«Если бьет, взяла бы и ушла!»: почему жертв домашнего насилия часто обвиняют в бездействии

Когда Адамс (бостонский общественник Дэвид Адамс, работающий с мужчинами, совершившими насилие — прим. ред.) только начал изучать подходы к изменению поведения агрессивных мужчин, и еще до того, как он проследил связь с нарциссизмом, практически все исследования 1960-х и 70-х годов винили в бытовом насилии женщин-манипуляторов, которые провоцировали мужей. Точка зрения, что жертва сама провоцирует агрессию в свой адрес, до сих пор широко распространена. В начале 1980-х защитница прав жертв домашнего насилия из Миннесоты по имени Эллен Пенс создала «Колесо власти и контроля». Это колесо выделяет восемь способов, при помощи которых агрессор поддерживает власть и контроль над жертвой: страх, эмоциональное насилие, изоляция, отрицание и обвинение, использование детей, запугивание, финансовый контроль, грубая сила и словесные угрозы. Правозащитники подчеркивают, что абьюзеры не ищут власти и контроля сознательно. Вместо этого, они говорят примерно такие вещи: «Я просто хочу, чтобы она была милой [покорной и угодливой], и каждый вечер в шесть подавала ужин». Или: «Я просто хочу, чтобы она убирала дома и присматривала за детьми». Или: «Да я несильно ее толкнул. Она преувеличивает». Или: «Я бы не разбил тарелку, если бы она не заорала». Всё это — вариации на одну и ту же тему (позже Джимми Эспиноза будет рассказывать группе мужчин о том, как важно отслеживать в собственной речи слова вроде «просто», «если» и «но» — это кажется мне достойным обобщением).

Как и Синклер, Адамс верит, что мужчина принимает решение быть жестоким. В 2002 году, совместно с содиректором Emerge Сьюзан Кайотт, Адамс написал статью о пресечении и профилактике рукоприкладства, в которой, в частности, говорит следующее: «Многие агрессоры всегда или почти всегда в состоянии построить уважительные отно- шения вне семьи; это указывает на то, что они уже знают, как практиковать уважительное отношение к другим, если им это необходимо».

По мнению Адамса, именно в крайних проявлениях нарциссизма кроется ключ к пониманию агрессоров, и хотя мы можем считать нарциссов эксцентричными маргиналами, которые не смолкая говорят только о себе, на деле они часто оказываются работоспособными, харизматичными и успешными. «Нарциссы среди нас, — говорит Адамс, — и они хорошо маскируются». По словам Адамса, таких людей непросто распознать, потому что они мастерски владеют навыками работы с людьми, а «мы живем во всё более нарциссическом мире. Мы превозносим успех больше, чем что бы то ни было». Адамс указывает на «харизматичных нарциссов, которых все боготворят». Такие люди часто оказываются интеллигентными агрессорами, которые при помощи денег и связей могут ускользнуть от судебной и правоохранительной систем. Для таких мужчин нет ничего важнее статуса и репутации.

Адамс и другие исследователи, с которыми я беседовала, часто рассказывают о коллективном представлении о преступниках, и особенно убийцах; мы склонны представлять себе гневоголиков, хотя в реальности эти люди неотличимы от среднестатистических граждан. По словам Адамса, типичный агрессор «внушает больше симпатии, чем его жертва, потому что домашнее насилие влияет на жертв гораздо больше, чем на абьюзеров. Абьюзеры, в отличие от жертв, не страдают бессонницей. Не теряют работу; у них не отбирают детей». Более того, агрессоры часто считают себя своего рода спасителями. «Им кажется, что они спасают женщину, попавшую в беду. Это еще одно проявление нарциссизма... А в ответ они хотят получить бесконечный поток благодарности». И наоборот: «Многие жертвы не вызывают симпатии, кажутся жалкими и неадекватными. Ведь именно в такое состояние нарцисс и стремится привести свою жертву: “Я сделаю так, что ты будешь никому не нужна”».

В жизни жертв царит беспорядок. Они часто злоупотребляют алкоголем и наркотиками или живут в крайней нищете. Многие в детстве перенесли травмирующий опыт и подвергались насилию. Такие дела особенно сложны для рассмотрения, и не в последнюю очередь потому, что жертвы могут быть ненадежными свидетелями. «Вот почему абьюзерам так часто удается обмануть систему», — рассказывает один правозащитник жертв домашнего насилия. «Они такие обаятельные, а жертвы производят очень негативное впечатление». Несколько лет назад детектив по имени Роберт Уайл рассказал мне, как понял, что «большинство [жертв], которых мы приведем в суд,— люди с множеством психических проблем, и чтобы посадить ублюдков, которые их избивали, мы должны поработать над тем, чтобы жертвы вызывали симпатию. И кому нельзя произносить ни слова? Абьюзеру. Он просто присутствует на заседании».

