Фронтовик и блокадник, в пятнадцать лет добавил себе два года, чтобы попасть в действующую армию, дошел до Берлина, а после победы окончил физфак СПбГУ, стал его преподавателем, заведующим лабораторией и доктором физических наук.
В 1943 году вам не было и пятнадцати лет. Почему вы пошли в армию и как вам удалось попасть на фронт в таком юном возрасте?
Я ведь жил в блокадном Ленинграде, видел, как мама умерла от голода, — к немцам испытывал настоящую ненависть, просто нельзя было не пойти воевать раньше своего срока. И так поступали очень многие. После гибели мамы мы со старшей сестрой оказались в детдоме, и в апреле 1942-го нас эвакуировали в станицу Лабинскую в Краснодарском крае, но и на эти земли пришли немцы и заняли их — до января 1943-го. Жизнь после оккупации стала возвращаться в привычное русло, но не для меня: от отца с фронта не было никаких вестей. Папа был военным медиком, начальником санитарной службы танкового корпуса. Как позднее выяснилось, он был тяжело ранен осколком, потерял четыре ребра — нетранспортабельного, его пришлось оставить на оккупированной территории. К лету того же 1943 года он вернулся в строй и прислал в Лабинскую машину за сестрой, которая стала медсестрой во фронтовом госпитале. Но меня к тому времени в станице уже не было: я записался призывником, накинув себе два года, — брали семнадцатилетних ребят 1926 года рождения, а мой — 1928-й. Призвали меня в апреле 1943-го, и в учебке нас довольно долго готовили к службе — ведь все мы были еще несовершеннолетними. В действующую армию меня направили в сентябре 1944-го, и до самой Победы я служил в мотострелковой бригаде 3-й танковой армии генерала Рыбалко. Армия формировалась, экипировалась, шла в операцию и воевала до тех пор, пока были целы танки и люди, — а к концу пятисоткилометрового марша могла остаться в строю только десятая часть личного состава.
Какая у вас была военная профессия, если можно так сказать?
Я был радистом, прикрепленным к артиллерийскому расчету из семи человек в противотанковом артиллерийском дивизионе, который шел в арьергарде. У нас было много орудий, и мы прикрывали ими колонну танков.
Были какие-то особенно запомнившиеся моменты?
Как-то на нас из леса внезапно выскочили двадцать немецких бронетранспортеров. Мы схватились с ними: пушки кое-как закрепили в земле и открыли огонь — пожгли почти все машины, а одну уцелевшую взяли себе, чтобы она таскала нашу пушкуДругая запомнившаяся история случилась в польском городе Питшине, в который мы вошли 29 января 1945 года. Немцы оставили в нем своих диверсантов: они нападали на наши танки. Поступила команда их изловить — взяли тридцать пленных. Командир приказал их всех расстрелять, но солдат, которые согласились бы выступить в качестве расстрельной команды, найти было очень сложно: никто не хотел. Я считаю, что это удивительный эпизод, много говорящий о характере наших людей. А однажды нам пришлось столкнуться с власовцами, то есть с Русской освободительной армией, воевавшей за Третий рейх, — это случилось под польским городом Лаубаном. В середине февраля 1945 года мы форсировали речку, оборону на ней держал как раз власовский батальон. Пока наши саперы наводили мост, мы с власовцами стояли через реку — часть ночи перекрикивались, переругивались с нашими же русскими, вставшими на сторону фашистов.
Как вы узнали о Победе?
Спросонья. Мы дошли до Берлина, но нас оттуда быстро убрали: утром 2 мая он капитулировал, а уже во второй половине того же дня мы ехали по Германии на юго-запад. Вечером 8 мая мы были на марше на Прагу возле чешского городка Теплице-Шанова, я заснул и вскоре очнулся посреди ночи от того, что кругом было светло и шумно, — узнав о безоговорочной капитуляции Германии, все наши солдаты принялись на радостях палить в небо и запускать ракеты.
А как сложилась ваша жизнь после войны?
Я далеко не сразу вернулся домой, в Ленинград, — еще несколько лет служил в армии в Чехословакии, Австрии, Германии. После демобилизации смог продолжить учебу в школе, ведь, когда война началась, я был в 6-м классе, а когда окончил вечернюю школу в 1952 году, мне было уже двадцать шесть лет. В 1957 году получил диплом на физическом факультете ЛГУ, где и проработал потом до 2015 года.
Ваш факультет в 1970-х перевезли в Петергоф. Получилось ли у города стать русским Кембриджем и Стэнфордом?
Стать научным центром Петергофу тогда точно удалось. Хотя бы потому, что в Ленинграде у физфака было очень мало места. А за городом он смог получить большие площади, было установлено очень много оборудования. Физфак был первым из факультетов, который переехал, — он начал работу в Петергофе в 1971 году. Я тут с первого дня: преподаватели и сотрудники нашего факультета практически жили на работе; вечером, на выходных — всегда в лабораториях. Разве что в коротком перерыве в пинг-понг сыграем. Мои области — атомная физика, физика плазмы, теоретическая атомная спектроскопия, оптика. Изучение поведения атомных систем в магнитных полях дало возможность, в частности, изобрести лазеры, которые сегодня применяют в медицине. Но должен признать, что сейчас физику так, как тогда, конечно, не развивают.
текст: Анастасия Павленкова
фото: Виктор Юльев
Комментарии (0)