/фотограф/
Француз Жан-Франсуа Розье известен как изобретатель жанра гиперфотографии. Недавно
в Москве прошла ретроспектива его работ. На ней в том числе была представлена фантазийная
съемка аристократов в Версальском дворце, сделанная по заказу Коньячного Дома Martell.
Как вы создаете ваши гиперфотографии? Это определенный способ фотоувеличения?
Нет, гиперфотография – это как лоскутное одеяло. Сначала я складываю картину в голове. Потом ищу декорации, панораму. Найдя их, фотографирую каждую деталь в отдельности, кадр за кадром, как бы собираю материал, из которого впоследствии создам свою иллюзорную реальность. В результате в одну картину умещается несколько сотен фотографий, а это несколько месяцев напряженной работы. Благодаря этому можно видеть огромные пространства и при этом разглядеть мельчайшие фрагменты – камешки, травинки, прочесть название газеты на дальнем плане.
Чем вызвана подобная «гигантомания»?
Мне не нравятся другие способы выражения на фото того, к чему я стремлюсь. Раньше, если я и фотографировал, это были очень крупные планы: детали камней, например. А если я хотел запечатлеть более общую картину, я рисовал. Но вот настала эра цифровой фотографии, которую я как бы ждал всю мою жизнь, и я наконец смог соединить в одной работе и мельчайшие детали, и общий вид. Все люди искусства,
художники пытаются быть своего рода богами, создавая свою собственную реальность. И конечно, когда есть такая возможность и способы ее реализации, это большое удовлетворение.
Как люди реагируют на ваши работы?
Обычно фотография воздействует на зрителя очень короткий промежуток времени. Ее сила длится секунды. И этим фотография отличается от, например, кино. Меня это всегда расстраивало. Теперь же человек рассматривает мою картину очень долго, уходит, возвращается, находит что-то, чего в предыдущий раз не заметил. Я как создатель люблю этот игровой момент. Учитывая все то количество деталей, из которых составляется картина, под конец я уже и не помню, что добавил, а что было там изначально. И когда люди, вдоволь насмотревшись, говорят мне про какую-то мышку в дальнем углу, я приятно удивляюсь, потому что совершенно про нее забыл.
В начале вашего творчества вы не использовали изображений людей. Как случилось, что люди все-таки стали появляться в создаваемых вами мирах?
Впервые идея поместить человека в картину пришла ко мне, когда я трудился над работой, где фигурировал Нью-Йорк после событий 11 сентября 2001 года. Мне вдруг показалось, что нужно вписать в этот пейзаж человека.
И этим человеком стали вы сами?
Да. Я фотографирую себя в разных позах и ракурсах, в разной одежде и помещаю на картины. Иногда я заменяю свое лицо другим, часто – лицами писателей и композиторов.
Расскажите, как появилась идея создать в вашей манере рекламную сессию коньяка Martell?
Я тогда работал над серией «Спящая красавица», в которой исследовал старые французские здания, их прекрасную архитектуру, интерьеры, которые как бы заснули, пока время шло дальше. Меня привлекают именно старые здания, потому что в них есть фактура, детали, трещины. Новые здания, может быть, и красивы на расстоянии, но вблизи видишь лишь ровные гладкие блоки. Тогда как я хочу иметь возможность «проникнуть» в структуру здания, рассмотреть каждую песчинку. Простите, отвлекся. (Смеется.) Так вот, в то время когда я снимал старые здания, мои работы попались на глаза одному человеку, который рассказал обо мне Martell: они для своей рекламной кампании искали именно фотохудожника, а не рекламного фотографа.
Не тяжело было снимать рекламу? Все-таки в ней есть свои ограничения...
Удивительно, но мне дали полную свободу, без обычных для рекламных фотосессий рамок и условий. Мне это польстило, но в то же время стало вызовом, который я принял. Martell доверился мне полностью: никто, кроме меня, не мог представить, что же получится в итоге. Я снимал отдельные части интерьера, без какого бы то ни было особого, дополнительного освещения, людей фотографировал в студии, каждого по отдельности, а иногда и человек состоял из отдельных фотографий. А потом я начал собирать фотографию, как пазл: выложил интерьер, расставил в нем персонажей. Если бы я пытался в реальности сфотографировать композицию из людей, чтобы получить то, что нужно, потребовались бы месяцы. Да и мы бы никогда не получили разрешения на столь масштабную фотосъемку в таких старых исторических интерьерах.
На одном из фото есть и вы, беседующий с человеком, похожим на Достоевского. Почему именно с ним?
А почему нет? (Смеется.) Раз уж мне попались в руки живые люди, я, можно сказать, повеселился – отошел от обычной концепции рекламной съемки, где люди просто пьют коньяк. Здесь у меня целые эмоциональные истории, с ревностью например... Блондинка у меня всегда смеется, а брюнетка строит недовольное лицо. Дикие животные запросто соседствуют с людьми, тоже активно выражают эмоции. В общем, поскольку все на фотографиях друг с другом общаются, я вписал и себя – в непринужденном разговоре с Достоевским. Я же говорил, что все художники пытаются быть богами, вот и я тоже. (Смеется.)
