Матильда Шнурова — впервые откровенно о тяжелом детстве, токсичных отношениях и бизнес-империи в Петербурге

«Без мистики запустить все это в пандемию невозможно», — подумала директор отдела моды Ксения Гощицкая и попыталась узнать у Матильды «заветные три карты». И выяснила, что хотя наша кавер-герл пифия с вероятностью девяносто семь процентов (не обошлось без черной курицы — логотипа ресторана «Кококо»), чудес не бывает: драмы, трагедии и токсичные отношения упорной работой над собой она превратила в мотивацию и принятие себя. И у вас получится!

Скорость и мощь, с которой ты движешься, поражает. Ресторан, который попал в рейтинг лучших в мире, новые проекты, которые запустились в кризис пандемии — где у тебя кнопка, хочется спросить.

Судьба поставила меня в такие обстоятельства, что точки, в которой я могла бы остановиться, ни разу не случилось. Во мне видят настолько сильного человека, что даже в близких отношениях мне бывает сложно донести, насколько я на самом деле хрупкая. Я с детства ищу такое место, про которое смогу сказать — вот мой дом, и это не столько точка на карте, сколько ощущение. Есть у Мадонны песня Easy Ride — когда мне было лет шестнадцать, она была прямо-таки моим кумиром с ее постоянными сменами образа и поисками себя. Там такие слова: When I touch the ground I come full circle, To my place and I am home, I am home. И вот, наконец, впервые в жизни у меня появилось устойчивое ощущение, что я, наконец, к этому понятию дома движусь. Чувство, что сейчас я сама плету свою судьбу, приводит меня в состояние счастья. Конечно, со мной по-прежнему случаются и проблемы, и драмы, но я совсем по-другому на них реагирую — обретение этой внутренней свободы перевешивает все. 

Как ты не теряешь мотивацию? Можно было бы сложить лапки и почивать на лаврах: лицо русской кухни, светский персонаж most invited — и вот это вот все у тебя уже в активе.

А у меня нет выбора. Мир сейчас стал довольно жесток к тем, кто не движется с бешеной скоростью вместе с ним. Нужно постоянно развиваться, отвечать новым тенденциям, новым запросам, новым технологиям. Если ты на полгода расслабился — все, выпал, потерял актуальность. Причем даже твой собственный образ мысли становится старомодным — настолько интенсивны все эти процессы. Потом история моей жизни такова, что один неверный шаг — и меня утянет в русскую хтонь. В нашей стране такое случается постоянно, взять хотя бы недавнюю трагедию с Михаилом Ефремовым. Не имея поддержки сплоченной семьи, никакой опоры, кроме себя самой, я чувствую тонкую грань, которую перейдешь — уже не выберешься. Я выросла в маленьком городе в Воронежской области, мой брат погиб в автомобильной аварии, когда ему было двадцать три года, сел пьяным за руль. И я вижу в этой трагедии то, что у него не было той самой мотивации. Ему все или уже надоело, или было непонятно, зачем. В этом отсутствии мотивации вообще глобальная проблема русских городов — люди часто не видят никакого смысла в жизни и спиваются в раннем возрасте. В СССР была хоть какая-то надежда: ты понимал, что можешь отлично учиться, стать ученым или инженером — наука и образование были тем самым социальным лифтом для тех, кто хотел вырваться. Сейчас этот вид транспорта не едет.

Но ты не стала дожидаться этого разочарования и уехала из Воронежа?

Да, но меня ничего там и не держало — мой отец тоже погиб, а моей маме я была безразлична. Я в шестнадцать лет переехала в Москву, мои любопытство и энергия привели меня в студию звукозаписи «Поднебесная» продюсера группы «Тату» Ивана Шаповалова — на тот момент интереснейшую творческую лабораторию города. Потом я познакомилась с Сергеем Шнуровым и оказалась в Петербурге. Мои отношения с этим городом лучше всего описывает картина Валентина Серова «Петр I», как ты помнишь, на ней навстречу ветрам в башмаках с пряжками гордо шагает первый император, а за ним, сдуваемые ураганом, ползут какие-то министры, ну и Меншиков, наверное. Так вот, первый день в Петербурге помню, как сейчас: слякоть, снег в лицо, грязища — а я на каблучищах и в легком пиджачке. А Сергей мне говорит: «Так, … (шагаем), несмотря ни на что!». Это стало моим девизом — так я и … (шагаю), несмотря ни на что, уже тринадцать лет.

А говоришь, что хрупкая!

