Белкин: Вы когда-нибудь спите?
Церетели: Один – никогда. Я вам расскажу свою историю. Я, мама, папа и сестра жили все в одной маленькой комнате. Утром отец вставал очень рано – в шесть часов. Включал радио, включал телевизор, включал электробритву и пел. Мама натягивала одеяло на голову, так начиналось каждое утро. Видно, гены все-таки существуют: я тоже очень люблю рано вставать, редко высыпаюсь, могу утром характер показать…
Белкин: А когда ложитесь?
Церетели: Не имеет значения. Еще люблю в самолетах спать…
Белкин: Я боюсь самолетов
Церетели: А я не боюсь. Я, когда катался на вертолете над Нью-Йорком, искал, где поставить свою скульптуру, тоже чуть не заснул. Это во многом зависит от окружающих. Я счастлив, что вокруг меня очень хорошие люди, это прекрасно действует на меня. Я когда захожу в Академию…
Белкин: В нашу или московскую?
Церетели: В Российскую. Когда захожу, все сотрудники, сотрудницы, члены президиума, академики – все такие радостные! Я убедился, что эта команда любит новое поколение, они передают ему свой опыт, знания, свои художественные учения. Поэтому в России так много талантливых художников.
Белкин: Я помню потрясающие сациви и гранаты, которыми меня у вас накормили. Лет двадцать назад меня привели к вам тбилисские друзья. У вас стол был накрыт двадцать четыре часа в сутки, а сами вы были, кажется, в Париже. Этот стол по-прежнему накрыт?
Церетели: Знаете, эта традиция продолжается. И вы, видно, очень хороший человек, раз это вспомнили. А многие смотрят – и не вспоминают. Или склероз у них, или что-то происходит…
Белкин: Может, они не ели больше с тех пор?
Церетели: Может быть.
Белкин: Спасибо, что перекрыли крышу в Академии художеств. Но еще очень хочется, чтобы она была покрашена. Крыша нашей Императорской Академии художеств всегда была либо темно-зеленая, либо темно-вишневая. Хорошо уже, что не течет, но цвет ее мне небезразличен
Церетели: Когда меня выбрали президентом Академии, она была в ужасном состоянии. Мы ее немножко привели в порядок: фасад, кровля, крест поставили, воссоздали Минерву. Но этого мало. Сейчас грядет 250-летие Академии. Мы ждем указа президента. Если Минфин не будет урезать ассигнования на празднование, то мы проведем его на таком уровне, какого заслуживает Россия. Наполеона выбрали «бессмертным» академиком, и в его подписи звание академика всегда шло перед титулом императора.
Белкин: Ну а крышу-то покрасим?
Церетели: И крышу покрасим, и другие вопросы решим. Еще есть внутренние дворики, которые нуждаются во внимании. Я хочу их перекрыть, чтобы студенты могли работать с естественным, а не комнатным освещением, чтобы солнце попадало на палитру.
Белкин: В Петербурге невозможно, чтобы солнце попадало на палитру. В Петербурге на палитру попадает только дождь. Здесь меньше солнечных дней, чем в Москве.
Церетели: Если я чаще буду приезжать, солнце будет все время.
Белкин: А может быть, уезжать не надо?
Церетели: Может быть. Я вижу, что Петербург должен быть столицей культуры. (Мечтательно.) Если я получу эту программу… Клодт, Микеланджело показывали хороший пример: рождаешь идею – и доводишь ее до конца. Искусство должно быть для искусства. Такое поколение надо родить. Раньше было так: искусство для народа, комнатная живопись, всем одинаково одеваться, одинаково мыслить, одинаково рисовать. Главное слово было «не положено». Сейчас счастливое поколение, потому что развивается индивидуальное отношение. И все должны так же относиться. Тогда будет расти музейная ценность, и богатство будет расти.
Церетели: Нет, почему боятся? У нас нет такого отношения. У нас существует президиум, это мудрейшие люди. Каждый вопрос обсуждается во вторник или в воскресенье. Начиная с екатерининской эпохи не было месяца, чтобы он не собирался. Один человек не может решить ни учебных вопросов, ни вопросов искусствознания
Белкин: Как вам Московская биеннале?