Эти слова напомнили мне историю одной женщины, с которой я познакомилась, когда она только-только начала выстраивать свою жизнь после многолетних издевательств со стороны мужа. Невозможно в двух словах передать, как насилие медленно разрушает личность, как часто выжившие рассказывают, что эмоциональное насилие было гораздо нетерпимее физического. И действительно, книга Гондолфа описывает домашнее насилие как процесс, а не как единичный случай, но при этом система уголовного правосудия рассматривает именно случаи, а не процессы. У той женщины был опыт социальной работы, и я провела много часов, слушая ее рассказ о том, как ее стачивала, сводила на нет жестокость мужа. Первый случай был таким неожиданным и странным, что ей и в голову не пришло, будто подобное может повториться. Они с мужем шли по оживленной улице Манхеттена и о чем-то спорили, и тут он внезапно наклонился и укусил ее за щеку так сильно, что на лице много дней оставался синяк и следы зубов. После этого муж повел ее в аптеку, чтобы купить косметику и замазать следы. Как и все абьюзеры, он утверждал, что глубоко сожалеет. Что он в ужасе от того, что наделал. Он плакал. Извинялся. Обещал. «Я всё равно сказала ему, что это неприемлемо, — рассказывает жертва, — но это было до того, как он сломал меня, и у меня не осталось сил ни на что, кроме выживания».

Муж продолжил издевательства, которые год за годом становились всё изощреннее. Он кидал шарики для гольфа в лобовое стекло, когда она ехала по шоссе, или накидывал ей на голову одеяло и душил. К тому времени, когда всё зашло настолько далеко, что она боялась за свою жизнь, муж мог сам пойти в магазин, купить косметику, которая была нужна, чтобы скрыть следы побоев, и передать жене без всяких извинений. По словам женщины, к тому времени она была настолько забита, что больше не ощущала себя человеком: просто мешком с костями, у которого нет сил, нет свободы выбора. Она просто медленно, болезненно сползала в беспамятство. И в то же время ей казалось, что если только ей удастся помочь ему взглянуть на себя ее глазами, то он изменится, станет человеком, кото- рым он, по ее мнению, мог бы быть. Это стандартная история. Женщинам неустанно дают понять, что мы — хранительницы эмоциональной жизни и здоровья семьи, что ответственность за изменение мужчины лежит на нас. «Мне сложно описать, что произошло со мной... Часть меня как будто умерла, а потом другая часть словно бы загорелась идеей о том, что моя любовь излечит нас обоих, — рассказывает женщина, — но мне нужно было перестать любить себя и отдать всю любовь ему». Иными словами, его нарциссизм не позволял ей заботиться о себе.

Она стыдилась того, во что превратились ее жизнь и брак. Стыд был так силен, что она долгое время никому не рассказывала о происходящем. «В конце концов, — рассуждала она, — у меня есть перспективная работа и степень магистра; феминизм учил меня быть умнее. Я не нищая. У меня есть образование. Я принадлежу к среднему классу. Я — белая женщина либеральных взглядов, блондинка с длинными волосами и белозубой калифорнийской улыбкой». И всё же она оказалась в этой ситуации, рядом с мужчиной, который уничтожил в ней человека. «Наверное, эти издевательства — отчасти моя вина», — думала она. У него посттравматическое расстройство. Ей нужно быть терпеливее. Он сражался за свою страну, участвовал в войнах за границей. И за это она у него в долгу. Разве весь мир не ополчился против него? Разве она — не единственное, что у него осталось? Разве она не давала клятву? Любовь, уважение, болезнь, здравие, бедность, богатство. Ее долг — остаться, и помочь ему прозреть, чтобы он смог излечиться от своей боли. Она и представить не может, через что он прошел. Где ее сочувствие? Ее терпение? Она думала, что когда-нибудь и как-нибудь ему станет лучше, он перестанет издеваться над ней, и всё будет в порядке.

Но как-то утром она проснулась и сбежала. И ее дело оказалось настолько вопиющим, что программа защиты свидетелей скрывала ее адрес, почту ей доставляли частным курьером, а на окнах и дверях ее нового дома установили камеры наблюдения. На то, чтобы прийти в норму, у нее ушли годы. Ее мужа обязали носить электронный браслет с GPS-трекером, ему вынесли пожизненный запрет на приближение, предписав не въезжать не только в город, но даже в округ, где она жила и работала. Он отсидел свой срок. И наконец, через несколько лет, после того как она ушла, она решилась сделать что-то, что любила когда-то давным-давно: выйти на пробежку. На улицу. На свежий воздух. И тогда она поняла, что теперь свободна по-настоящему.