18+
  • Развлечения
  • Искусство
  • Бизнес
Искусство

Поделиться:

Михаил Пиотровский: «Я ничем не управляю. Эрмитаж управляет собой сам»

Говоришь «Эрмитаж» — подразумеваешь «Пиотровский»: директору Государственного Эрмитажа — 80! Для нашего ежегодного январского номера, посвященного Петербургу будущего, креативный директор Собака.ru Ксения Гощицкая поговорила с Михаилом Борисовичем о том, что мы все увидим в здании Биржи и как пройти в «Библиотеку» — амбициозный проект Эрмитажа.

Фото: Валентин Блох

Юбилей Михаил Борисович отметил, конечно же, на работе — открыл важную выставку Каспара Давида Фридриха, ведь у немецкого романтика тоже выдался юбилейный 250-й год.

День рождения у директора, а праздник — у нас: Михаил Борисович показал нам недоступные для посетителей локации, где мечтает оказаться каждый, кто бывал в музее, — верхнюю галерею Павильонного зала и Висячий сад. В саду случилась эпохальная встреча: мы много лет мечтали о кадре, где директор Эрмитажа и кот Эрмитажа окажутся вместе (и они оказались!). Пресс-секретарь котов наконец-то согласовала нам выход Маврика (и Маврик вышел!). В залы и кабинет кот, конечно, допущен не был, но нужно же с чего-то начинать!

Фото: Валентин Блох

Начало династии

Главным музеем страны Пиотров­ский руководит 33 года, а впервые он попал в Эрмитаж, как только на­учился ходить — семья жила по со­седству с музеем, в Запасном доме Зимнего дворца, где раньше разме­щались квартиры сотрудников Эрми­тажа и Академии наук, а сейчас на­ходятся архив и научный комплекс. Его отец, Борис Борисович Пиотровский, тоже оказался в музее еще со­всем молодым — подростком по­могал хранительнице египетской коллекции делать копии с росписей. А после окончания ЛГУ занялся по­иском памятников культуры госу­дарства Урарту, когда-то существовав­шего на территории Армении (теперь удивительным археологическим находкам из этих экспедиций в Эрмитаже посвящен целый зал!). В 1964 году Борис Борисович возглавил музей и прослужил на этом посту четверть века. При нем Эрмитаж из закрытой советской институции превратился в музей, открытый миру, и встроил­ся в систему культурного обмена: од­ной из триумфальных выставок стала «Сокровища Тутанхамона» в 1973-м, когда в Ленинград из Египта привез­ли феноменальные артефакты. Борис Борисович также начал расширение музея, взяв в управление Меншиков­ский дворец и восточное крыло Глав­ного штаба, и согласовал строитель­ство фондохранилища. Но воплотил мечты отца уже Михаил Борисович. Кстати, он — уже четвертый архео­лог, управляющий музеем. По словам Михаила Борисовича, именно Эр­митаж выбирает сотрудников: в шта­те из 2500 человек некоторые рабо­тают здесь уже в третьем-четвертом поколении.

Фото: Валентин Блох

Эрмитаж — это сложнейшая экосисте­ма. Какую модель управления вы вы­брали, чтобы она функционировала правильно?

Начнем с того, что я ничем не управляю. Эр­митаж управляет собой сам. И доказатель­ством тому служит множество примеров. На­пример, он выбирает тех, кто будет здесь работать. Если человек не подходит Эрмита­жу, он просто его вытесняет. Именно так: ни­кого и увольнять не надо. Эрмитаж все ощу­щает и выравнивает. Таким же свойством обладает Петербург — город, который по­сле революции 1917 года отправил прави­тельство в Москву и тем самым спас центр от перестройки и разрушения. И даже бло­кадой спас себя, ведь если бы был штурм, то ничего бы здесь не осталось.

Звучит максимально мистично. По­хоже на Зону в «Сталкере» режиссе­ра Тарковского — лиминальное про­странство, которое само выбирает, кто доберется до заветной комнаты исполнения желаний.

