Говоришь «Эрмитаж» — подразумеваешь «Пиотровский»: директору Государственного Эрмитажа — 80! Для нашего ежегодного январского номера, посвященного Петербургу будущего, креативный директор Собака.ru Ксения Гощицкая поговорила с Михаилом Борисовичем о том, что мы все увидим в здании Биржи и как пройти в «Библиотеку» — амбициозный проект Эрмитажа.
Юбилей Михаил Борисович отметил, конечно же, на работе — открыл важную выставку Каспара Давида Фридриха, ведь у немецкого романтика тоже выдался юбилейный 250-й год.
День рождения у директора, а праздник — у нас: Михаил Борисович показал нам недоступные для посетителей локации, где мечтает оказаться каждый, кто бывал в музее, — верхнюю галерею Павильонного зала и Висячий сад. В саду случилась эпохальная встреча: мы много лет мечтали о кадре, где директор Эрмитажа и кот Эрмитажа окажутся вместе (и они оказались!). Пресс-секретарь котов наконец-то согласовала нам выход Маврика (и Маврик вышел!). В залы и кабинет кот, конечно, допущен не был, но нужно же с чего-то начинать!
Начало династии
Главным музеем страны Пиотровский руководит 33 года, а впервые он попал в Эрмитаж, как только научился ходить — семья жила по соседству с музеем, в Запасном доме Зимнего дворца, где раньше размещались квартиры сотрудников Эрмитажа и Академии наук, а сейчас находятся архив и научный комплекс. Его отец, Борис Борисович Пиотровский, тоже оказался в музее еще совсем молодым — подростком помогал хранительнице египетской коллекции делать копии с росписей. А после окончания ЛГУ занялся поиском памятников культуры государства Урарту, когда-то существовавшего на территории Армении (теперь удивительным археологическим находкам из этих экспедиций в Эрмитаже посвящен целый зал!). В 1964 году Борис Борисович возглавил музей и прослужил на этом посту четверть века. При нем Эрмитаж из закрытой советской институции превратился в музей, открытый миру, и встроился в систему культурного обмена: одной из триумфальных выставок стала «Сокровища Тутанхамона» в 1973-м, когда в Ленинград из Египта привезли феноменальные артефакты. Борис Борисович также начал расширение музея, взяв в управление Меншиковский дворец и восточное крыло Главного штаба, и согласовал строительство фондохранилища. Но воплотил мечты отца уже Михаил Борисович. Кстати, он — уже четвертый археолог, управляющий музеем. По словам Михаила Борисовича, именно Эрмитаж выбирает сотрудников: в штате из 2500 человек некоторые работают здесь уже в третьем-четвертом поколении.
Эрмитаж — это сложнейшая экосистема. Какую модель управления вы выбрали, чтобы она функционировала правильно?
Начнем с того, что я ничем не управляю. Эрмитаж управляет собой сам. И доказательством тому служит множество примеров. Например, он выбирает тех, кто будет здесь работать. Если человек не подходит Эрмитажу, он просто его вытесняет. Именно так: никого и увольнять не надо. Эрмитаж все ощущает и выравнивает. Таким же свойством обладает Петербург — город, который после революции 1917 года отправил правительство в Москву и тем самым спас центр от перестройки и разрушения. И даже блокадой спас себя, ведь если бы был штурм, то ничего бы здесь не осталось.
Звучит максимально мистично. Похоже на Зону в «Сталкере» режиссера Тарковского — лиминальное пространство, которое само выбирает, кто доберется до заветной комнаты исполнения желаний.
Действительно, звучит очень мистично, но это чистая правда. Меня ведь тоже выбрал Эрмитаж. Я здесь вырос и лично знал не только три поколения сотрудников, но и Иосифа Абгаровича Орбели, выдающегося директора музея. Мой отец, когда его хотели назначить директором Эрмитажа, довольно долго сопротивлялся, потому что увольнение Михаила Артамонова, который недолго занимал этот пост до него, было не очень этичным. Что касается меня, то я недолго думал и предложение принял, понимая, что моя миссия — продолжать дело отца. Если бы на мое место пришел кто-то чужой и равнодушный, коллекция Эрмитажа могла бы быть раздроблена.
