Ныне профессор Кембриджа, а в прошлом петербуржец, автор монографий о секте хлыстов, мыслителях Серебряного века и развитии психоанализа в России, написал книгу о закономерностях русской истории и дал прогноз о будущем страны.
Вы филолог, психолог, историк, философ. Как вы пришли к этой междисциплинарности, к широте научного творчества?
Это всегда у меня было. И вообще, широкая междисциплинарность — норма гуманитарной науки. Ненормальны, наоборот, упертая узость одних ученых и неразборчивая вороватость других. Я больше сочувствую первым, но на самом деле эти две стороны российской науки тесно связаны.
В советское время подобная широта взглядов ведь не приветствовалась?
Да, в годы учебы и после, во времена моей работы в Психоневрологическом институте имени Бехтерева, я, конечно, с этим сталкивался. Меня, скажем, со скандалом уволили из института в 1986 году — за требование выборности руководства. Дело давнее, но я уверен: если расправившиеся тогда со мной люди живы, они меня вспоминают и им стыдно.
Трудно ученому в тоталитарном обществе?
Хотите знать, что я чувствовал тогда? Горевал о жертвах советского режима, испытывал отвращение к его лидерам. Печаль — более благородная материя, и я ее описал в новой книге, «Кривое горе». Надеюсь, она выйдет и на русском.
У нас пока выходит лишь ваша предыдущая работа, «Внутренняя колонизация». Не опасаетесь, что идея о перманентном внутреннем завоевании как формуле русской истории многим покажется парадоксальной?
Парадоксальная или нет, это не совсем моя идея. В 1904 году великий историк Василий Ключевский писал: «История России есть история страны, которая колонизуется». География играет в ней определяющую роль, но еще важнее политика. Империя была огромной, и с ее ростом проблемы становились все значительней. Территория, подвластная Москве, продолжала расти и после Второй мировой войны, когда распались другие европейские империи. Даже с крахом СССР Кремль потерял меньше территорий, чем та же Великобритания. Огромное пространство было населено великим разнообразием подданных русским и другими народами, которые подлежали колонизации. Время от времени непослушные люди демонстрировали вольнолюбие, и их надо было вновь подчинять себе не считаясь с расходами, которые подчиняемые же и оплачивали.
«Творческое отношение к работе несовместимо с бездумным подчинением власти»
Наряду с неизбывными имперскими приверженностями в России стали возникать новые типы национализма. Чего стоят лозунг «Хватить кормить Кавказ» или сибирский сепаратизм. Это некая тенденция?
Сложный вопрос. Кавказ и правда хватит кормить, а у сибирского сепаратизма были предшественники, в том числе любимый мной русский историк XIX века Афанасий Щапов. Я не сомневаюсь, что, если дальше дела пойдут так, как они движутся сейчас, Российская Федерация расколется на множество составляющих. Вопрос в том, когда это случится и как, по каким линиям. Ну и конечно, что дальше будет с ее наследниками. Их, полагаю, ожидает очень разная судьба.
Один раскол уже произошел. Многие пишут о «России шансона» и «России айфона». Мол, вместе им не сойтись.
Да, культурные разрывы в России всегда были велики. В одни периоды их пытались уменьшить мероприятиями типа ликвидации безграмотности, а в последнее десятилетие, наоборот, намеренно растягивают. Дело не в айфоне и не в шансоне, а в том, что творческое отношение к работе несовместимо с бездумным подчинением власти. Поэтому власть, какая она есть, оказалась яростным врагом интеллигенции, а последняя — поставщиком кадров для протестного движения. Кстати, называть интеллигенцию креативным классом, как будто у нее нет собственной, давней и вполне адекватной идентичности, — значит развивать чувство неполноценности, которое давно присуще этой группе.
Читая лекции за границей, скучаете по российским студентам?
Я с большим удовольствием преподавал в Европейском университете в Петербурге, который, кстати, сам помогал создавать. При прочих равных условиях я бы продолжал работать там, а не в Англии, как сегодня, или в Италии, куда перееду в следующем году. Только условия эти неравные, вы, наверное, в курсе. А преподавательский процесс в каждом университете выстроен по-своему, но ко всему можно приспособиться.
Вы избегаете говорить в интервью о своей семье. Не сделаете для нас исключение?
У меня двое сыновей, восьмилетний Марк и четырехлетний Мика. Я провожу с ними много времени, а хотел бы еще больше. Мы с женой назвали их в память о моем отце, искусствоведе Марке Эткинде, и об отчиме, философе Моисее Кагане, — в Питере есть немало людей, которые их знали и помнят.
Чем увлекаетесь, кроме науки? Хобби у вас есть?
После преподавания, административных дел, писания книг и статей на двух языках времени не остается. Но поскольку большая часть этого никак не оплачивается, все это хобби и есть.
Александр Эткинд вырос в Ленинграде. Его дядя Ефим Григорьевич Эткинд — филолог, выступал свидетелем защиты на процессе по делу Бродского, в 1974 году был выслан из СССР за диссидентскую деятельность. Александр Эткинд руководит рабочей группой, получившей рекордный в истории Кембриджа грант на гуманитарные исследования: она изучает советское наследие в России, на Украине и в Польше. Русский перевод «Внутренней колонизации» выпускает издательство НЛО. |
Текст: Артем Лангенбург
Комментарии (27)