Действительно, звучит очень мистично, но это чистая правда. Меня ведь тоже выбрал Эрмитаж. Я здесь вырос и лично знал не только три поколе­ния сотрудников, но и Иосифа Абгаровича Орбели, выдающегося директора музея. Мой отец, когда его хотели назначить дирек­тором Эрмитажа, довольно долго сопротив­лялся, потому что увольнение Михаила Арта­монова, который недолго занимал этот пост до него, было не очень этичным. Что касает­ся меня, то я недолго думал и предложение принял, понимая, что моя миссия — продол­жать дело отца. Если бы на мое место при­шел кто-то чужой и равнодушный, коллекция Эрмитажа могла бы быть раздроблена.

Вы стали директором Государственно­го Эрмитажа в 48 лет. А откуда у вас вообще появилось понимание миссии?

Понимаете, в нас, петербуржцев, ощуще­ние миссии заложено генетически. Пе­тербург — непростой город, и быть его жителем — работа. Мне были переданы не толь­ко кабинет и кресло Бориса Борисовича, но и главный смысл руководства — сохране­ние духа Эрмитажа, здешней атмосферы, со­единяющей аристократизм, ответственность и семейственность. У нас работают целы­ми семьями, есть сотрудники во втором–тре­тьем поколении. В Эрмитаже есть ощущение дома, того, что ты здесь на всю жизнь и во­круг — твои люди. Мы избранные. Здесь су­ществует особенный демократизм, когда каждый сотрудник, независимо от его обра­зования или стажа, уважается одинаково. Та­келажник или хранитель — каждый одинако­во важен для сохранения музея.

Эрмитаж будущего

Пиотровский развивает Эрмитаж как сложнейшую экосистему, ко­торая все время себя переизобре­тает. Музей совершил не только городскую, но и региональную экс­пансию: четыре филиала появи­лись в Казани, Выборге, Омске, Ека­теринбурге, а в 2024-м выставкой «Карл Брюллов и его эпоха» открыл­ся пятый — проект «Эрмитаж-Евра­зия» в Оренбурге. Квантовое расши­рение — самое точное определение развития этой экосистемы. В 2014 году работы импрессионистов и постимпрессионистов перееха­ли в отреставрированное восточное крыло Главного штаба, который стал частью музейного комплекса Двор­цовой площади. С 2003 года корпус за корпусом сдают объекты рестав­рационно-хранительского центра «Старая Деревня». Помимо лабора­торий и запасников музея, в РХЦ по­явились залы открытого хранения и уникальная «Галерея костюма», где в том числе выставлены гардеробы императоров. На очереди — корпус эрмитажной «Библиотеки», куда пе­реезжает огромная коллекция книг и рукописей, причем многие экспо­наты будут доступны посетителям. И сверхважно: в 2025 году Пиотров­ский примет работы по реставрации Биржи. Он планирует создать в зда­нии Тома де Томона «Эрмитаж на Стрелке», где уже летом в зале рус­ской славы планируются торже­ственные церемонии и запуск музея наград и галереи гвардии, символи­ки и геральдики.

Фото: Валентин Блох
Фото: Валентин Блох

Как вам кажется, вы справились со своей миссией?

Мы сохранили возможность нашим сотруд­никам работать в спокойном режиме, и результатом этого менеджмента стали 30 книг, 30 выставок, 30 экспедиций и 30 конференций ежегодно. Теперь у нас два Эрмитажа — ансамбль Дворцовой площади и фондохра­нилище на Старой Деревне, строительство которого придумали и инициировали еще мой отец и его команда. Кое-что мы, конечно, сделали по-другому. Предполагалось, что на Старой Деревне будут мастерские и архивы, а мы построили открытое хранилище и поменяли концепцию Главного штаба, перенеся туда импрессионистов и современное искус­ство. Они заложили, мы продолжили, те­перь надо сделать так, чтобы эта экосистема жила и развивалась дальше. Символично, что Александровская колонна на площади формирует центр города, а колонна-менгир пе­тербургского скульптора Дмитрия Каминке­ра, которая установлена перед хранилищем, смотрит на башню «Газпрома». Мы строим новый Петербург.

Каким вы видите этот Петербург будущего?

