Продолжение. Начало материала см. в части I.
Страшный человек
«Право на ложь и подлость». — «Изнасилование публики». — Проповедник американизма. — Фашист, антисемит и русофоб.
Трудно поверить, что собранные здесь цитаты — это все о нем, об Алексее Балабанове. Итак, здравствуй, общественная шизофрения.
Экономист Михаил Делягин запретил бы не только показывать фильмы Балабанова, но и снимать их, хотя прецедентов в мире не было с нацистских времен: «Наверное, художник имеет право на ложь и подлость, но и общество имеет право на защиту от лжи и подлости, точно так же, как оно имеет право на защиту от уголовника, изобразившего СССР в “Грузе 200” — по заказу правящей бюрократии — натуральным Освенцимом».
Для Сергея Кудрявцева «Груз 200» — это «изнасилование публики в особо извращенной форме», аналог сталинскождановской и гитлеровско-геббельсовской пропаганды. Этот критик еще поделикатничал, его коллега воскликнул: «Говорят, Балабанов нравится зрителям. Гитлер тоже многим нравился!»
Космонавт Светлана Савицкая отправила бы режиссера на принудительное лечение. Из телеэфира обсуждения «Груза 200» выпала ее реплика примерно такого содержания: один звонок куда надо, и фильма не будет.
Лидер Объединения украинцев в России Алексей Григорович доносил в загадочно-бюрократическом стиле: фильмы Балабанова «создают напряженную обстановку в среде молодежи, бывших солдат срочной службы и силовых структур, которые пошли работать в охрану».
«Апеллировал к городовому» публицист Алексей Юсев: доверять Балабанову камеру «опасно для окружающих». Пусть же Общественный совет по нравственности наложит на него «экономические санкции», сделает невыездным на фестивали (куда режиссера и так не заманить). Ему вторили писатель Дмитрий Быков, сравнивший камеру в руках Балабанова с пистолетом в руках сумасшедшего, и кинокритик Антон Долин, утверждавший: «Смотря “Брата-2”, вы берете в руки оружие. Подумайте, этого ли вам хочется?»
Агния Кузнецова актриса, сыграла Анжелику в «Грузе 200»
Для дьякона Андрея Кураева «Брат-2» «опаснее, чем очередной боевик со Шварценеггером», Балабанов — проповедник американизма, а Данила Багров — «коллаборационист», принявший «криминально-рыночную систему ценностей». Ровно в то же самое время социолог Даниил Дондурей защищал от Балабанова как раз ненавистные Кураеву «ценности». В статье «Балабанов и его “Братья” предупреждают Путина» дилогия объявлена манифестом русского фашизма. Как можно утверждать, писал главный редактор журнала «Искусство кино», что сила в правде, а не в деньгах, в момент бума на мировом рынке ценных бумаг? Снимать кино следует о росте ВВП и «участии русских в международном разделении труда». Защищать Балабанова от обвинений в антисемитизме и лень, и бесполезно. Если художник корректен, он и не художник уже. Можно лишь спросить: а если даже и антисемит, то что? Можно использовать риторику писателя Андре Мальро, министра культуры в правительстве де Голля, который схлестнулся с депутатами, требовавшими запретить пьесу «Ширмы» Жана Жене, «клевету уголовника и педераста на французскую армию»: Жене — антифранцуз в той же степени, в какой Гойя — антииспанец. Он, как и Балабанов, которого сразу по выходе «Брата» обвинили и в антисемитизме, и в русофобии, — антивсе, он разочарован в роде людском. Ему, как Даниле, все равно, румын Киркоров или болгарин. Особенно досталось Балабанову за фельдшера Льва Ароновича Горенбурга («Морфий»). Идет Первая мировая, провинциальный помещик интересуется, не немец ли Горенбург, и облегченно вздыхает, узнав, что еврей. Никто не заметил, что этот эпизод — пародийная инверсия диалога Багрова с Гофманом: «Я евреев как-то не очень». Фамилию Горенбург объявили говорящей: «Евреи несут горе русскому народу», хотя А. Б. по-домашнему пошутил, Горенбург — фамилия его ближайшего свердловского друга.
Балабанов — лакмусовая бумажка для либерального сознания, достигающего во имя «истины, добра и красоты» зияющих высот хамства. Журналист Кичин назвал Балабанова «“грузом 200” в режиссерском кресле». Быков вспомнил лагерную поговорку «где у людей совесть, у вас ..... вырос», только у режиссера «на месте совести не это самое, что было бы еще куда ни шло, а идеально гладкое место, торричеллиева пустота».
Попсовый реквием
Балабановская «Дама с камелиями». — Попса — музыка революции. — Саундтрек для обыкновенной жестокости.
Бывают странные, случайно неслучайные рифмы. В 1934 году Мейерхольд поставил спектакль «Дама с камелиями», категорически чуждый пророку «Театрального Октября», пышный, картинный, асоциальный. Писатель Всеволод Вишневский возмутился: где же «коммунары, гарибальдийцы, Тьер, Гюго, “Марсельеза”, чернокожие сыны Франции, ожидающие освобождения?»
В 2006-м Балабанов снял свою «Даму с камелиями» — фильм «Мне не больно». Главную роль от дивы Зинаиды Райх наследовала дива Рената Литвинова. Жанр мелодрамы казался столь же чуждым Балабанову, как и Мейерхольду. Но современный Вишневский не нашел бы, в чем его упрекнуть. За чернокожую дочь России сойдет подавальщица кавказского происхождения в уличном кафе, оскорбляемая ментовским быдлом. Вместо кровавой тени Коммуны на экран падает кровавая тень Чечни. К чему эта рифма, не сформулируешь, но она звучит, и она важна: в трагические эпохи «Дама» актуальна для России.
Композитор Виссарион Шебалин варьировал для спектакля Мейерхольда опереточные темы Лекока и Оффенбаха, «не брезгуя и шансонетками». Эпохи гибнут не под похоронные марши или симфонии и даже не под рок-н-ролл. Попса — вот музыка революции. Все фильмы Балабанова — о временах гибельных перемен.
Александр Яценко и Рената Литвинова составили любовную пару в фильме «Мне не больно».
Помните? «Скоро все переменится», — радостно и убежденно говорит герой Алексея Серебрякова, люмпен, алчущий Города Солнца, в «Грузе 200». Обязательно переменится, но не для него: через секунду тюремщик влепит ему пулю в затылок. В «Брате» Данила «перся» от «Наутилуса», уже мутировавшего из рока в эстраду, а в «Брате-2» залез в койку к певице Ирине Салтыковой. «Брат-2» — оргия рок-попсы, а «Груз 200» — оргия закатной советской эстрады. Песенке Морозова и Марцинкевича «В краю магнолий» уже не избавиться от кровавого, мясного оттенка. Цой, словно благословивший в финале фильма молодых волков, сохранил звание шамана перемен, только вот перемены эти безрадостны. «Чудесная страна» Агузаровой издевательски венчает «Жмурки». Дурная бесконечность переборов Дидюли — идеальный фон для обыденной жестокости «Кочегара», где ликвидатор, идя на дело, притворяется брутальным гитаристом: в чехле у него не гитара — снайперка. Несчастные сиамские близнецы («Про уродов и людей») плачут о снеге, серебрящемся в лунном сиянии. Захолустная декадентка («Морфий»), словно вколачивая гвозди в клавиши рояля, воображает себя «кокаинеткой» «в мокрых бульварах Москвы». Вертинский — это тоже попса своей эпохи.
Война и кино
Смысл войны по Балабанову.
У Балабанова есть фильм «Война», название — проще не бывает. Был у него проект фильма под названием еще проще: «Кино». Все, что снимает режиссер, — о войне и о кино. «Русские на войне своих не бросают!» — «На какой войне? По голове стукнули?» («Брат-2»). Собственно говоря, то, что принято называть войной, с пленными, вертолетными атаками, рейдами в тыл бандформирований, Балабанов показал только в «Войне». Да и то как сказать: война была личным, частным делом Ивана, уже не солдата, а не понять кого.
Насилие в фильмах Балабанова вообще приватизировано: им исподтишка делятся с героями силы, узаконившие свое право на насилие. Иван сформулировал смысл войны по Балабанову: это такое место, где, если очутился, надо выжить. Как, впрочем, и в «мирной» жизни. Война — ядовитый воздух фильмов режиссера. Они наполнены ее эхом, как выразился незабываемый Фашист в исполнении Константина Мурзенко («Брат-2»), долговязый интеллигентный торговец смертью в вермахтовской шинели, жутковато органичный в купеческой Москве.
В фильме «Война» персонаж Сергея Бодрова-младшего, офицер, парализованный вследствие ранения, и героиня Ингеборги Дапкунайте, невеста английского актера, встречаются в зиндане.
Из Чечни пришел брат, слишком умело для тыловой крысы, за которую себя выдает, мастерящий взрывпакеты и глушители из чего Бог послал. Оттуда и добрый истукан Олег («Мне не больно»), обещающий, когда накатит, поквитаться с неведомым гадом и нескладно хрипящий немудреный армейский шансон в День десантника. Из Афгана везут «грузы 200», отравляющие трупными миазмами русскую глубинку. Афганская контузия выбила из реальности кочегара.
На другой войне, никем не называемой по имени, но ведущей счет жертвам на десятки тысяч, — гражданской, экономической, не затихающей в России лет двадцать, — полегли тобольские одноклассники Ивана, заработали стартовый капитал неандертальцы из «Жмурок», задумался о чем-то вроде спасения души киллер в «Я тоже хочу».
Для Трофима откровение, что война с японцами, о близости которой судачили мужики, вовсю идет. Но мутная гармошка в кабаке плачет о сопках Маньчжурии, и война уже приняла в свои объятия дремучего братоубийцу. Мировая война — фон «Морфия». Даже датируя время действия «Про уродов и людей», где нет и намека на войну, слов «предвоенная эпоха» не избежать. Впрочем, для Балабанова времен «до войны» и «после», похоже, не существует.
Кино и война
Штука посильнее войны. — Рождение кино из духа порнографии. — Смерть в кинозале.
Один из лучших российских операторов Александр Симонов, работающий с Балабановым начиная с «Груза 200», считает, что съемки кино — это война. Режиссер, очевидно, считает кино штукой посильнее любой войны. Он не обличает, подобно Александру Сокурову, кино как страшную, разрушительную силу. Проповедничество несовместимо с ним, как, впрочем, несовместимы речи Сокурова с его режиссерской работоспособностью. Балабанов просто знает эту страшную силу, принял ее соблазн, ее вызов и почти в каждом фильме напоминает о ней — впрочем, без всякого морализаторства.
На войне как на войне, в кино как в кино.
На съемках фильма «Кочегар».
Кино рождается из духа порнографии, уродуя и совратителей, и совращенных («Про уродов и людей»). Кино способно стереть след, оставленный человеком на земле, словно человека и не было вовсе («Трофим»). На съемочной площадке, куда вломился, углядев шикарную телку, брат, он подцепил вирус — мелодию «Наутилуса». Не она ли направляла потом его руку, выносила смертный приговор бандиту, неосторожно заметившему в присутствии Данилы, что «все режиссеры — пидоры»? Камера, закрепленная на лбу англичанина Джона, спутника Ивана в «Войне», не уберегла бы его от пули, но при удачном стечении обстоятельств гарантировала заработок, стоивший риска: кино хорошо торгует смертью. Изуверства чеченских бандитов, с которых начинается фильм, стали известны благодаря страсти палачей к видеосъемке. Самый мощный эпизод в кино Балабанова — финал «Морфия», показывающий самоубийство распятого наркотиком доктора в киношке, где рабоче-крестьянский регот над кульбитами бурлескной комедии и дребезг пианино заглушат выстрел. Доктору Полякову не удалось умереть ни в больнице, ни в церкви, а вот в кинозале — в самый раз. Это, конечно, символ. И, как истинный символ, он невыразим до конца, его мощь темна и загадочна. Вряд ли сам Балабанов может истолковать этот символ: он его нашел и бьется о него. Живя в своем кино, он ищет в кино и смысл смерти тоже. Ведь, даже умирая, режиссер просто переходит в другое качество, оставаясь в фильмах. А фильмы, верит Балабанов, живые: они же снимаются на сделанную из желатина, теплую живую пленку.
 |
Сергей Астахов оператор, снимал фильмы «Счастливые дни», «Брат», «Про уродов и людей», «Брат-2», «Война», «Река», «Мне не больно»
|
|
Агния Кузнецова актриса, сыграла Анжелику в «Грузе 200»
|
|
Олег Гаркуша музыкант, сыграл главную роль в фильме «Я тоже хочу»
|
Единственная сложность работы с Балабановым для меня состояла в том, что он любит выпить и закусить. Но он всегда знает, чего хочет. Я люблю таких людей, и это качество Балабанова мне близко. Ставится сценарная задача — ты начинаешь искать изображение. И с ним это вовсе не мучительно: мы никогда не рвали на себе волосы, а быстро находили общий язык. Сравнивать фильмы, которые мы сделали вместе, невозможно. «Про уродов и людей» снят в манере фотографий начала ХХ века. В фильме «Мне не больно» получилась отличная мелодраматическая картинка, соответствующая сюжету. «Братья» очень отличаются по атмосфере: первая часть — романтическая и наивная, вторая — коммерческая и жесткая. «Река», хоть она и не закончена, кажется мне наиболее точным фильмом с точки зрения изображения, в котором реализован замысел режиссера, созданы характер и настроение. Все картины очень разные. Поздние его фильмы я считаю вторичными и слишком пессимистичными. Они не оставляют надежды. Могу сказать цинично: я не жалею, что не принимал в них участия. Если говорить политкорректно, это не моя тематика. Я не вижу в них идей, под которыми я бы подписался. Многое кажется мне просто перепиской старого. Но с Лешей мы до сих пор друзья."
Когда я заканчивала четвертый курс Щукинского института, к нам пришла ассистент Балабанова по актерам Таня Лелик — искать людей для его нового фильма. А я очень люблю этого режиссера, с детства смотрела его фильмы. Особенно мне нравился «Про уродов и людей». Еще, конечно, «Брат» и «Брат-2». Лет в двенадцать я поспорила со своим старшим братом, что обязательно буду сниматься у Балабанова. Пришла на пробы, меня утвердили, а в фильме сыграли еще четверо моих однокурсников. Я знала, что кино будет талантливым, настоящим, поэтому никаких сомнений у меня не было. Балабанов, конечно, диктатор — в хорошем смысле. Фильм полностью готов в его голове еще до начала съемок. Он не допускает никаких импровизаций, нужно просто выполнять его требования: точно следовать тексту сценария, вплоть до запятых. Если надо, скажем, заплакать, то именно так, а не иначе. Но он очень любит артиста и на площадке делает для него все. Такое отношение редко встретишь в кино, про сериалы вообще молчу. Это была жесткая школа, но очень интересная."
Моя работа в кино проходит достаточно спонтанно. Мне везет на режиссеров, они все разные — Пежемский, Герман, Волошин — и работают по-разному: Герман более крикливый и горячий, Балабанов гораздо спокойнее, хотя и у него бывают выбросы адреналина. В фильме «Я тоже хочу» я играю музыканта, для режиссера было принципиально, чтобы эту роль играл именно музыкант. Это моя первая главная роль — впервые в жизни я почувствовал себя актером. От фильмов Балабанова никуда не денешься. Я смотрел почти все. Про «Груз 200» многие говорят, что это ужас, но ничего ужасного я там не увидел. А эти эпизоды, вроде изнасилования бутылкой шампанского, — это же не выдумка, просто до Балабанова об этом никто не говорил. Леша вообще ничего не придумывает, насколько я знаю. Он всегда показывает то, что действительно происходит в жизни. Если кто-то считает, что Балабанов стал повторяться, пусть попробует сам. Он уже мэтр и имеет право даже на провальные картины. Если Балабанов позовет меня в свой следующий фильм, я соглашусь с удовольствием, даже не читая сценария."текст: Михаил Трофименков
Комментарии (2)