парные изображения превращаются в одно, но с двумя головами, а также рассказы о двухголовых монстрах. Только наш Будда особенный. Перед нами загадочная и обаятельная фигура с двумя ласково улыбающимися головами, одним туловищем и четырьмя руками. Статуя сделана из мягкой глины, позолочена и раскрашена. В какой-то степени подобное произведение находится в русле восточной традиции изображений многоруких божеств, но и тут присущие ей буддийская созерцательность и мягкость явно не соответствуют стилистике возможных параллелей.

Напрашивается какая-нибудь трогательная история. И она есть. Cобственно, есть две истории о путешествиях. Одно — с Востока на Запад; другое — с Запада на Восток. На запад от Китая по дорогам Великого шелкового пути до Индии в VII веке совершил и описал свое путешествие буддийский монах и китайский просветитель Сюаньцзан. Он услышал и записал историю о том, как два благочестивых человека мечтали получить статую Будды, но не имели достаточно денег и заказали скульптору одну на двоих. Будда же, тронутый их благочестием, из сострадания разделил фигуру на две. С Запада на Восток по тем же среднеазиатским дорогам Шелкового пути путешествовал выдающийся русский географ-исследователь Петр Козлов. Ему рассказали о погребенном в песках «мертвом городе» Харо-Хото. Козлов побывал в этом таинственном месте и нашел ни больше ни меньше как целую цивилизацию тангутов, о которых известны были лишь некоторые имена, и их государство Си Ся.

Он обнаружил буквально горы документов, юридических и религиозных текстов, которые позволили нескольким поколениям ученых вернуть миру знания о тангутах, их истории и культуре. Также было найдено множество памятников тангутского, тибетского и китайского искусства, среди которых оказалась и статуя двухголового Будды. В 1909 году Козлов отыскал ее и многие другие скульптуры при раскопках субургана — памятного ритуального сооружения, где жители города укрыли, видимо в страхе перед завоевателями, целый комплекс буддийских статуй. Есть фотография, на которой видна «толпа» скульптур, где рядом стоят эрмитажные двуглавый Будда и Будда в короне. Их Козлов сумел довезти до Петербурга, а остальные находки закопал в укромном месте. Вернувшись в Хара-Хото через несколько лет, он не сумел найти свой «клад», и судьба последнего осталась неизвестна. Уникальный же двуглавый Будда побывал в разных странах и в разных хранилищах, а сегодня украшает тангутский зал Эрмитажа. Это, конечно же, не та скульптура, о которой рассказывали Сюаньцзану, но другой подобной фигуры в мире нет. В истории бывают чудесные переклички.

Христос Пантократор с ктиторами

Икона. Византия. Около 1363

Перед нами самое копируемое произведение в коллекции Эрмитажа и один из лучших образцов византийского искусства. Изображение Пантократора — Христа Вседержителя — следует канону. Однако ощущение динамичной силы, которое производит икона, свидетельствует о мощном авторском таланте. Оригинальность мастера, а именно — умелое использование различных слоев живописи, сочетание теплоты и холодности, неожиданные яркие блики-молнии — все служит выражению художественной и духовной идеи. Произведение оказывается визуальным воплощением идей исихазма — мистического учения и практики возможности «богосозерцания», достигаемого «умной молитвой».

Исихазм стал, как известно, характерной чертой русского аскетического православия. Центром и источником этого течения стал Афон, откуда и происходит наш «Христос Пантократор». Его нашел в 1859‒1860 годах Петр Севастьянов и сделал одной из жемчужин своего прекрасного собрания икон, которое стало основой императорской коллекции русской и византийской живописи и позднее попало в Русский музей и Эрмитаж. Образ был разломан на две части и непригоден для участия в церковных службах. В России его отреставрировали и постепенно, через музейную жизнь, он приобрел свою мировую славу.

Это обстоятельство может послужить поводом для рассуждения о различии храмового и музейного бытования произведений религиозного искусства. В музее у образа есть множество зрителей; точно можно сказать, что он гордо пронес дух исихазма через десятилетия богоборчества и явил его людям в Эрмитаже. Одна из многочисленных копий, которые благоговейно делают с нашего «Пантократора», написана для монастыря, в котором обнаружили оригинал, и находится теперь на Афоне. Прекрасный пример «разделения труда» между музеем и храмом.

Тарелка «Татарин с татаркой»

Автор росписи: Александра Васильевна Щекотихина-Потоцкая. Россия. 1922 год

На главной площади Петрограда в 1922 году стоит татарская семья. В это время на Волге случился жестокий голод, и в центральные районы страны хлынул поток беженцев, их часто можно было увидеть на петроградских улицах. Зарисовка принадлежит руке одной из лучших художниц в истории Фарфорового завода — Александре Щекотихиной-Потоцкой. В разное время она была ученицей Рериха и Билибина, Феликса Валлоттона и Мориса Дени. Позднее, уже после работы над агитационным фарфором, она стала женой Билибина и жила с ним сначала в Каире, а затем в Париже. Находясь за границей, художница сохраняла связи с заводом, а потом и вовсе вернулась вместе с супругом в Россию и долгие годы создавала замечательные работы.

Агитационный фарфор — удивительное художественное явление послереволюционной России. Огромные по тем временам запасы не расписанной керамики, часто с императорскими клеймами, решили превратить в произведения нового пролетарского искусства. Под руководством замечательного графика Сергея Чехонина группа талантливых художников преобразила стиль русского модерна и «Мира искусства» в одновременно традиционный и авангардный «советский ампир». Изящные изделия заполнили революционные лозунги, символы и образы. Мастерски выполненные произведения пользовались большим спросом за рубежом, и практически вся «агитационная» продукция шла на экспорт. Она не распространяла революцию, но помогала ее содержать.