Церетели: Я приветствую. Пригласили восемнадцать организаторов из разных государств и наградили. Почему? Академия всегда стояла на одной линии. И не только Академия, любая школа должна придерживаться этого направления: если нет слуха, ты не должен в консерватории учиться. Во время соцреализма это правило не соблюдали
Белкин: Но хорошие, мощные вещи в советское время создавались…
Церетели: Дорогой, я не говорю, что не создавали хорошего искусства. Но я в Америке видел скульптуру Ленина, которую вывезли из СССР и которую какой-то дебил поставил на чердаке. Видно, неграмотный автор делал: не чувствуется ничего – ну Ленин. Это значит, он не искусство любит, а шантаж.
Белкин: А как вам кажется, Петербург, в отличие от Москвы, включен в интернациональную художественную жизнь?
Церетели: У нас в плане есть выставка, которая пройдет во Франции, в Испании и в Португалии. Показываем российскую школу от екатерининской эпохи до сегодняшнего дня, показываем мастер-класс, чтобы они видели, как своими руками создавать живопись, скульптуру и так далее. Даже если на первом курсе обнаружим интересного художника – тут же включаем и его. Эта выставка пройдет в 2007 году и будет посвящена 250-летию Академии.
Белкин: А как вы отслеживаете тенденции, существующие в современном российском искусстве?
Церетели: Я всегда удивляюсь, когда задают этот вопрос. Я в 1964 году попал в мастерскую Пикассо, потом дружил с Сикейросом. И сейчас смотрю: я ребенок в сравнении с ними. Почему? У меня были уникальнейшие педагоги. Пример – Шухаев.
Белкин: Гениальный рисовальщик.
Церетели: Он прошел и Сибирь, и кавказскую ссылку, но он знал, что делает, поэтому политические преследования не могли его сломать. Он выбрал почему-то меня и еще одного художника и, когда уроки кончались, оставлял нас. Он нас заставлял рисовать натурщицу, стоя к ней спиной
Белкин: А почему спиной?
Церетели: Чтобы рисовать наизусть. Самое главное от натуры ты берешь, пока переносишь и запоминаешь.
Белкин: Гениально!
Церетели: Соцреализм учил нас перерисовывать, но это ничего не даст. Главное – уловить внутренний характер. Поэтому Шухаев запрещал светотень. Форма, пластика, объем! Когда ты создашь рисунок со знанием анатомии, знанием формы, тогда уже ты можешь наложить светотень. Главное – знать, что ты делаешь. Вот, например, я создал три музея в Москве, когда слово «музей» нельзя было произносить. Однако закрыли Музей современного западноевропейского искусства! Матисса, Леже передали Эрмитажу – и то хорошо. Но закрыли же музей! Это позор! Наоборот, надо поощрять и музеи, и создание музейных вещей. Самое богатое мышление в двадцатом веке было у русских авангардистов – они на Sotby’s продаются лучше всего. А кто создал американское театральное искусство, современный балет? Я помню, как мы сидели с Григоровичем, с Вирсаладзе, ждали, а Барышников не явился на спектакль. Утром объявили, что он остался в США. Русский авангард спас Европу, вывел из тупика. Об этом богатстве надо писать, этим должно заниматься искусствоведение.
Белкин: А чего должно быть больше – ресторанов или музеев?
Церетели: Всего должно быть больше. Чем больше будет музеев, тем счастливее будет народ
Белкин: Мне кажется, что в каждом музее должен быть хороший ресторан.
Церетели: Вы правильно говорите. Интерьеры, холл, обслуживание – все это искусство.
Белкин: Я думаю, когда будет много галерей, много ресторанов, хорошие дороги и перестанут писать в парадных, тогда и начнется нормальная жизнь.
Церетели: Слушай, завтра приходи. Выставку откроем. Потом погуляем, а?