Туристы приезжают к нам в первую оче­редь для того, чтобы пожить жизнью петер­буржца. Это уже стало брендом. Музеи, на­ука, кафе и рестораны — все это составляет локальный колорит. И вот именно в этом ключе мы пытаемся организовать жизнь на Дворцовой площади. А рядом со Старой Де­ревней растет новый город. Его, в соответ­ствии с генпланом 1930-х, уже пытались создать советские архитекторы, когда застра­ивали Московский проспект, но город решил, что Петербург будущего будет на берегу за­лива, и перенес небоскреб от Охты в Лах­ту. Сам перенес, хотя спасибо жителям за ак­тивность и протесты. И вот мы уже видим новые мосты, стадионы и жилые кварталы. А Эрмитаж в Старой Деревне — культурный центр и душа этого нового Петербурга. Сей­час в этом комплексе у нас завершается стро­ительство нового корпуса — эрмитажной «Библиотеки».

Это очень амбициозный проект из нескольких корпусов и огромного 13-этажного здания: что же там будет?

Пока что мы это обсуждаем, но туда точно пе­реедет основной массив книгохранилища Эр­митажа — более 1,25 миллионов единиц хра­нения, отдел реставрации книг, первая в мире научная библиотека с открытым доступом, отдел редких рукописей и музей книги. Пер­вый проект «Библиотеки» делал архитектор Рем Колхас, который строил потом похожий комплекс в Дохе в Катаре. По ходу реализа­ции из хранилища библиотека превратилась в музей. Думаю, у нас произойдет то же са­мое, потому что нам есть что показать. Ведь Эрмитаж создавался и как музей книги.

Как получилось, что проект «Библи­отеки» был принят и запущен в 2014 году, но до сих пор не реализован? И когда ждать открытия Биржи, зда­ние которой тоже передали Эрмитажу?

Понимаете, стройка — это очень сложно. Сколько уже было скандалов с подрядчика­ми. Сейчас все еще сложнее, потому что на продолжение реставрации Биржи мы не по­лучили денег, и заказчиком стало Мини­стерство культуры. Это требует особенного внимания, потому что подрядчик должен по­строить то, что тебе нужно, а не вписывать зачем-то в бюджет дорогущую технику, ко­торую еще и надо везти из-за границы, что увеличивает смету в разы. Всё нужно кон­тролировать. И в конце 2024 года мы реши­ли восстановить должность заместителя ди­ректора по строительству и архитектурной реставрации, которую занял бывший глава КГИОП Сергей Макаров. Он сразу же стал предлагать интересные урбанистические ре­шения. Мы обсуждаем также название этой части Эрмитажа. Мне пока что больше все­го нравится вариант «Эрмитаж на Стрелке». А Биржу мы будем открывать поэтапно: летом 2025-го — зал русской славы, где будут прохо­дить торжественные церемонии, потом гале­рею гвардии, символики и геральдики и музей наград. Но главное, что в Биржу переедет кол­лекция батальных картин. Смысл «Эрмитажа на Стрелке» для нас в том, чтобы сохранять историческую память. И нет ничего лучше для воспитания патриотизма, чем, например, Галерея 1812 года. Иностранное слово «па­триотизм» в российском контексте означает — любовь к Родине, гордость за Родину. И зало­жить это чувство — одна из самых важных функций музея сегодня. Люди должны выхо­дить из Эрмитажа с гордостью. Одни гордятся тем, что у нас такие коллекции, другие — что работы так хорошо выставлены, третьи — тем, что у нас вежливый персонал, четвер­тые — русской историей, пятые — русскими победами. Вот такую новую матрицу мы сей­час создаем. Это не очень просто.

Я полагала, что главная задача му­зея — это в первую очередь воспита­ние души.

Совершенно верно, и это никак не проти­воречит тому, что я сказал. Воспитывать вкус — это основа. Основательница нынеш­ней Академии русского балета, тогда тан­цевального училища, Агриппина Вагано­ва говорила, что ее школа возможна только в Петербурге, потому что когда девочки идут на уроки, они видят вокруг красоту и ею про­никаются. А в Москве на чем у тебя отдохнет глаз? В Ленинграде была традиция — де­тей раз в неделю водили то в Русский музей, то в Эрмитаж, отдавали в художественные кружки. И ты таким образом, как сказали бы сейчас, развивал насмотренность.