Эта тарелка была создана в период, когда агитационный пафос начал спадать, популярность приобретали жанровые сценки. Для Эрмитажа она замечательна тем, что изображенные на ней Арка, Восточное крыло здания Главного штаба и Александровская колонна в ХХI веке стали частью музея, а идет семейная пара в Зимний дворец, куда сегодня пускают с грудными детьми.

Подвеска-бубенец в форме воина-орла

Мексика. Конец XV — начало XVI века

Эта маленькая вещица делает небольшую мезоамериканскую коллекцию Эрмитажа достойной гордости и восхищения. Золотая подвеска со звонкой бусиной внутри уникальна. В мировых собраниях искусства доколумбовой Америки ей почти нет аналогов. Золото являлось главным символом Америки для Европы эпохи Великих географических открытий и колониальных походов. Захватив Мексику, конкистадоры бросились переплавлять золотые изделия — для удобства, а когда спохватились, оказалось уже поздно. Наш бубенец, скорее всего, вешали на шею, и он был чем-то вроде знака принадлежности к ордену воинов-орлов. На груди фигурки богатое украшение. Тщательно выполненная голова с серьгами в ушах завораживает пронзительным взглядом. В руках жезл с перьями, три дротика и церемониальный щит. На голове — шлем с орлиным клювом и диадема из перьев, которые как бы сливаются с руками. Внизу — птичьи лапы и когти. Человек-орел.

Для Эрмитажа эта подвеска стала небольшой энциклопедией древней Мексики с ее торжественным правящим военным классом, во главе которого и стояли воины-орлы, участники подлинных и ритуальных сражений. В их образе могущество хищной птицы соединялось с человеческой жестокостью. На них строилось господство ацтеков над другими народами. Они обладали многими привилегиями и знаками реальной и символической власти, которые и представлены в нашей фигурке. Она же ярко свидетельствует о высочайшем мастерстве и художественном умении ацтекских ювелиров.

Судьба экспоната для нас не менее интересна, чем он сам. В конце XIX века бубенец, скорее всего, приобретенный в Париже, выставили в картинной галерее Строгановых, великих русских промышленников и коллекционеров. Эта покупка лишний раз подтверждает безупречность вкуса и остроту глаза, свойственные нескольким поколениям этой замечательной семьи. После революции Строгановский дворец на Невском проспекте с той частью собраний, которую хозяева не смогли увезти, стал филиалом Эрмитажа. Через некоторое время дворец у музея отобрали, а собрания Советское правительство выставило на иностранные аукционы. Скандал разразился большой, и, видимо, не все удалось продать. Воин-орел вернулся в Россию, и его передали из печально знаменитого «Антиквариата» в Эрмитаж, где он рассказывает об ацтекской цивилизации, её гибели и непростых судьбах русских художественных коллекций.

Композиция VI

Василий Кандинский. Россия — Германия. 1913 год

Удивительной силы работу Кандинского я впервые увидел в хранилище Эрмитажа. Ее еще не показывали широкой публике. Советский Эрмитаж мог преподнести своим друзьям редкий подарок — позволить на нее посмотреть. Это произошло в те времена, когда в стране ничего не было, но все могли достать. Так обстояло дело и с авангардным искусством, которое показывали только избранным. Сегодня все искусство доступно, и прелесть увидеть запретное исчезла. Картина осталась великой. Она относится к той категории экспонатов, которая позволяет нам гордо считать, что XX век представлен в Эрмитаже звездными работами (Матисса, Малевича, Кандинского, Кабаковых).

Перед нами первое монументальное произведение абстрактного искусства. У него два названия: первое — «Потоп», второе — «Композиция VI». Первое помещает его в ряд картин на стекле и эскизов, в которых почти реалистические образы постепенно превращаются в абстрактную бурю красок. Второе отсылает к серии пронумерованных композиций, среди которых эта — переломный эпизод, мощный взрыв, превративший экспрессионистскую работу в философскую абстракцию. Мы видим, как рождается абстрактное искусство и (без преувеличения!) даже слышим звуки перемалывающихся пространств.

Библейский потоп был реальным катаклизмом, превращенным в космический миф. Подобное преображение произошло и с картиной Кандинского, где шторм постепенно стал космической катастрофой. Библейское уничтожение предшествовало созданию нового, процветанию спасшихся. И у Кандинского из сердца бури и потоков кипящей воды струится свет нового творения. Получается, что абстрактное произведение искусства лучше других образов и слов передает универсальный смысл древней истории. Поэтому в эрмитажном контексте оно занимает особое место в музейном диалоге культур. Такое изображение потопа характерно для носителей всех единобожеских религий и даже, пожалуй, для шумеров, которые первыми описали реальное стихийное бедствие.

Есть и другая культурная взаимосвязь работы с коллекцией музея. Произведения Кандинского выставлены у нас в залах западноевропейского искусства, представляя собой его германскую ипостась, вырастающую из экспрессионизма. Это подчеркивает присутствие в творчестве великого художника двух начал — русского и германского, что побуждает к размышлениям. Дополнительным стимулом для рассуждений служит и то, что обычно неподалеку от произведений Кандинского одиноко висит «Черный квадрат» Малевича — его исторического соперника по первенству в создании абстрактного искусства, также сочетающего в себе некоторые традиции народного искусства России с развитием уже не экспрессионизма, но — кубизма.Таким неожиданным образом картина об истории мироздания оказывается в Эрмитаже еще и пособием по истории искусства XX века.