Церетели: Один – никогда. Я вам расскажу свою историю. Я, мама, папа и сестра жили все в одной маленькой комнате. Утром отец вставал очень рано – в шесть часов. Включал радио, включал телевизор, включал электробритву и пел. Мама натягивала одеяло на голову, так начиналось каждое утро. Видно, гены все-таки существуют: я тоже очень люблю рано вставать, редко высыпаюсь, могу утром характер показать…
Белкин: А когда ложитесь?
Церетели: Не имеет значения. Еще люблю в самолетах спать…
Белкин: Я боюсь самолетов
Церетели: А я не боюсь. Я, когда катался на вертолете над Нью-Йорком, искал, где поставить свою скульптуру, тоже чуть не заснул. Это во многом зависит от окружающих. Я счастлив, что вокруг меня очень хорошие люди, это прекрасно действует на меня. Я когда захожу в Академию…
Белкин: В нашу или московскую?
Церетели: В Российскую. Когда захожу, все сотрудники, сотрудницы, члены президиума, академики – все такие радостные! Я убедился, что эта команда любит новое поколение, они передают ему свой опыт, знания, свои художественные учения. Поэтому в России так много талантливых художников.
Белкин: Я помню потрясающие сациви и гранаты, которыми меня у вас накормили. Лет двадцать назад меня привели к вам тбилисские друзья. У вас стол был накрыт двадцать четыре часа в сутки, а сами вы были, кажется, в Париже. Этот стол по-прежнему накрыт?
Церетели: Знаете, эта традиция продолжается. И вы, видно, очень хороший человек, раз это вспомнили. А многие смотрят – и не вспоминают. Или склероз у них, или что-то происходит…
Белкин: Может, они не ели больше с тех пор?
Церетели: Может быть.
Белкин: Спасибо, что перекрыли крышу в Академии художеств. Но еще очень хочется, чтобы она была покрашена. Крыша нашей Императорской Академии художеств всегда была либо темно-зеленая, либо темно-вишневая. Хорошо уже, что не течет, но цвет ее мне небезразличен
Церетели: Когда меня выбрали президентом Академии, она была в ужасном состоянии. Мы ее немножко привели в порядок: фасад, кровля, крест поставили, воссоздали Минерву. Но этого мало. Сейчас грядет 250-летие Академии. Мы ждем указа президента. Если Минфин не будет урезать ассигнования на празднование, то мы проведем его на таком уровне, какого заслуживает Россия. Наполеона выбрали «бессмертным» академиком, и в его подписи звание академика всегда шло перед титулом императора.
Белкин: Ну а крышу-то покрасим?
Церетели: И крышу покрасим, и другие вопросы решим. Еще есть внутренние дворики, которые нуждаются во внимании. Я хочу их перекрыть, чтобы студенты могли работать с естественным, а не комнатным освещением, чтобы солнце попадало на палитру.
Белкин: В Петербурге невозможно, чтобы солнце попадало на палитру. В Петербурге на палитру попадает только дождь. Здесь меньше солнечных дней, чем в Москве.
Церетели: Если я чаще буду приезжать, солнце будет все время.
Белкин: А может быть, уезжать не надо?
Церетели: Может быть. Я вижу, что Петербург должен быть столицей культуры. (Мечтательно.) Если я получу эту программу… Клодт, Микеланджело показывали хороший пример: рождаешь идею – и доводишь ее до конца. Искусство должно быть для искусства. Такое поколение надо родить. Раньше было так: искусство для народа, комнатная живопись, всем одинаково одеваться, одинаково мыслить, одинаково рисовать. Главное слово было «не положено». Сейчас счастливое поколение, потому что развивается индивидуальное отношение. И все должны так же относиться. Тогда будет расти музейная ценность, и богатство будет расти.
Белкин: А вам в Академии возражают или боятся?
Церетели: Нет, почему боятся? У нас нет такого отношения. У нас существует президиум, это мудрейшие люди. Каждый вопрос обсуждается во вторник или в воскресенье. Начиная с екатерининской эпохи не было месяца, чтобы он не собирался. Один человек не может решить ни учебных вопросов, ни вопросов искусствознания
Белкин: Как вам Московская биеннале?