Фото: Валентин Блох

Какие качества воспитывает Эрмитаж?

Как можно быть одновременно грандиоз­ным, роскошным и сдержанным. Залы Зим­него дворца меньше и скромнее залов, до­пустим, Кремлевского дворца. Но они величественнее всех. Сколько раз я при­нимал здесь владельцев самых разнообразных дворцов и наблюдал, как Эрмитаж ставит людей на ме­сто, смиряет всякую гор­дыню. Я видел это даже у королей. Но борьба за статус Эрмитажа идет постоянно. Эрмитаж не может писаться через запятую. Это особое культурное явление мирового зна­чения. Таких музеев во всем мире всего три, но у Эрмитажа есть конкурентное преимуще­ство: никто другой не хранит в такой степе­ни историческую память нации в стенах, даже Лувр. Стены здесь помнят российских импе­раторов и рассказывают истории, ведь у нас все подлинное. Эрмитаж — особый, совер­шенно самообеспечивающийся организм, ко­торый сочетает в себе пять основных качеств: собирать, хранить, реставрировать, изучать и показывать. Иногда с возмущением говорят, что Эрмитаж — государство в государстве. Этим он уже 260 лет восхищает и раздражает. Когда один из самых влиятельных искусство­ведов мира Каспар Кениг стал куратором ев­ропейской биеннале современного искусства «Манифеста 10», которая проходила у нас в музее в 2014 году, то заметил, что Эрми­таж — своего рода Ватикан. Традиции авто­номности, которые здесь сложились, обеспе­чивают ему особое место и в России, и в мире. Их часто хотят уничтожать: «Что это такое? Почему они сами решают? Почему не прино­сят каждый шаг на утверждение?» Приносят там, где надо и где полагается. В государстве должны быть автономные экосистемы, кото­рые, переваривая прошлое и настоящее, фор­мируют будущее. И они должны все время со­вершенствоваться и меняться.

Что происходит с этой экосистемой, когда она сталкивается с кризисом?

За тридцать два года моего директорства чего только не происходило. Первый крупный кри­зис случился сразу после моего назначения — после распада СССР была опасность коммер­ческого рейдерского захвата и раздробления Эрмитажа из-за перехода принятия решений в руки коммерческих структур. Тогда именно автономия помогла Эрмитажу выжить, а ука­зом Бориса Ельцина в 1996 году музей пере­шел под покровительство Президента Россий­ской Федерации и получил отдельную строку в государственном бюджете. Были провер­ки-провокации, связанные с политическими играми. Сейчас мы на ощупь отрабатываем международный кризис, когда на нас напада­ют за то, что Эрмитаж «отмывает имперскую политику России» и вообще «лицо российско­го колониализма». Он опять многих, внутри и снаружи, бесит за государственность и им­перское лицо. Мы действуем спокойно, без истерики, потому что в нынешней ситуации мы должны быть образцом для всего мира и для себя самих. Когда я только стал директо­ром, мне была важна открытость музея миру. Я и сейчас придерживаюсь этого принципа. Не выставки должны ездить, а люди. А по­том они обмениваются впечатлениями и иде­ями и создают что-то совместное. Должно быть человеческое общение, а дальше строит­ся все остальное. Мы переориентировали пла­ны, у нас разворачивается большая програм­ма в Китае, мы хотим конкурировать в Индии, в Южной Корее, в Эмиратах.

Фото: Валентин Блох

Вы бы хотели построить Эрмитаж в Абу-Даби, как Лувр?

Нет, у нас были центры в Лас-Вегасе, Амстер­даме и Венеции. Делать новый музей в Ам­стердаме было куда сложнее, чем в Абу-Даби, а сейчас нам интереснее открывать спутни­ки в России. Их уже пять — в Казани, Омске, Екатеринбурге, Выборге, и в 2024 году «Эрми­таж-Евразия» появился в Оренбурге.