Вы стали директором Государственного Эрмитажа в 48 лет. А откуда у вас вообще появилось понимание миссии?
Понимаете, в нас, петербуржцев, ощущение миссии заложено генетически. Петербург — непростой город, и быть его жителем — работа. Мне были переданы не только кабинет и кресло Бориса Борисовича, но и главный смысл руководства — сохранение духа Эрмитажа, здешней атмосферы, соединяющей аристократизм, ответственность и семейственность. У нас работают целыми семьями, есть сотрудники во втором–третьем поколении. В Эрмитаже есть ощущение дома, того, что ты здесь на всю жизнь и вокруг — твои люди. Мы избранные. Здесь существует особенный демократизм, когда каждый сотрудник, независимо от его образования или стажа, уважается одинаково. Такелажник или хранитель — каждый одинаково важен для сохранения музея.
Эрмитаж будущего
Пиотровский развивает Эрмитаж как сложнейшую экосистему, которая все время себя переизобретает. Музей совершил не только городскую, но и региональную экспансию: четыре филиала появились в Казани, Выборге, Омске, Екатеринбурге, а в 2024-м выставкой «Карл Брюллов и его эпоха» открылся пятый — проект «Эрмитаж-Евразия» в Оренбурге. Квантовое расширение — самое точное определение развития этой экосистемы. В 2014 году работы импрессионистов и постимпрессионистов переехали в отреставрированное восточное крыло Главного штаба, который стал частью музейного комплекса Дворцовой площади. С 2003 года корпус за корпусом сдают объекты реставрационно-хранительского центра «Старая Деревня». Помимо лабораторий и запасников музея, в РХЦ появились залы открытого хранения и уникальная «Галерея костюма», где в том числе выставлены гардеробы императоров. На очереди — корпус эрмитажной «Библиотеки», куда переезжает огромная коллекция книг и рукописей, причем многие экспонаты будут доступны посетителям. И сверхважно: в 2025 году Пиотровский примет работы по реставрации Биржи. Он планирует создать в здании Тома де Томона «Эрмитаж на Стрелке», где уже летом в зале русской славы планируются торжественные церемонии и запуск музея наград и галереи гвардии, символики и геральдики.
Как вам кажется, вы справились со своей миссией?
Мы сохранили возможность нашим сотрудникам работать в спокойном режиме, и результатом этого менеджмента стали 30 книг, 30 выставок, 30 экспедиций и 30 конференций ежегодно. Теперь у нас два Эрмитажа — ансамбль Дворцовой площади и фондохранилище на Старой Деревне, строительство которого придумали и инициировали еще мой отец и его команда. Кое-что мы, конечно, сделали по-другому. Предполагалось, что на Старой Деревне будут мастерские и архивы, а мы построили открытое хранилище и поменяли концепцию Главного штаба, перенеся туда импрессионистов и современное искусство. Они заложили, мы продолжили, теперь надо сделать так, чтобы эта экосистема жила и развивалась дальше. Символично, что Александровская колонна на площади формирует центр города, а колонна-менгир петербургского скульптора Дмитрия Каминкера, которая установлена перед хранилищем, смотрит на башню «Газпрома». Мы строим новый Петербург.
Каким вы видите этот Петербург будущего?
Туристы приезжают к нам в первую очередь для того, чтобы пожить жизнью петербуржца. Это уже стало брендом. Музеи, наука, кафе и рестораны — все это составляет локальный колорит. И вот именно в этом ключе мы пытаемся организовать жизнь на Дворцовой площади. А рядом со Старой Деревней растет новый город. Его, в соответствии с генпланом 1930-х, уже пытались создать советские архитекторы, когда застраивали Московский проспект, но город решил, что Петербург будущего будет на берегу залива, и перенес небоскреб от Охты в Лахту. Сам перенес, хотя спасибо жителям за активность и протесты. И вот мы уже видим новые мосты, стадионы и жилые кварталы. А Эрмитаж в Старой Деревне — культурный центр и душа этого нового Петербурга. Сейчас в этом комплексе у нас завершается строительство нового корпуса — эрмитажной «Библиотеки».
Это очень амбициозный проект из нескольких корпусов и огромного 13-этажного здания: что же там будет?