Церетели: Я приветствую. Пригласили восемнадцать организаторов из разных государств и наградили. Почему? Академия всегда стояла на одной линии. И не только Академия, любая школа должна придерживаться этого направления: если нет слуха, ты не должен в консерватории учиться. Во время соцреализма это правило не соблюдали
Белкин: Но хорошие, мощные вещи в советское время создавались…
Церетели: Дорогой, я не говорю, что не создавали хорошего искусства. Но я в Америке видел скульптуру Ленина, которую вывезли из СССР и которую какой-то дебил поставил на чердаке. Видно, неграмотный автор делал: не чувствуется ничего – ну Ленин. Это значит, он не искусство любит, а шантаж.
Белкин: А как вам кажется, Петербург, в отличие от Москвы, включен в интернациональную художественную жизнь?
Церетели: У нас в плане есть выставка, которая пройдет во Франции, в Испании и в Португалии. Показываем российскую школу от екатерининской эпохи до сегодняшнего дня, показываем мастер-класс, чтобы они видели, как своими руками создавать живопись, скульптуру и так далее. Даже если на первом курсе обнаружим интересного художника – тут же включаем и его. Эта выставка пройдет в 2007 году и будет посвящена 250-летию Академии.
Белкин: А как вы отслеживаете тенденции, существующие в современном российском искусстве?
Церетели: Я всегда удивляюсь, когда задают этот вопрос. Я в 1964 году попал в мастерскую Пикассо, потом дружил с Сикейросом. И сейчас смотрю: я ребенок в сравнении с ними. Почему? У меня были уникальнейшие педагоги. Пример – Шухаев.
Белкин: Гениальный рисовальщик.
Церетели: Он прошел и Сибирь, и кавказскую ссылку, но он знал, что делает, поэтому политические преследования не могли его сломать. Он выбрал почему-то меня и еще одного художника и, когда уроки кончались, оставлял нас. Он нас заставлял рисовать натурщицу, стоя к ней спиной
Белкин: А почему спиной?
Церетели: Чтобы рисовать наизусть. Самое главное от натуры ты берешь, пока переносишь и запоминаешь.
Белкин: Гениально!
Церетели: Соцреализм учил нас перерисовывать, но это ничего не даст. Главное – уловить внутренний характер. Поэтому Шухаев запрещал светотень. Форма, пластика, объем! Когда ты создашь рисунок со знанием анатомии, знанием формы, тогда уже ты можешь наложить светотень. Главное – знать, что ты делаешь. Вот, например, я создал три музея в Москве, когда слово «музей» нельзя было произносить. Однако закрыли Музей современного западноевропейского искусства! Матисса, Леже передали Эрмитажу – и то хорошо. Но закрыли же музей! Это позор! Наоборот, надо поощрять и музеи, и создание музейных вещей. Самое богатое мышление в двадцатом веке было у русских авангардистов – они на Sotby’s продаются лучше всего. А кто создал американское театральное искусство, современный балет? Я помню, как мы сидели с Григоровичем, с Вирсаладзе, ждали, а Барышников не явился на спектакль. Утром объявили, что он остался в США. Русский авангард спас Европу, вывел из тупика. Об этом богатстве надо писать, этим должно заниматься искусствоведение.
Белкин: А чего должно быть больше – ресторанов или музеев?
Церетели: Всего должно быть больше. Чем больше будет музеев, тем счастливее будет народ
Белкин: Мне кажется, что в каждом музее должен быть хороший ресторан.
Церетели: Вы правильно говорите. Интерьеры, холл, обслуживание – все это искусство.
Белкин: Я думаю, когда будет много галерей, много ресторанов, хорошие дороги и перестанут писать в парадных, тогда и начнется нормальная жизнь.
Церетели: Слушай, завтра приходи. Выставку откроем. Потом погуляем, а?
Комментарии (0)