ВОСХОЖДЕНИЕ
ВО ВЛАСТЬ
За плечами тридцатилетней Собчак столько жизней, сколько редко кто проживет за одну. Дочь политика, она описала свой персональный порочный круг — и, очевидно, зашла на новый виток. Качалась в колыбели демократии. Выйдя из огня неопалимого гламура и проплыв воду центрального телевидения, присоединилась к медным трубам прошлогодних митингов, чтобы наконец повернуться к народу, о реформах во имя которого ее отец писал книги. Станет ли Ксения Петербургская пророком в своем отечестве? Это как она захочет.
Вы всегда отличались тем, что умели чутко улавливать тренды.
Меня многие за это порицают, но мне странно слышать это как обвинение. Это то же самое, что сказать: Ксения Собчак всегда там, где показывают самые интересные фильмы. Другой масштаб, конечно, но суть обвинений та же, хотя я кино очень люблю. Эти люди вообще думают, что говорят? Хорошо, я готова сделать сенсационное заявление: Ксения Собчак — там, где бьется пульс времени, это правда. Но это не потому, что Ксения Собчак — душечка или дикая конъюнктурщица. А потому, что Ксении Собчак, в отличие от многих наших шоу-звезд, которые все время поют одну и ту же песню, в отличие от многих наших журналистов, которые с одним и тем же выражением лица берут интервью, интересна жизнь и все то важное и новое, что в ней происходит. Да, пять лет назад я ходила с телефоном Nokia, а теперь у меня айфон. Да, я раньше не пользовалась социальными сетями и презирала их, пока не почувствовала, что там есть жизнь, и сейчас мой твиттер — самый модный в стране. Да, раньше я не интересовалась политикой, но сейчас именно она отражает время. И в этом смысле я не одинока — мои стилисты тоже, о чем я узнала совершенно случайно, ходят на митинги, а пять лет назад они туда точно не ходили. Тогда придется сказать, что все, кто вышел на Болотную, конъюнктурщики. Поэтому я бы делила так: есть люди, которые чувствуют время и интересуются жизнью, а есть люди, которые интересуются собой и своими представлениями о жизни. Последние всегда будут ретроградами и консерваторами. Они привыкли, что театр — это «почему люди не летают, как птицы», классические постановки, замшелые занавесы. И для них «Театр.doc» или Кирилл Серебренников — это адский ад. А есть люди, которые знают и то, и это и любят одновременно, как я, и спектакли Льва Додина, и сериалы Гай Германики, и ранние фильмы Никиты Михалкова. И в этом нет противоречия. А у нас люди обычно костенеют в чем-то своем и их ни за что не вытащить из скорлупы. Поэтому человек, который все время живет разными энергиями и движется вперед, вызывает такое ощущение, что у него все не по-настоящему.
Получается, ваша сила, как у Данилы Багрова, в правде?
В моей жизни все было искренне: и переезд из Петербурга в Москву, и шпильки, и гламур. Тогда, в начале 2000-х, это было мне нужно. Если ты в мини-юбке на модной машине едешь на презентацию сумки Furla — в тот момент ты в пульсе времени. Это сейчас кажется диким дебилизмом, и мне в том числе, но тогда это было актуально. Так же как и мультики «Ну, погоди!» — странно обвинять ребенка в том, что он их любил. Или передача «Утренняя почта», которая сейчас воспринимается как такой ретроградный трэшачок, а во времена моего детства была весьма прогрессивной. Или первые клипы «Иванушек International» — The Beatles просто отдыхает, и всем нравилось. Чего сейчас-то говорить, что этого не было? Время идет, люди меняются.
Какие периоды своей биографии вы считаете наиболее значимыми?
Я нахожусь в процессе, поэтому мне сложно делить свою жизнь на этапы, это будет чуть-чуть лукавством. Был период петербургский: учеба, подружки, первые романы, пробы взрослой жизни. В 2001 году был переезд в Москву и начало студенческо-гламурной жизни. Моя первая съемка появилась в журнале L’Officiel — в кадре я в красных штанах открывала дверь. Эта фотография стала знаковой, тогда я действительно открыла для себя дверь в мир глянца. В 2004 году я получила свою первую серьезную работу, в программе «Дом-2» на канале ТНТ. И года с 2009-го перешла в жесткую стадию: постоянные интервью, съемки, премии, корпоративы.
Какие из ваших ролей в кино вам особенно дороги?
Никакие, я никогда не заявляла себя как актрису.
А какие из пяти написанных вами книг лучшие?
Книги свои я люблю и считаю, что люди, которые их недооценивают, клюют на приманку с названием на обложке. Потому что название всегда очень сильно отличалось от того, о чем я писала. Я очень горжусь «Энциклопедией лоха» — это прекрасная книжка, я считаю, что проделала большую социологическую работу. «Zамуж за миллионера», совместная с Оксаной Робски, тоже хорошая, остроумная книжка о том, почему как раз не надо выходить за него замуж. Вообще у меня всегда хорошо получалась публицистика. Я же не пишу художественных произведений, скорее это статьи, только сильно расширенные.
В моей жизни все было искренне: и переезд из Петербурга в Москву, и шпильки, и гламур.
Интересно, как менялся ваш медиаобраз. Всегда ли социальный заказ на Ксению Собчак совпадал с тем, как вы сами себя ощущали?
Да вы поймите, когда у человека есть образ, значит, у него точно ничего не получится. Если ты не любишь по-настоящему ягоды, то не можешь надолго войти в образ их продавца. Ты можешь сыграть эту роль, но тебе самому будет скучно. Однако если ты по-настоящему их любишь, проводишь много времени в саду, знаешь сезонные особенности, то людям будет интересно об этом послушать. А вот если я об этом начну рассказывать, вам будет совершенно неинтересно. Человек должен гореть тем, чем он занимается. Я в то время горела шоу-бизнесом, всеми этими презентациями, всей этой светской жизнью — мне это и правда было интересно. Сейчас мне интересна политическая журналистика — то, чего так не хватает нашему телевидению. Если бы это было мне неинтересно, это чувствовалось бы в моих программах и интервью. Поэтому, я считаю, тут не вопрос образа, а вопрос изменения. Я просто человек, который меняется. И этого не стесняюсь. У меня на очень многие вещи меняются взгляды, от режима дня, еды и занятий спортом до политических убеждений.
Давайте поговорим о политических убеждениях. Еще года полтора назад в одном из интервью вы сказали: «На антиправительственных мотивах сейчас очень легко сделать себе карьеру. И я предрекаю, что мейнстримом следующего отрезка жизни, которую мы проживем, станет ругать власть». Похоже, ваше пророчество сбылось.
Я действительно считаю, что эти слова были пророческими, — так все и получилось. Но если в декабре 2011 года протестовать выходили люди, которых называют рассерженными горожанами, креативным или средним классом, то сейчас ситуация стала меняться. Мы видим, как протестное движение во многом маргинализируется, люди начинают присоединяться к нему, исходя из совершенно других мотивов, с гораздо более жесткими требованиями. На Болотной была все-таки несколько иная ситуация. Начальный запал был очень сильным, хотя сейчас и пошел на спад. Социальный взрыв постепенно становится мейнстримом. Плюс к этому появляются совершенно удивительные, аморальные и беспринципные люди, которые, всю жизнь занимаясь организациями типа «Наши», вдруг тоже начинают ругать власть, как Василий Якеменко.
В этом же интервью дальше вы говорили: «И именно в тот момент, когда это станет мейнстримом, власть приобретет для по-настоящему думающих людей ценность и станет сакральной силой». Как насчет такой тактики? Или власть окончательно десакрализована?
Нет, я как раз считаю, что в нашей новейшей истории сейчас наступает чрезвычайно важный момент. Люди очень боятся, что их благими намерениями будет выстлана дорога в ад, и поэтому с горечью начинают осознавать, что вечная власть Путина, может быть, даже лучше, чем революция. Не знаю, к сожалению или к счастью, — на мой взгляд, и то, и то является тупиком. Но глядя на людей, которые настроены крайне радикально, думающая публика начинает понимать, что власть действительно имеет сакральный смысл: она хотя бы контролирует ситуацию. Если идти с лозунгом «Всех повесить!», то в первую очередь повесят чиновников, а во-вторую, с коротким промежутком, тот самый средний класс, о котором все так пекутся и переживают за него. Это то, чего люди испугались, и то, что сейчас является серьезным вопросом для протестного движения вообще.
Я предлагаю вам снова выступить в роли пророка. Скажите, что будет дальше?
Думаю, что при том положении дел, которое существует сейчас, ситуация вряд ли изменится в ближайшие полгода. Побудить людей сменить власть насильственным путем способен только глубокий экономический кризис или цена на нефть меньше семидесяти долларов за баррель. А при других раскладах наиболее реалистичный вариант — сход на нет сил без какой-то созидательной платформы. Люди точно не хотят быть использованными в чужих политических интересах и чувствуют это очень хорошо. Поэтому от политиков-манипуляторов они отвернутся окончательно и будут стараться ассоциироваться, доверять и идти за теми, кто не просто выступает против, но предлагает созидательную программу.
Вы дистанцируетесь от того, чтобы вас считали революционером.
Потому что я им не являюсь.
А ваша позиция какова?
Я считаю, что политика — это искусство возможного. Привлечь внимание максимального количества людей не то же самое, что манипулировать ими. Если там врут, то мы должны хотя бы людям не врать. Говорить честно. Так вот, если говорить честно, то лозунг «Путина в отставку!», который сегодня всех объединяет, совершенно нереалистичен. Зачем человеку, который обладает всей полнотой власти, который признан международным сообществом, имеет армию, ОМОН и достаточно жестко ими управляет против тех, кто выходит протестовать, идти на какие-то переговоры? Для него тут нет никакого рационального смысла. Поэтому политика возможного в данной ситуации — искать компромисс, который будет выгоден не только протестующим, но и власти. Сейчас об этом никто не думает, и я считаю, что это является основной проблемой. Надо предлагать такие решения, чтобы они были выгодны всем, только тогда власть сможет пойти на какие-то уступки. Иначе говоря, моя позиция сводится вот к чему: ситуация такая, какая она есть. Она не нравится мне и большому количеству людей в стране, но ее нужно решать поэтапно, а не выдвигать невыполнимые требования. Потому что если нет достаточной силы их осуществить, непонятно, зачем их вообще выдвигать.
Режим находится на стадии распада, но проживет пациент еще год или пять лет, никто не знает.
Тут сила в чем измеряется?
Для того чтобы идти на требования «Мы с вами не ведем никаких переговоров, пока не будет отставки Путина», должен быть другой уровень. Это должно быть пятьсот тысяч человек, агрессивно крушащих все на своем пути. Такой силы на сегодняшний момент нет. Вы посмотрите, что было 6 декабря. На съемках с вертолета особенно видно: был некий авангард, который прорывал цепь ОМОНа, а остальные люди дальше не шли. И слава богу, потому что я отношусь именно к таким людям. Это мирные протестанты, которые выходят высказать свою позицию. Они выходят потому, что у них начало формироваться чувство собственного достоинства, чувство гражданина, но это не значит, что они готовы драться с полицией. И я совершенно не готова и сразу об этом заявляю. Ни при каких обстоятельствах, даже понимая несправедливость законов, провокаций, вообще всего, что происходит сейчас и в моей жизни, я входить в плоскость рукоприкладства не собираюсь. Я не разделяю этих ценностей, много лет занимаюсь восточными практиками, имею другую философскую концепцию и по-другому смотрю на жизнь. Даже когда ко мне в дом приходят с обыском, грабят меня и всячески унижают, я считаю, что не должна на это отвечать. Это ни к чему, кроме повышения уровня агрессии, не приведет. По идее, после того, что произошло с моей жизнью, я должна быть первой среди тех, кто с коктейлем Молотова бежит на Кремль. Но это именно то, чего эти люди добиваются, поэтому нужно быть умней. «Они первые начали» — это аргумент разборок в детском саду. Умный человек не вступает в разговор, кто первый начал. Начали они, но это не имеет значения. Имеет значение, кто вообще не вступил в эту игру. Я не хочу опускаться до того уровня дискуссии, который мне пытаются навязать. Я человек, который вне истории про драку. Я не про драку, я про содержание.
Но про вас не скажешь, что вы над схваткой. Вы же все равно вовлечены.
Я, безусловно, вовлечена. Но я абсолютно уверена: процесс может и должен быть мирным. Под лозунгом «Путина в отставку!» ничего не добьешься. Даже если выйдет двести тысяч человек с требованием, чтобы президента посадили в тюрьму, — ну он же не идиот. Вам кричат «Иди на нары!» — и вы выходите и говорите: «Да, ребята, наверное, вы правы. Мое место все-таки в тюрьме. Только сейчас я это осознал». Я даже не понимаю, на что эти люди рассчитывают. Надо бить по таким точкам, чтобы не оставлять никакого способа до тебя докопаться. Выдвигать внятную позицию. Например: мы за то, чтобы люди в Москве сами могли выбрать своего мэра. Ни один человек не станет с этим спорить. Любой москвич, и тот, который за Путина, и тот, который против, выступает за то, чтобы иметь возможность через прямые выборы самому проголосовать за своего кандидата. Или: мы за то, чтобы по федеральным каналам не показывали сцены грубого насилия и трупы. Во многих европейских странах на телевидении этого нет. И я плохо себе представляю, что какой-нибудь депутат выйдет и скажет: «А мы за трупы, надо их больше показывать». Или: мы за современные музеи в Москве. А вы что, против этого? То есть нужно искать позиции, которые всех объединяют.
Не слишком похоже на критику режима.
Критиканство само по себе не является ценностью. Критиковать могут все. Вопрос в том, кто может создавать ту самую новую страну, о которой мы все мечтаем. Нужны требования, которые будут наращивать силы оппозиции, а не силы власти. Тогда люди смогут сравнить: есть государство, оно который год спонсирует один и тот же театр, куда никто не ходит, и разводит на своих федеральных каналах какое-то безумное вещание. А есть другие — у них нет полноты власти, но они предлагают вполне разумные и правильные меры и, более того, их осуществляют. В этом смысле большой успех Навального был, когда он делал проекты «Роспил», «Росяма», показывал, что он, как может, борется с коррупцией, и занимался только этим. Или взять меня: со своей стороны я, как могу, борюсь с цензурированным телевидением. Делаю ток-шоу, которые показывают, что разговор о политике может быть иным. Бывает такая программа, как, извините, у Петра Толстого на Первом канале, а бывает такая, как «Госдеп-2», где те же самые герои говорят свободно и обсуждают те же самые темы в другой динамике. Это не просто ходить и кричать: «Все идиоты, я один д’Артаньян!» Это реальное предложение. Ты показываешь, что предлагаешь взамен. И я считаю, что только принцип созидательной работы может вывести оппозиционное движение из концептуального тупика.
Ситуацию нужно решать поэтапно, а не выдвигать невыполнимые требования.
Ваш ресурс влияния больше, чем у любого из лидеров оппозиции. Может быть, вам стоит ее возглавить?
Мне это удивительно, если честно. Я считаю, что вещи, о которых я говорю, настолько очевидны. Вопрос в том, что таких людей, как я, не допускают до политических процессов. Либо, как в моем случае, у них нет такого стремления. У нас принято считать, что если человек начинает откровенно высказываться и готов чем-то пожертвовать в своей жизни, значит, у него есть какой-то долгоиграющий план. У меня такого плана нет. Я искренне переживаю за то, что происходит в России, и искренне не могу больше в этой системе существовать. Но сфера моих интересов — это прежде всего телевидение и журналистика. Я делаю по мере сил все, что могу, в этом пространстве. Общаюсь с политиками, высказываю свое мнение и, поверьте, эти же разговоры постоянно веду со всеми лидерами нашей оппозиции. Интересно, что они тоже это прекрасно понимают, но не могут перешагнуть самый страшный для демократов порог личных амбиций. Личная амбиция каждого, к сожалению, становится больше, чем очевидность нужных маневров.
То есть эти люди думают в конечном счете о себе?
Им настолько сложно перешагнуть через этап, когда не ты главный, а мы все вместе что-то предлагаем. Они считают, что это размывает их грандиозность. Каждому из них кажется, что заниматься проблемой того же насилия на телевидении или питания в школах — это слишком мелко. У них у всех другой масштаб. А мне кажется, что с мелкого и начинаются изменения. Гораздо более ценно сделать одну маленькую вещь, чем бесконечно говорить о каких-то масштабных прожектах, которые никогда не исполнятся.
В какой стадии сейчас находится вопрос об обыске у вас дома?
В той же стадии беспредела, в которой он и находился. Пришли люди с автоматами, забрали деньги. Мы с адвокатом Генри Резником пишем жалостливые иски и ходатайства, чтобы нам с точки зрения закона объяснили, по какому праву эти деньги были изъяты. Потому что если мы говорим о законе, который в данном деле, безусловно, не является основополагающим, то изъятие денег в достаточно короткой перспективе, а это время уже давно прошло, влечет за собой два варианта развития событий. Вариант первый: деньги должны быть признаны вещественным доказательством по уголовному делу, а я напоминаю, что их у меня изъяли по делу о беспорядках 6 мая. То есть по логике следствия эти деньги как-то связаны с данным событием. Следователь должен признать, что на купюрах обнаружены отпечатки пальцев избитого омоновца и поэтому они являются вещдоком совершенного преступления. Вариант второй: возбуждается другое уголовное дело — например, о налоговом нарушении. И тогда мне тоже должно быть предъявлено обвинение: мы задерживаем эти деньги, потому что доказали, что вы с них не заплатили налоги. Этого прокуратура тоже не делает, потому что это не соответствует действительности. В итоге денег нет, полковнику никто не пишет. Назначена камеральная проверка, но даже она не является правовым поводом удерживать эти деньги. Поэтому сейчас сложилась довольно неловкая ситуация: власти сами не очень понимают, что делать дальше. В России действует презумпция невиновности, соответственно, незаконное происхождение этих денег должно быть доказано. Не очень понимаю, как они это будут делать, но в нашей стране можно найти способ доказать все что угодно.
Вы могли бы подобрать историческую параллель современному этапу? Или сейчас они не работают? Нет, почему?
Мне как раз кажется, что исторические параллели сейчас работают с удивительной точностью. Поэтому знание истории для всяких госуправленческих институтов я ввела бы как обязательное. История на удивление циклична. Сейчас, безусловно, период застоя, вопрос только во временных рамках. В начале 1980-х развал Советского Союза тоже было немыслимо представить, и вдруг в какой-то момент он произошел очень быстро. В 1905 году, когда бунтари выходили на площадь, они думали, что революция будет завтра, — в итоге за два месяца до Февральской революции Ленин писал о том, что он, видимо, при жизни революции не увидит, пока она вдруг не случилась в октябре 1917 года. Так что это процесс непредсказуемый. Мы понимаем, что режим находится на стадии распада, но проживет пациент еще год или пять лет, никто не знает. С точки зрения персональной человеческой жизни это очень большой срок.
Вы считаете, что продолжаете дело своего отца?
Мне кажется, отец был настолько масштабной фигурой, что вряд ли я могу соотносить себя с ним. Он был политиком, а у меня все-таки совсем другая жизнь. Но, безусловно, если бы не пример отца, я не совершила бы такого поступка. Потому что в моем поступке не было никакой рациональной почвы — только одно неоспоримое ощущение, что мой отец точно бы вышел на эту площадь вместе с людьми. И я не могу предать его память, отсидевшись дома. Вот это чувство долга сыграло очень важную роль. Наверное, если бы мой отец не был тем, кем он был, я не нашла бы в себе силы сделать то, что я сделала.
Фото: Ира Бордо
Ассистент фотографа: Евгения Боярская
Стиль: Данила Поляков
Визаж: Юрий Столяров
Прическа: Евгений Грибов
Комментарии (0)