Пока что мы это обсуждаем, но туда точно переедет основной массив книгохранилища Эрмитажа — более 1,25 миллионов единиц хранения, отдел реставрации книг, первая в мире научная библиотека с открытым доступом, отдел редких рукописей и музей книги. Первый проект «Библиотеки» делал архитектор Рем Колхас, который строил потом похожий комплекс в Дохе в Катаре. По ходу реализации из хранилища библиотека превратилась в музей. Думаю, у нас произойдет то же самое, потому что нам есть что показать. Ведь Эрмитаж создавался и как музей книги.
Как получилось, что проект «Библиотеки» был принят и запущен в 2014 году, но до сих пор не реализован? И когда ждать открытия Биржи, здание которой тоже передали Эрмитажу?
Понимаете, стройка — это очень сложно. Сколько уже было скандалов с подрядчиками. Сейчас все еще сложнее, потому что на продолжение реставрации Биржи мы не получили денег, и заказчиком стало Министерство культуры. Это требует особенного внимания, потому что подрядчик должен построить то, что тебе нужно, а не вписывать зачем-то в бюджет дорогущую технику, которую еще и надо везти из-за границы, что увеличивает смету в разы. Всё нужно контролировать. И в конце 2024 года мы решили восстановить должность заместителя директора по строительству и архитектурной реставрации, которую занял бывший глава КГИОП Сергей Макаров. Он сразу же стал предлагать интересные урбанистические решения. Мы обсуждаем также название этой части Эрмитажа. Мне пока что больше всего нравится вариант «Эрмитаж на Стрелке». А Биржу мы будем открывать поэтапно: летом 2025-го — зал русской славы, где будут проходить торжественные церемонии, потом галерею гвардии, символики и геральдики и музей наград. Но главное, что в Биржу переедет коллекция батальных картин. Смысл «Эрмитажа на Стрелке» для нас в том, чтобы сохранять историческую память. И нет ничего лучше для воспитания патриотизма, чем, например, Галерея 1812 года. Иностранное слово «патриотизм» в российском контексте означает — любовь к Родине, гордость за Родину. И заложить это чувство — одна из самых важных функций музея сегодня. Люди должны выходить из Эрмитажа с гордостью. Одни гордятся тем, что у нас такие коллекции, другие — что работы так хорошо выставлены, третьи — тем, что у нас вежливый персонал, четвертые — русской историей, пятые — русскими победами. Вот такую новую матрицу мы сейчас создаем. Это не очень просто.
Я полагала, что главная задача музея — это в первую очередь воспитание души.
Совершенно верно, и это никак не противоречит тому, что я сказал. Воспитывать вкус — это основа. Основательница нынешней Академии русского балета, тогда танцевального училища, Агриппина Ваганова говорила, что ее школа возможна только в Петербурге, потому что когда девочки идут на уроки, они видят вокруг красоту и ею проникаются. А в Москве на чем у тебя отдохнет глаз? В Ленинграде была традиция — детей раз в неделю водили то в Русский музей, то в Эрмитаж, отдавали в художественные кружки. И ты таким образом, как сказали бы сейчас, развивал насмотренность.
Какие качества воспитывает Эрмитаж?
Как можно быть одновременно грандиозным, роскошным и сдержанным. Залы Зимнего дворца меньше и скромнее залов, допустим, Кремлевского дворца. Но они величественнее всех. Сколько раз я принимал здесь владельцев самых разнообразных дворцов и наблюдал, как Эрмитаж ставит людей на место, смиряет всякую гордыню. Я видел это даже у королей. Но борьба за статус Эрмитажа идет постоянно. Эрмитаж не может писаться через запятую. Это особое культурное явление мирового значения. Таких музеев во всем мире всего три, но у Эрмитажа есть конкурентное преимущество: никто другой не хранит в такой степени историческую память нации в стенах, даже Лувр. Стены здесь помнят российских императоров и рассказывают истории, ведь у нас все подлинное. Эрмитаж — особый, совершенно самообеспечивающийся организм, который сочетает в себе пять основных качеств: собирать, хранить, реставрировать, изучать и показывать. Иногда с возмущением говорят, что Эрмитаж — государство в государстве. Этим он уже 260 лет восхищает и раздражает. Когда один из самых влиятельных искусствоведов мира Каспар Кениг стал куратором европейской биеннале современного искусства «Манифеста 10», которая проходила у нас в музее в 2014 году, то заметил, что Эрмитаж — своего рода Ватикан. Традиции автономности, которые здесь сложились, обеспечивают ему особое место и в России, и в мире. Их часто хотят уничтожать: «Что это такое? Почему они сами решают? Почему не приносят каждый шаг на утверждение?» Приносят там, где надо и где полагается. В государстве должны быть автономные экосистемы, которые, переваривая прошлое и настоящее, формируют будущее. И они должны все время совершенствоваться и меняться.