МАТЕРИАЛ ПОЛНОСТЬЮ СМОТРИТЕ В ПЕЧАТНОЙ ВЕРСИИ ЖУРНАЛА "СОБАКА.RU" №99
Как вы создаете ваши гиперфотографии? Это определенный способ фотоувеличения?
Нет, гиперфотография – это как лоскутное одеяло. Сначала я складываю картину в голове. Потом ищу декорации, панораму. Найдя их, фотографирую каждую деталь в отдельности, кадр за кадром, как бы собираю материал, из которого впоследствии создам свою иллюзорную реальность. В результате в одну картину умещается несколько сотен фотографий, а это несколько месяцев напряженной работы. Благодаря этому можно видеть огромные пространства и при этом разглядеть мельчайшие фрагменты – камешки, травинки, прочесть название газеты на дальнем плане.
Чем вызвана подобная «гигантомания»?
Мне не нравятся другие способы выражения на фото того, к чему я стремлюсь. Раньше, если я и фотографировал, это были очень крупные планы: детали камней, например. А если я хотел запечатлеть более общую картину, я рисовал. Но вот настала эра цифровой фотографии, которую я как бы ждал всю мою жизнь, и я наконец смог соединить в одной работе и мельчайшие детали, и общий вид. Все люди искусства,
художники пытаются быть своего рода богами, создавая свою собственную реальность. И конечно, когда есть такая возможность и способы ее реализации, это большое удовлетворение.
Как люди реагируют на ваши работы?
Обычно фотография воздействует на зрителя очень короткий промежуток времени. Ее сила длится секунды. И этим фотография отличается от, например, кино. Меня это всегда расстраивало. Теперь же человек рассматривает мою картину очень долго, уходит, возвращается, находит что-то, чего в предыдущий раз не заметил. Я как создатель люблю этот игровой момент. Учитывая все то количество деталей, из которых составляется картина, под конец я уже и не помню, что добавил, а что было там изначально. И когда люди, вдоволь насмотревшись, говорят мне про какую-то мышку в дальнем углу, я приятно удивляюсь, потому что совершенно про нее забыл.
В начале вашего творчества вы не использовали изображений людей. Как случилось, что люди все-таки стали появляться в создаваемых вами мирах?
Впервые идея поместить человека в картину пришла ко мне, когда я трудился над работой, где фигурировал Нью-Йорк после событий 11 сентября 2001 года. Мне вдруг показалось, что нужно вписать в этот пейзаж человека.
И этим человеком стали вы сами?
Да. Я фотографирую себя в разных позах и ракурсах, в разной одежде и помещаю на картины. Иногда я заменяю свое лицо другим, часто – лицами писателей и композиторов.
Расскажите, как появилась идея создать в вашей манере рекламную сессию коньяка Martell?
Я тогда работал над серией «Спящая красавица», в которой исследовал старые французские здания, их прекрасную архитектуру, интерьеры, которые как бы заснули, пока время шло дальше. Меня привлекают именно старые здания, потому что в них есть фактура, детали, трещины. Новые здания, может быть, и красивы на расстоянии, но вблизи видишь лишь ровные гладкие блоки. Тогда как я хочу иметь возможность «проникнуть» в структуру здания, рассмотреть каждую песчинку. Простите, отвлекся. (Смеется.) Так вот, в то время когда я снимал старые здания, мои работы попались на глаза одному человеку, который рассказал обо мне Martell: они для своей рекламной кампании искали именно фотохудожника, а не рекламного фотографа.
Не тяжело было снимать рекламу? Все-таки в ней есть свои ограничения...
Удивительно, но мне дали полную свободу, без обычных для рекламных фотосессий рамок и условий. Мне это польстило, но в то же время стало вызовом, который я принял. Martell доверился мне полностью: никто, кроме меня, не мог представить, что же получится в итоге. Я снимал отдельные части интерьера, без какого бы то ни было особого, дополнительного освещения, людей фотографировал в студии, каждого по отдельности, а иногда и человек состоял из отдельных фотографий. А потом я начал собирать фотографию, как пазл: выложил интерьер, расставил в нем персонажей. Если бы я пытался в реальности сфотографировать композицию из людей, чтобы получить то, что нужно, потребовались бы месяцы. Да и мы бы никогда не получили разрешения на столь масштабную фотосъемку в таких старых исторических интерьерах.
На одном из фото есть и вы, беседующий с человеком, похожим на Достоевского. Почему именно с ним?
А почему нет? (Смеется.) Раз уж мне попались в руки живые люди, я, можно сказать, повеселился – отошел от обычной концепции рекламной съемки, где люди просто пьют коньяк. Здесь у меня целые эмоциональные истории, с ревностью например... Блондинка у меня всегда смеется, а брюнетка строит недовольное лицо. Дикие животные запросто соседствуют с людьми, тоже активно выражают эмоции. В общем, поскольку все на фотографиях друг с другом общаются, я вписал и себя – в непринужденном разговоре с Достоевским. Я же говорил, что все художники пытаются быть богами, вот и я тоже. (Смеется.)
МАТЕРИАЛ ПОЛНОСТЬЮ СМОТРИТЕ В ПЕЧАТНОЙ ВЕРСИИ ЖУРНАЛА "СОБАКА.RU" №99
Комментарии (0)