Моя ракета летит так давно и у нее уже столько заплаток и аварий, что она стала очень хрупкой. И со всем этим аппаратом мне нужно предельно аккуратно обращаться — и с точки зрения психики, и с точки зрения тела, и с тем, чем я себя насыщаю: общением, образованием, опытом. Токсичные отношения, зависимости, созависимости расшатывают мои и без того тонкие опоры. Как-то я жаловалась подруге: «Ну почему он пьет, пьет и не хочет останавливаться?!», не будем уточнять, на кого. А она ответила: «Потому что здоровье позволяет. Было бы плохо, бросил бы уже». Так вот, вопрос в наличии ресурса. Многих судьба одарила изначально базовыми ресурсами в виде семьи, партнера, с которым хорошо и надежно, близкими отношениями с родителями — и имея эту базу они могут себе позволить где-то съехать, где-то разрешить токсичные отношения. Мне приходится быть избирательной, так как этих ресурсов у меня нет. Я себя уберегла от катастрофы моей изначальной экосистемы, и мне важна устойчивость. Но мой корабль развалится на куски, если я буду попадать в турбулентности. Я это очень остро чувствую и стараюсь этого не допускать. 

Ты работала над этим принятием? Психотерапия, духовные практики?

Я не обращалась к психотерапевтам, но у меня есть человек, с которым я могу поговорить на важные для меня темы — это не классическая психотерапия, а именно беседы. Иногда я обнаруживаю себя в загруженном состоянии или понимаю, что уперлась во что-то и не вижу полной картины, тогда обращаюсь за разговором. Когда я училась во французской бизнес-школе INSEAD на программе лидерства, профессор Манфред, один из ста лучших коучей мира, сказал, что только спустя пятнадцать лет поисков нашел психотерапевта, который его, наконец, устроил. Есть такое классное слово в английском — complex. И когда ты такой «комплексный», когда в тебе много всего, непросто найти специалиста, который сам будет широким настолько, чтобы понимать твой объем движения. А без синергии не будет результата. С моей витиеватой судьбой мне такого сложно найти. (Смеется.)

То есть реально: все сама, все сама?!

Да, чтобы перестроиться с деструктивной модели на конструктивную, я провела большую и сложную работу над собой. У меня все держится на переизобретенных установках, на самовоспитании, на взращивании мощной силы воли. Жизнь — это не чудеса, которые с тобой происходят. Жизнь выбирается — и этот выбор делаешь ты сам. Он может быть любым: любовь, дети, карьера или вообще уход из жизни. Но на определенном этапе ты должен определить смысл существования и принять ответственность. Я выбрала позитивный сценарий, но у меня есть прошлое, которое тоже случилось со мной. Трагические истории, рядом со мной произошедшие, дали мне понимание того, как все тонко. Иногда мне кажется, что я живу не тридцать четыре года, а лет сто. 

Такой замес точно открыл в тебе сверхспособности!

Мне иногда кажется, что это действительно так! (Смеется.) Недавно от друга Миши Барышникова я узнала, что черная курица — логотип «Кококо» — один из немногих сохранившихся гримуаров, а это черная магия как она есть. Это мощнейший символ несет богатство и силу. Семь лет назад, выбирая логотип и разрабатывая концепцию черной курочки, несущей золотые яйца, я понятия не имела, что это такой серьезный символ. Хорошо, что сейчас за такие фокусы не сжигают на костре. Но, справедливости ради замечу, что мистические истории со мной случаются постоянно. А если серьезно, то я очень хорошо чувствую людей, особенно то, что в них заложено, их потенциал, вижу, что он из себя может представлять, и понимаю, что за кирпичи в его рюкзаке тянут его назад. Я могу в беседе обнажить новый угол зрения, подтолкнуть на действия. Мне иногда даже говорят, что меня много — мол, тормози, больше не могу. Я много требую от людей, потому что много требую от себя. Но понимаю, что это может быть для кого-то тяжело или вообще не нужно. 

Как ты реформировала команду?