Вас не расстраивает, что та откры­тость, на которую вы ориентирова­лись, больше невозможна?

Мы остаемся открытыми. А что касается исторических процессов — мы все уже это столько раз про­ходили! Кстати, когда фи­лиал Лувра строился в Абу-Даби, многие возмущались: вот дикари накупили кар­тин, и мировое наследие отправляется не­понятно куда. Когда Екатерина II основа­ла музей, в Европе вопили, как это великое искусство поедет к каким-то северным вар­варам. Музеям сейчас вообще непросто. Кому-то, например, прилетает за колони­зационную политику прошлого, и страны требуют возврата вывезенных когда-то кол­лекций. Советская деколонизация шла по линии возвеличивания народов Востока, а не шельмования своих предков.

А вы чему научились у коллег?

Выдерживать конкуренцию, осуществлять пиар и фандрайзинг. Этого мы не умели. А теперь у нас даже возрождена культура российского меценатства. И процесс не занял много времени, потому что мы очень хоро­шо демонстрируем, как полезно и, в общем, не так трудно поддерживать отечественную культуру. А ведь было время, когда нашими партнерами были исключительно иностран­ные компании, а первым спонсором Эрмита­жа вообще стала Coca-Cola.

Эрмитаж вам очень много дал, а он по­требовал что-то взамен?

Конечно, да. До того как я стал директо­ром, я все время ездил в экспедиции: на Кавказ, в Центральную Азию, Йемен — и немало про это написал книг. В новом статусе это невозможно: нет ни времени, ни возможности надолго оставить музей без присмотра, как и издавать научные ста­тьи в прежнем объеме, хотя это и есть моя профессия. Но кое-что я все равно делаю, я очень работоспособный.

Многие культурные институции испы­тывают по разным причинам огром­ную нехватку профессиональных ка­дров. У вас как с этим обстоят дела?

Все в порядке. У меня есть несколько пока­зателей, по которым я сверяюсь. У нас очень много молодых сотрудников, и они стано­вятся кураторами больших выставок. А вче­ра я обсуждал вопрос новогодних подарков, которые мы традиционно вручаем детям коллег. Получилось примерно 800. Вот вам цифры молодых семей.

Фото: Валентин Блох

От медиа к мультимедиа

Михаил Пиотровский не толь­ко превратил Эрмитаж во всемир­ный бренд, он и сам стал брендом. Пожалуй, самый медийный музей­ный директор ведет программу «Мой Эрмитаж» на канале «Культура» (снято более 450 серий и выпущена авторская книга-путеводитель), а так­же эфиры-прогулки по музею на ра­дио «Орфей» (и книга на их основе «Хороший тон. Разговоры запро­сто, записанные Ириной Кленской»). В книге «Культура как скандал» (из­дана в 2023 году в соавторстве с ан­глийской журналисткой Джераль­дин Норман) Пиотровский разбирает спорные эрмитажные кейсы — вопро­сы атрибуций, продаж и покупок му­зея, резонансные выставки современ­ного искусства. В музейном пиаре Михаил Борисович сочетает подхо­ды high и low brow: когда в 2016 году случился скандал с выставкой бель­гийского постмодерниста Яна Фабра, разместившего в зале Снейдерса чу­чела животных, он привлек к сотруд­ничеству поп-культуртрегеров, поддержавших хэштег «Кошки за Фабра».

Одним из знаковых проектов послед­него десятилетия стал «Эрмитаж 20/21», который вел заведующий от­делом современного искусства и, по­жалуй, самый медийный после вас сотрудник музея Дмитрий Озерков. В 2022 году он уволился и уехал из страны, после чего не случилось ни од­ной резонансной выставки западно­го совриска. Что происходит с этим направлением?