Что происходит с этой экосистемой, когда она сталкивается с кризисом?
За тридцать два года моего директорства чего только не происходило. Первый крупный кризис случился сразу после моего назначения — после распада СССР была опасность коммерческого рейдерского захвата и раздробления Эрмитажа из-за перехода принятия решений в руки коммерческих структур. Тогда именно автономия помогла Эрмитажу выжить, а указом Бориса Ельцина в 1996 году музей перешел под покровительство Президента Российской Федерации и получил отдельную строку в государственном бюджете. Были проверки-провокации, связанные с политическими играми. Сейчас мы на ощупь отрабатываем международный кризис, когда на нас нападают за то, что Эрмитаж «отмывает имперскую политику России» и вообще «лицо российского колониализма». Он опять многих, внутри и снаружи, бесит за государственность и имперское лицо. Мы действуем спокойно, без истерики, потому что в нынешней ситуации мы должны быть образцом для всего мира и для себя самих. Когда я только стал директором, мне была важна открытость музея миру. Я и сейчас придерживаюсь этого принципа. Не выставки должны ездить, а люди. А потом они обмениваются впечатлениями и идеями и создают что-то совместное. Должно быть человеческое общение, а дальше строится все остальное. Мы переориентировали планы, у нас разворачивается большая программа в Китае, мы хотим конкурировать в Индии, в Южной Корее, в Эмиратах.
Вы бы хотели построить Эрмитаж в Абу-Даби, как Лувр?
Нет, у нас были центры в Лас-Вегасе, Амстердаме и Венеции. Делать новый музей в Амстердаме было куда сложнее, чем в Абу-Даби, а сейчас нам интереснее открывать спутники в России. Их уже пять — в Казани, Омске, Екатеринбурге, Выборге, и в 2024 году «Эрмитаж-Евразия» появился в Оренбурге.
Вас не расстраивает, что та открытость, на которую вы ориентировались, больше невозможна?
Мы остаемся открытыми. А что касается исторических процессов — мы все уже это столько раз проходили! Кстати, когда филиал Лувра строился в Абу-Даби, многие возмущались: вот дикари накупили картин, и мировое наследие отправляется непонятно куда. Когда Екатерина II основала музей, в Европе вопили, как это великое искусство поедет к каким-то северным варварам. Музеям сейчас вообще непросто. Кому-то, например, прилетает за колонизационную политику прошлого, и страны требуют возврата вывезенных когда-то коллекций. Советская деколонизация шла по линии возвеличивания народов Востока, а не шельмования своих предков.
А вы чему научились у коллег?
Выдерживать конкуренцию, осуществлять пиар и фандрайзинг. Этого мы не умели. А теперь у нас даже возрождена культура российского меценатства. И процесс не занял много времени, потому что мы очень хорошо демонстрируем, как полезно и, в общем, не так трудно поддерживать отечественную культуру. А ведь было время, когда нашими партнерами были исключительно иностранные компании, а первым спонсором Эрмитажа вообще стала Coca-Cola.
Эрмитаж вам очень много дал, а он потребовал что-то взамен?
Конечно, да. До того как я стал директором, я все время ездил в экспедиции: на Кавказ, в Центральную Азию, Йемен — и немало про это написал книг. В новом статусе это невозможно: нет ни времени, ни возможности надолго оставить музей без присмотра, как и издавать научные статьи в прежнем объеме, хотя это и есть моя профессия. Но кое-что я все равно делаю, я очень работоспособный.
Многие культурные институции испытывают по разным причинам огромную нехватку профессиональных кадров. У вас как с этим обстоят дела?
Все в порядке. У меня есть несколько показателей, по которым я сверяюсь. У нас очень много молодых сотрудников, и они становятся кураторами больших выставок. А вчера я обсуждал вопрос новогодних подарков, которые мы традиционно вручаем детям коллег. Получилось примерно 800. Вот вам цифры молодых семей.
От медиа к мультимедиа
Михаил Пиотровский не только превратил Эрмитаж во всемирный бренд, он и сам стал брендом. Пожалуй, самый медийный музейный директор ведет программу «Мой Эрмитаж» на канале «Культура» (снято более 450 серий и выпущена авторская книга-путеводитель), а также эфиры-прогулки по музею на радио «Орфей» (и книга на их основе «Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской»). В книге «Культура как скандал» (издана в 2023 году в соавторстве с английской журналисткой Джеральдин Норман) Пиотровский разбирает спорные эрмитажные кейсы — вопросы атрибуций, продаж и покупок музея, резонансные выставки современного искусства. В музейном пиаре Михаил Борисович сочетает подходы high и low brow: когда в 2016 году случился скандал с выставкой бельгийского постмодерниста Яна Фабра, разместившего в зале Снейдерса чучела животных, он привлек к сотрудничеству поп-культуртрегеров, поддержавших хэштег «Кошки за Фабра».
Одним из знаковых проектов последнего десятилетия стал «Эрмитаж 20/21», который вел заведующий отделом современного искусства и, пожалуй, самый медийный после вас сотрудник музея Дмитрий Озерков. В 2022 году он уволился и уехал из страны, после чего не случилось ни одной резонансной выставки западного совриска. Что происходит с этим направлением?
Ситуация соответствует обстоятельствам. Заведующий отделом современного искусства сначала уехал, потом уволился. Его ресурс для Эрмитажа к тому времени был исчерпан. Что касается современного искусства, то в условиях антироссийских санкций мы сделали главный упор на выставки Ильи и Эмилии Кабаковых, в частности на сенсационной итоговой выставке «Памятник исчезнувшей цивилизации». В условиях культурной блокады мы уделяем внимание уже существующей коллекции и изучению теоретических и практических проблем в рамках Школы искусств, которая является совместным предприятием Европейского университета и Государственного Эрмитажа. Мы продолжаем показывать современных художников, причастных к петербургской культуре, к которым относим Тимура Новикова, Анатолия Белкина, Бориса Смелова и Ксению Никольскую. Изучаем перспективы цифрового искусства в рамках проекта «Небесный Эрмитаж».
Когда в 2022 году на финской таможне из-за санкций задержали картины, возвращавшиеся с выставки-блокбастера «Коллекция Морозовых. Шедевры мирового искусства» из фонда Louis Vuitton, вы вообще ложились спать, пока бесценный груз снова не оказался в Петербурге?
Когда я говорил, что мы уже все проходили, то и эта ситуация оказалась не нова. Просто прецеденты не вызвали столько огласки и шума. Как и всегда в подобных случаях, мы не то чтобы дико переживали, но работали, конечно, активно. Правительство нам помогало, и всем неравнодушным большое спасибо. Система обмена искусством стала очень сложной во всем мире. Много лет у нас нет обмена с Америкой, потому что они не подписывают гарантии, что все до единой единицы вернется, несмотря ни на какие форс-мажоры — от государственных переворотов до требований наследников. У меня был опыт, когда я одним самолетом вывез эрмитажные экспонаты с выставки в Риме. В случае с фондом Louis Vuitton гарантии сработали, хотя все было на грани. Нам повезло, что для наших партнеров, французских миллиардеров, вернуть работы было вопросом чести. Самое неприятное, что, оказывается, громадное количество людей были бы рады конфискациям. Причем примерно одинаково и в Европе, и в России: ага, вот сейчас они получат и за свою открытость, и за свою имперскость! Это очень грустно. Поэтому, как я и говорил, важнее сначала устраивать между культурными институциями обмен профессионалами, а только после этого делать проекты. Ведь совместность значительно важнее концепции. Весь смысл — в диалоге культур. Я вот всегда говорю, что нет разницы между «Собакой» Паулюса Поттера 1652 года и «Кошкой» Пикассо 1939 года.
Между прочим, вы говорили, что в детстве вам не нравилась «Кошка» Пикассо!
Да, я тогда был глупый и считал, что тоже так могу нарисовать. Но эрмитажные арт-кружки научили меня понимать, что все существует одновременно и все одинаково прекрасно.
Поэтому вы оставили чучела бельгийского контемпорари-художника Яна Фабра в зале Снейдерса, а скульптуру 1984 года Луиз Буржуа — в отделе античности?
Да, нам очень важно, чтобы искусство любого периода было обязательно вписано в контекст Эрмитажа.
Коты и IT
Да, в Эрмитаже живут коты и у них есть пресс-секретарь (а чего добились вы?). Эта традиция ведет историю с самого основания музея, так что технические помещения главного музея страны уже давно не помнят, что такое грызуны. Когда-то котов пытались импортозаместить химическими средствами, но метод себя не оправдал, и пушистых вернули на историческое место. День эрмитажного кота отмечают 25 мая, у них есть собственный «Клуб друзей», про них поставлен мюзикл, выходят книги, фильмы и мультфильмы. Конечно, котам нельзя в экспозиционные залы, если только это не залы «Небесного Эрмитажа» — проекта глобальной оцифровки коллекции, своего рода резервной облачной копии. Этот проект закрепил за Эрмитажем статус музея-визионера и евангелиста IT, ведь он первым среди российских (а возможно, и мировых) культурных институций стал вводить в свою экосистему новейшие технологии. Помимо цифрового двойника для виртуального визита, эта опция оказалась супервостребованной в пандемию, когда онлайн-прогулки по залам, доступные посетителям со всего мира, били все рекорды трафика, — «Небесный Эрмитаж» вовсю тестирует формат метавселенной, где возможно многое, не представимое в физическом пространстве. Это и дополненная реальность, и возможность разглядеть картины вплоть до мазков (и даже поселиться в одной из них), и собственные выставки NFT-арта, и VR, и мультимедиа-эксперименты.
Как вписан в этот контекст ваш масштабный «облачный» проект оцифровки искусства «Небесный Эрмитаж»?
В «Небесном Эрмитаже» есть не только виртуальные прогулки по залам, но и то, чего нет и не может быть в реальном музее.
А коты? Эрмитажные коты, которым нельзя в залы, там будут?
Коты — посмотрим. Пока что мы пробуем соединить разные эпохи. Создаем NFT, моделируем реставрационные процессы. Мы обсуждаем возможность сочинять видеокартины на основе эрмитажных полотен.
Кстати, об эпохах. Петербургский художник Александр Траугот рассказал мне, что когда он после блокады ходил в Эрмитаж со своим отцом, то дверь им открывал швейцар.
Надо же, как интересно! Я такого не застал. Но вы знаете, это ведь замечательная идея — у нас обязательно будет небесный швейцар в «Небесном Эрмитаже»! Я принял идею.
Вы все время говорите «мы». Кого вы имеете в виду под этим местоимением?
Эрмитаж, мою команду и себя.
Хочу задать вам несколько блиц-вопросов, вы можете ответить, прямо, не думая?
Задача, прямо скажем, сложная, но давайте попробуем. (Смеется.)
Картина — лучший антидепрессант?
Сегодня — «Возвращение блудного сына», вчера была «Мадонна Литта».
Место в Петербурге, где хорошо грустить.
Крыша Эрмитажа.
Место, где вы испытываете необъяснимую радость.
Мой кабинет.
Когда вы в последний раз танцевали?
Я не танцую.
Если бы у вас была возможность поселиться в картине, в какую из них вы бы переехали?
Знаете, я против такого подхода к живописи. Но есть хорошее предложение: пускай зрители выбирают для себя виртуальные картины в рамках проекта «Небесный Эрмитаж», вот в них и можно будет виртуально поселиться.
Что самое красивое в человеке?
Доброта.
Какое произведение искусства воплощает для вас смысл слова «любовь»?
Все изображения Богородицы-Мадонны.
Произведение искусства, которое мотивирует обнять весь мир?
Весь наш музей. Эрмитаж!
Фото: Валентин Блох
Идея: Яна Милорадовская
Креативный директор, текст: Ксения Гощицкая
Продюсер: Екатерина Кузнецова
Ассистенты фотографа: Александр Огурцов, Василий Кабайлов Skypoint
Ретушь: Анастасия Суворова
Комментарии (0)