У меня появился финансовый и HR-отделы, операционный директор, на каждый проект я вырастила управляющего из своей команды. Готовилась заранее: чтобы люди сработались и механизмы гладко запустились к открытиям, мне нужна была команда, которая все это осилит. Раньше мой офис состоял примерно из управляющего, бухгалтера и закупщика, а теперь только в HR-отделе работают трое. Когда все заработает в полную силу, в штате будет более двухсот сотрудников. На одной из первых бизнес-программ по стратегии, которую я прошла в бизнес-школе ИМИСП, Федор Рагин, известный коуч, сказал, что один человек не может удержать своим вниманием более сорока пяти сотрудников, дальше начинается разрыв и безумие. Сейчас я в плотном контакте с двадцатью — и занята фултайм. Специфика моего бизнеса такова, что я — его лицо и это требует предельной отдачи: присутствие на собраниях, управленческие решения, а также интервью, светские активности, встречи. Я банально должна хорошо выглядеть. Коллеги, мужчины-рестораторы, точно быстрее выбирают себе наряд. (Смеется.) На мне завязаны глобальные решения, инвестиции, счета, а также самообразование, чтобы тащить всю эту махину вперед. 

Пришлось ли тебе кого-то увольнять из-за пандемии? 

На момент начала самоизоляции у меня работало сто двадцать человек. Я приняла решение никого не сокращать, во-первых, потому что дорожу своей командой. Во-вторых, потому что на вебинарах и мастер-классах по маркетингу услышала важный тезис: после длительного периода изоляции сложно будет построить хороший сервис, потому что нужно будет сразу выйти эмоционально заряженным, внимательным, четким. Изоляция делает тебя отстраненным, ты уходишь в себя. Неважно, какую позицию ты занимал — владельца, управляющего, сомелье, официанта, — когда ты засел дома, то ушел в себя. Одни решили копаться в своем внутреннем мире, другие — заниматься самообразованием, третьи — выяснять отношения, кто-то стал есть, а кто-то пить, но для всех период был сложным. А ресторанный бизнес — постоянное движение: ты все время в тонусе, все время общаешься. Ресторатор должен так построить культуру своего заведения, чтобы от идеолога она передавалась сотрудникам, а от них — ­гостям. На zoom-встречах в первую же неделю я ­увидела своих коллег не такими, как ­привыкла — ­безэмоциональными, медлительными, каждый на своей волне. Тогда я приняла решение запускать доставку, чтобы я и вся моя команда снова включились в рабочий процесс, чтобы мы снова вместе делали общее дело. Так мне удалось сохранить всех игроков команды, ведь вместе мы уже прошли определенный путь, некоторые работают у меня уже шесть-семь лет и даже коронавирус не стал причиной нашего расставания, чем я горжусь.

Ты продала свою балетную школу «Айседора», чтобы содержать штат?

С «Айседорой» исполнился лучший сценарий из всех возможных: огромное счастье, что школа перешла в надежные руки моей подруги, балерины Марии Бархатовой. Она из ленинградской балетной семьи, ее мама Людмила Ковалева, педагог Академии имени Вагановой, учила Диану Вишневу, Ольгу Смирнову и Екатерину Борченко. Такому проекту, как «Айседора», нужно постоянное внимание и развитие, а за десять лет его существования он для меня стал не так интригующе свеж, чтобы я уделяла ему необходимые силы. Я полностью погрузилась в ресторанный бизнес. И деньги от продажи мне пригодились — из-за пандемии растянулись сроки строек, подрядчики уходили на карантин, а я несла огромные издержки. Все мои проекты дорогие: идеальные локации, отличный персонал, шикарные шеф-повара, офис — все это стоит немало. Несколько месяцев простоя, конечно, стали ударом. Но я к этому отношусь достаточно спокойно — мы где-то зарабатываем, где-то опустошаем запасы — и это нормально. Сама структура жизни состоит из взлетов и падений, из кризисных моментов — жаловаться бессмысленно. Сейчас все вместе мы преодолеваем общий кризис. Даже те, кому повезло, чей товар или услуга оказались востребованы, кто мощно вырос по финансовым показателям — все это тоже потребовало пахоты и мобилизации всех усилий. Из нестандартного общего кризиса кто-то вышел с выигрышем, кто-то с проигрышем. Но ведь жизнь продолжается!

То есть ты хочешь сказать, что деньги тебе не важны?

Деньги не могут быть целью. Да, это большая энергия, и вопрос в том, как ты ее добываешь и как ей управляешь. И очень важно, как ты при этом относишься к себе: есть ли у тебя ощущение стоимости себя? Оно, на самом деле, очень крутое. Бывает, есть у человека такая сильная внутренняя боль, которая его саднит, что на вопрос: «Сколько ты стоишь?», он весь крючится и говорит: «Нисколько». Или кто-то настолько не ощущает себя ­ценным, что должен всеми силами и атрибутами богатства доказать свою стоимость. Когда ты в балансе, то вопросы про деньги тебя не смущают — это просто ­инструмент. И если ты адекватно понимаешь свою цену, то всегда выйдешь из любого кризиса.