Ситуация соответствует обстоятельствам. Заведующий отделом современного искус­ства сначала уехал, потом уволился. Его ре­сурс для Эрмитажа к тому времени был исчерпан. Что касается современного искус­ства, то в условиях антироссийских санкций мы сделали главный упор на выставки Ильи и Эмилии Кабаковых, в частности на сенса­ционной итоговой выставке «Памятник ис­чезнувшей цивилизации». В условиях куль­турной блокады мы уделяем внимание уже существующей коллекции и изучению тео­ретических и практических проблем в рам­ках Школы искусств, которая является со­вместным предприятием Европейского университета и Государственного Эрмита­жа. Мы продолжаем показывать современ­ных художников, причастных к петербург­ской культуре, к которым относим Тимура Новикова, Анатолия Белкина, Бориса Сме­лова и Ксению Никольскую. Изучаем пер­спективы цифрового искусства в рамках проекта «Небесный Эрмитаж».

Когда в 2022 году на финской тамож­не из-за санкций задержали картины, возвращавшиеся с выставки-блокба­стера «Коллекция Морозовых. Ше­девры мирового искусства» из фон­да Louis Vuitton, вы вообще ложились спать, пока бесценный груз снова не оказался в Петербурге?

Когда я говорил, что мы уже все проходили, то и эта ситуация оказалась не нова. Про­сто прецеденты не вызвали столько огласки и шума. Как и всегда в подобных случаях, мы не то чтобы дико переживали, но рабо­тали, конечно, активно. Правительство нам помогало, и всем неравнодушным боль­шое спасибо. Система обмена искусством стала очень сложной во всем мире. Мно­го лет у нас нет обмена с Америкой, пото­му что они не подписывают гарантии, что все до единой единицы вернется, несмо­тря ни на какие форс-мажоры — от государ­ственных переворотов до требований на­следников. У меня был опыт, когда я одним самолетом вывез эрмитажные экспонаты с выставки в Риме. В случае с фондом Louis Vuitton гарантии сработали, хотя все было на грани. Нам повезло, что для наших партнеров, французских миллиардеров, вернуть работы было вопросом чести. Самое непри­ятное, что, оказывается, громадное количе­ство людей были бы рады конфискациям. Причем примерно одинаково и в Европе, и в России: ага, вот сейчас они получат и за свою открытость, и за свою имперскость! Это очень грустно. Поэтому, как я и го­ворил, важнее сначала устраивать меж­ду культурными институциями обмен про­фессионалами, а только после этого делать проекты. Ведь совместность значительно важнее концепции. Весь смысл — в диалоге культур. Я вот всегда говорю, что нет раз­ницы между «Собакой» Паулюса Поттера 1652 года и «Кошкой» Пикассо 1939 года.

Между прочим, вы говорили, что в детстве вам не нравилась «Кошка» Пикассо!

Да, я тогда был глупый и считал, что тоже так могу нарисовать. Но эрмитажные арт-кружки научили меня понимать, что все существует одновремен­но и все одинаково прекрасно.

Поэтому вы оставили чучела бельгий­ского контемпорари-художника Яна Фабра в зале Снейдерса, а скульпту­ру 1984 года Луиз Буржуа — в отделе античности?

Да, нам очень важно, чтобы искусство лю­бого периода было обязательно вписано в контекст Эрмитажа.

Фото: Валентин Блох

Коты и IT

Да, в Эрмитаже живут коты и у них есть пресс-секретарь (а чего доби­лись вы?). Эта традиция ведет исто­рию с самого основания музея, так что технические помещения глав­ного музея страны уже давно не помнят, что такое грызуны. Когда-то котов пытались импортозаме­стить химическими средствами, но метод себя не оправдал, и пуши­стых вернули на историческое ме­сто. День эрмитажного кота отмеча­ют 25 мая, у них есть собственный «Клуб друзей», про них поставлен мюзикл, выходят книги, филь­мы и мультфильмы. Конечно, ко­там нельзя в экспозиционные залы, если только это не залы «Небесно­го Эрмитажа» — проекта глобаль­ной оцифровки коллекции, свое­го рода резервной облачной копии. Этот проект закрепил за Эрмитажем статус музея-визионера и евангели­ста IT, ведь он первым среди рос­сийских (а возможно, и мировых) культурных институций стал вво­дить в свою экосистему новейшие технологии. Помимо цифрового двойника для виртуального визита, эта опция оказалась супервостребо­ванной в пандемию, когда онлайн-прогулки по залам, доступные по­сетителям со всего мира, били все рекорды трафика, — «Небесный Эр­митаж» вовсю тестирует формат ме­тавселенной, где возможно многое, не представимое в физическом про­странстве. Это и дополненная ре­альность, и возможность разглядеть картины вплоть до мазков (и даже поселиться в одной из них), и соб­ственные выставки NFT-арта, и VR, и мультимедиа-эксперименты.