Странно, что нет слухов о том, как под «Кококо» тебе досталось одно из самых красивых пространств города. Учитывая, с каким вниманием Роман Аркадиевич относится к проекту «Новая Голландия: культурная урбанизация».

Если честно, сначала я отказалась от предложения — мне показалось, что не справлюсь. Я только-только прошла развод, много путешествовала, пересобирала себя. А оказаться в Новой Голландии — огромная ответственность. Проект должен быть сильным, ярким, красивым. Спустя полгода я вдруг осознала, что могу — и переговоры возобновились. Условием было согласование дизайн-проекта. Я подготовила эскизы интерьерных решений, предоставила их Новой Голландии, в ответ получила разрешение делать проект таким, каким считаю нужным. Я считаю, именно так рождаются места силы. То, что мне дали такую возможность свободно делать свое дело — это невероятно важно для моего проекта и, я думаю, для острова тоже. Ведь и я в ресторанном бизнесе даю людям возможность реализовать их собственные идеи, лишь задавая направление, например, использовать больше диких местных трав в блюдах. Шеф-поварам «Кококо» Игорю Гришечкину и Bio My Bio Режису Тригелю я полностью доверяю как профессионалам.

То есть полная свобода в проекте — кармическая справедливость? (Смеется.)

Я, конечно, счастлива карт-бланшу, но во всем считаюсь в собственном проекте с ДНК Новой Голландии, где задан определенный стиль, подход, культура. Поэтому я испытываю такую благодарность всему руководству острова за возможность сделать все так, как это увидела именно я. Новая Голландия собирает на острове проекты по принципу уникальности. И «Кококо» именно такой. Наверное, за полгода моего промедления сюда могли бы встать конкуренты — но таких конкурентов практически нет! И это не в обиду рестораторам: есть потрясающие проекты, но не все из них готовы занять 940 кв. метров. Сюда не может войти сетевой проект. Московские рестораторы в Петербурге часто не получают такого же признания, как в столице. Петербург — сложный рынок. Кто еще здесь имеет что-то штучное и уникальное? Мне кажется, ответ очевиден! (Смеется.)

Да, локальный проект ты превратила в глобальное явление, но, вероятно, свою роль сыграла еще и твоя репутация. 

Интересно, что понятие репутации было для меня очень важным с самой юности, несмотря на то что в России за непростые периоды 1990-х, 2000-х и даже нового времени мало у кого есть эта штука. Но сегодня институт репутации, которого я всегда интуитивно придерживалась, прекрасно работает и в России. Жаль, что не все это понимают. Дико сложно отыскать даже совсем юную it-girl, не испорченную дурными коллаборациями, глупыми постами или странными фотографиями. Репутация — один из важнейших элементов, особенно когда ты берешь ответственность за бизнес, бренд или становишься публичной фигурой.

Второй мой совет: дети, учите языки! Золотой ключик, который открывает любые двери в мировое сообщество — свободное владение английским. Сейчас много возмущаются на темы дискриминации, так вот, быть в мире русским человеком — настоящий квест! И именно здесь важен момент общего языка — любые ­предубеждения растворяет остроумный разговор. Люди тебя понимают, видят, чувствуют и считывают. В «Кококо» мы одними из первых стали делать гастроли лучших шеф-поваров мира, у нас был даже сегодняшний номер один — Мауро Колагреко из Mirazur. Поэтому когда мы сами поехали на церемонию, то у нас там были радостные встречи, благодаря уже сложившимся связям. Мы подружились с представителями самой академии The World’s Best Restaurants, они выступают за развитие индустрии, а мы, собственно, ее и развиваем. Я привлекаю лучших из смежных индустрий — для fine-dining-ресторана практически кутюрную униформу придумывает дизайнер Яна Расковалова (кстати, петербурженка), а плейлист поручен парижскому диджею Дориону.

Но вернемся к владельцу Новой Голландии — вы же знакомы? 

Роман Аркадиевич еще до официального открытия внимательно продегустировал все блюда бистро. Самым большим комплиментом для меня было то, что в конце дегустации он даже попробовал каждый десерт!

Фото: Абдула Артуев 

Текст: Ксения Гощицкая

Стиль: Андрей Коровко

Визаж: Евгения Ленц

Благодарим Светлану Щелокову, а также Алену Горячеву и студию декора и флористики Listva за помощь в организации и проведении съемки.