Как вписан в этот контекст ваш масштабный «облачный» проект оцифровки искусства «Небесный Эрмитаж»?

В «Небесном Эрмитаже» есть не только виртуальные прогулки по залам, но и то, чего нет и не может быть в реальном музее.

А коты? Эрмитажные коты, которым нельзя в залы, там будут?

Коты — посмотрим. Пока что мы про­буем соединить разные эпохи. Создаем NFT, моделируем реставрационные про­цессы. Мы обсуждаем возможность сочи­нять видеокартины на основе эрмитажных полотен.

Кстати, об эпохах. Петербургский ху­дожник Александр Траугот рассказал мне, что когда он после блокады ходил в Эрмитаж со своим отцом, то дверь им открывал швейцар.

Надо же, как интересно! Я такого не застал. Но вы знаете, это ведь замечательная идея — у нас обязательно будет небесный швейцар в «Небесном Эрмитаже»! Я принял идею.

Вы все время говорите «мы». Кого вы имеете в виду под этим местоимением?

Эрмитаж, мою команду и себя.

Фото: Валентин Блох

Хочу задать вам несколько блиц-вопросов, вы можете ответить, прямо, не думая?

Задача, прямо скажем, сложная, но давайте попробуем. (Смеется.)

Картина — лучший антидепрессант?

Сегодня — «Возвращение блудного сына», вчера была «Мадонна Литта».

Место в Петербурге, где хорошо грустить.

Крыша Эрмитажа.

Место, где вы испытываете необъяс­нимую радость.

Мой кабинет.

Когда вы в последний раз танцевали?

Я не танцую.

Если бы у вас была возможность посе­литься в картине, в какую из них вы бы переехали?

Знаете, я против такого подхода к живопи­си. Но есть хорошее предложение: пускай зрители выбирают для себя виртуальные картины в рамках проекта «Небесный Эр­митаж», вот в них и можно будет виртуаль­но поселиться.

Что самое красивое в человеке?

Доброта.

Какое произведение искусства вопло­щает для вас смысл слова «любовь»?

Все изображения Богородицы-Мадонны.

Произведение искусства, которое мо­тивирует обнять весь мир?

Весь наш музей. Эрмитаж!

Мы обратились к лучшим художникам Петербурга — неоднократно выставлявшемуся в Эрмитаже (в том числе с персональной выставкой!)  Анатолию Белкину, верховному лидеру арт-истеблишмента Виталию Пушницкому и сверхновой  панк-звезде Ивану Чемакину – с просьбой изобразить к юбилею Михаила Борисовича что угодно на тему эрмитажных котов или их метафизических сущностей. Результат превзошел наши ожидания!
Анатолий Белкин и Каспар Давид Фридрих «Новый взгляд»
Предоставлены Собака.ru художниками

Анатолий Белкин и Каспар Давид Фридрих «Новый взгляд»

Виталий Пушницкий «Разговор Боба Дилана с квантовым котом»
Предоставлены Собака.ru художниками

Виталий Пушницкий  «Разговор Боба Дилана с квантовым котом»

Иван Чемакин «Кот»
Предоставлены Собака.ru художниками

Иван Чемакин  «Кот»

Фото: Валентин Блох

Идея: Яна Милорадовская

Креативный директор, текст: Ксения Гощицкая

Продюсер: Екатерина Кузнецова

Ассистенты фотографа: Александр Огурцов, Василий Кабайлов Skypoint

Ретушь: Анастасия Суворова

Теги:
Бизнес
Материал из номера:
Январь
Люди:
Михаил Пиотровский

Комментарии (0)

Купить журнал: