Эдита Пьеха – Кате IOWA: «Я не умела играть звезду»

Эдита Станиславовна, мы встретились, и я слышу ваш ни на что не похожий голос! Боже, это исторический момент! Представляете – ваша карьера началась в 1950-х, я родилась в 1987-ом, а в 2000-х участвовала в конкурсах и пела вашего «Соседа»! 

Эту песню пела даже вся Куба! Я на Острове свободы пять раз выступала, в один из приездов отправилась в сауну, а там сидят мулатки, вовсю поют «В нашем доме появился замечательный сосед» и говорят мне: «Хочешь, мы тебя научим этой песне? Ее поет советская певица, la cantara Edita». Я отвечаю: «Нет-нет, у меня нет времени». (Смеется).   

Как вам удалось построить вашу невероятную карьеру? 

А я не строила никакую карьеру – просто по счастливой случайности Александр Броневицкий услышал меня в хоре польских студентов, учившихся в Ленинграде, и пригласил в ансамбль при консерватории, который возглавлял. Они в новогоднюю ночь выступали в Филармонии и меня тоже позвали – там я четыре раза бисировала Czerwony Autobus, так он понравился публике. В зале сидели преподаватели, аспиранты, кинохронику снимали – и разошлась молва, что появилась такая иностранка, полька, которая поет как никто.

Вы учились на отделении психологии философского факультета ЛГУ – сложно было совмещать эстраду и образование? 

Нет, я вовремя сдавала экзамены, хотя перевелась на заочное. Любила петь, но и про учебу не забывала – политэкономию, историю КПСС зубрила, хотя я тогда очень смутно и плоховато русский язык знала. Даже до того доходило, что на дому у преподавателей тянула экзаменационные билеты, они разрешали приезжать в выходные. Для меня, конечно, была «зеленая улица» – оставляли одну на кухне готовиться, я доставала шпаргалки и благодаря им отлично отвечала – получала одни пятерки. (Смеется).

Но чтобы перевестись на заочное, вам пришлось попасть на прием к министру образования! 

Да, было такое дело. Три ночи на Ленинградском вокзале в Москве сидя спала, потому что на гостиницу денег не было. Как и мест в гостиницах – их мало, а командировочных много. Когда на третий день попала все-таки к министру, мне его секретарша мокрое полотенчико дала лицо протереть, чтобы не видно было, что я заспанная. Захожу и с порога кричу: «Я хочу петь!» Он говорит: «А это не ко мне». «Я учусь, но пою тоже, мне не совместить никак. Разрешите мне учиться заочно». «Ах вот в чем дело!» Помог. Я была единственной заочницей в истории философского факультета ЛГУ. 

Он вас увидел и все понял: конечно, вы должны быть артисткой. 

Энергетика у меня такая. 

Меня восхищает, сколько языков вы знаете! 

Так судьба сложилась: родилась во Франции, три года ходила во французскую школу, потом в девять лет в Польшу переехала. Тридцать раз гастролировала в ГДР и немецкий тоже стал моим языком. У меня такое умение – языки воспринимать. Зато по-русски долго с большим акцентом говорила.

Какой концерт был самый потрясающий в вашей карьере? 

Все концерты для меня были важными. Я всегда тряслась как осиновый лист, всегда волновалась, но, выйдя на сцену, входила в образ, в настроение песни, и все проходило, все получалось.

А с возрастом стало меньше волнения?

Конечно, меньше, но и концертов сейчас почти нет. Извините, у меня шестьдесят пять лет стаж выступлений – это не шутки.

Потрясающе! Это же тысячи концертов. 

В то время круглый год выступали и по два, по три концерта в день. 

Я не понимаю, как можно три концерта в день давать. Два еще могу представить.

А ведь тогда не было понятия фонограммы – все живьем, даже с температурой, до хрипоты. Надо было. 

А фониаторы были? 

Конечно. Потом у нас в ансамбле один из музыкантов овладел профессией фониатора – это не трудно: «Открой рот, язычок давай, маааа». Заливал туда что-нибудь, адреналин или какой-нибудь пенициллин на связки, чтобы работало горло. 

Кто организовывал ваши гастроли, Ленконцерт? 

Да, мы там служили: ансамбль «Дружба» Броневицкого и его солистка Пьеха. Нас эксплуатировали сильно, очень изнурительные были гастроли – прямо с самолета или поезда на сцену. Публика до концертов была голодная. 

Вы, наверное, даже не знали, что такое райдер?

Нет, конечно, даже слова такого не слышала тогда.

Что у вас стояло в гримерке? 

Ничего абсолютно. Приезжали, нам показывали комнату, спрашивали, хочу ли я что-нибудь. Я спрашивала: «Можно чай?» Приносили чай. Я не умела играть звезду. 

Какой звук был на концертах? 

Какой давали, такой и был. Мы не имели возможности, во всяком случае, я, диктовать, какой мне нужен звук. Приезжали за час, за два до начала, пробовались. Поначалу на сцене даже не было контрольных динамиков, понимаете? Звук только из зала слышали. 

Ужас! Как петь?

Да, это было очень тяжело. Голь на выдумки хитра. Постепенно обрастали собтвенным оборудованием, которое возили с собой.

Еще вы умудрялись искать дизайнерскую одежду для своих выступлений. 

Я не искала, костюмы сами по себе появлялись. Сначала одевалась у модельера Тамары Дмитриевой, потом познакомилась со Славой Зайцевым, он шил мне платья. Но я сама добывала ткани на гастролях за границей – покупала белые, голубые отрезы по шесть метров. Я же высокая и хотела, чтобы платья были красивые. 

И эти цветы, которыми вы украшали платья!.. 

Да, еще мама моя любила пристегнуть к выходному платью цветочек, и я это запомнила. На сцене единственным украшением вместо бриллиантов и жемчугов у меня был букетик цветов. 

Чувствовали ли вы зависть…

Какая зависть, о чем вы горите? Я восторгалась Клавдией Ивановной... 

Не вы, а вам – завидовали? 

Мне? Я этого абсолютно не знала.

Например, у меня на концерте украли куртку, но заменили на свою. Некоторым поклонникам хочется урвать кусочек любимого исполнителя… 

У меня есть принцип: помню только хорошее. Старалась забывать моментально то, что со мной случалось вопреки моему сердцу. Было всякое,  и воровство тоже – я все забыла, закопала глубоко-глубоко. Помню только хорошее я всему вопреки.

Как песня звучит. 

А это и есть строчка в одной из первых моих песен. 

В 1959-м «Дружбу» расформировали за пропаганду джаза…

Нас не расформировали, нас дисквалифицировали за подражание Западу, а меня назвали «кабацкой певичкой, которую надо выстирать по самое декольте» – так звучал вердикт худсовета. 

Как вы это пережили? 

Потом, когда мы восстановились, один из членов этого худсовета признался: «Мы шли на поводу у идеологического отдела обкома партии, что приказывали, то и делали. Вы были неугодны, вот мы вас и расформировали. А сейчас приношу свои извинения».

Но был у вас перерыв в выступлениях? 

Нет, мы ухитрялись подпольно выступать, на закрытых концертах каких-то.

Не страшно было?

Нет, не страшно. Не давали афиши громкой – «Дружба», Пьеха – просто эстрадные концерты.

Но вы на целых восемь месяцев уехали в глубинку, когда родили свою дочь. И я сейчас стою перед этим выбором. Мне пора рожать, мне уже тридцать два – но если я уйду, все остановится… Вам не было страшно, что вас забудут? 

Нет, тогда мало было артистов, которые привлекали внимание – классика в основном была на первом месте, а на эстраде: Клавдия Ивановна Шульженко, Капиталина Лазаренко, Нина Дорда и вот «Дружба» с Пьехой. Я до последнего выступала, сама поехала на трамвае в больницу, в Снегиревку, и там ночью родила шестимесячную дочку. Илона весила очень мало, два кило с чем-то. Ну, ничего, все благополучно сложилось. Выросла хорошая дочь, мама – у нее самой дочка и сын, и внук – я уже прабабушка. 

Это потрясающе. То есть вы говорите, что у страха глаза велики – нужно просто идти и делать?

Конечно, не бойтесь. Я вас благословляю. 

Спасибо большое! Вы были первой на сцене во многом. Первая в СССР сняли со стойки микрофон и начали работать с залом…

Я же молодая, подвижная была, стоять у стойки мне было очень некомфортно – я сняла микрофон и пошла в зал, благо шнур длинный был, а потом уже появились микрофоны без шнуров. 

И разрушили стену между вами и зрителями. У вас уникальная пластика, эстетика движений – ее нельзя было прятать за микрофонной стойкой, но это было смелым шагом. Вас не осуждали за это?

Осуждали, но все прошло. Все хорошо, что хорошо кончается. Сейчас я просто с улыбкой это все вспоминаю.

И вы первая начали отмечать дни рождения на сцене – до вас ведь никто так не делал.

Я придумала афишу: «День рождения вместе с вами». И публика знала, что у меня день рождения, и все почти приносили букеты, а достать в то время цветы было очень сложно – когда их дарили, это была радость неимоверная. А до того, как цветы стали дарить, приносили игрушки детские – я их потом отдала детишкам 53-го детского дома. 

Вы также были первой из советских эстрадных артистов, кто выступил в Боливии, Гондурасе, Афганистане.

Да, было дело. Поскольку я способна к языкам, для концерта в Афганистане я выучила песню на пушту – и после нее на сцену вышел Тараки, поднял мне челку и в лоб поцеловал (Нур Тараки – генеральный секретарь ЦК НДПА – Прим. ред.). Это было высшим признанием, чтобы мужчина публично женщину поцеловал, они же мусульмане. Боливия, Перу – тоже особенные гастроли. Я на испанском пела, говорила – зрители радовались. 

И вы дважды выступали в зале «Олимпия» в Париже. 

Этот зал считался самым престижным в мире – там пели Эдит Пиаф, Жильбер Беко. Мне очень повезло, что меня вычислил Брюно Кокатрикс, хозяин «Олимпии» – и я там дважды выступала, один раз с московским Мюзик-Холлом, потом вела программу ленинградского Мюзик-Холла. Брюно планировал мой сольный концерт лучших советских песен на французском, но, к сожалению, ушел в мир иной. 

Хотела сказать вам комплимент – в фильме «Неисправимый лгун» с Вициным вы так органично играете!

Спасибо! Я играла саму себя, как же я могла иначе. 

Почему же вы не продолжили карьеру в кино? 

У меня были еще какие-то предложения играть опять саму себя – я наотрез отказалась. Потом какую-то роль скинули – я пробовала, им не понравилось. Так что киноактрисы из меня не получилось. Да и Сан Саныч Броневицкий не очень хотел, чтобы я в кино шла. Намекал, что это не мое. Мое – петь песни, вот я и пела.

На вашу песню «Сосед» сделали ремиксы известные западные исполнители, ее франкоязычную версию – La Trompette – спела Ин-Грид. Вы слышали эти композиции? 

Да вы что! Но Ин-Грид же не француженка. Слава Богу, я не слышала, а то бы я ее застрелила.

Серьезно? 

Если коверкают и портят песню, надо наказывать. Естественно, я пошутила, но осуждаю тех, кто берется за то, что не получается. 

Кто из молодых исполнителей вам импонирует? 

Вы знаете, не могу никого назвать. Скажу словами Брюно Кокатрикса –  личностей нет. Поют, но не запоминаются. Конечно, кроме Пугачевой, Ротару – это личности. Остальные пытаются, но с этим надо родиться. 

Спасибо большое! Вы были первой на сцене во многом. Первая в СССР сняли со стойки микрофон и начали работать с залом…

Я же молодая, подвижная была, стоять у стойки мне было очень некомфортно — я сняла микрофон и пошла в зал, благо шнур длинный был.

И разрушили стену между вами и зрителями. У вас уникальная пластика, эстетика движений — ее нельзя было прятать за микрофонной стойкой, но это было смелым шагом. Вас не осуждали за это?

Осуждали, но все прошло. Все хорошо, что хорошо кончается. Сейчас я просто с улыбкой это все вспоминаю.

Вы исполняли свои хиты «А жизнь продолжается», «Город детства», «Придет и к вам любовь» даже в зале «Олимпия» в Париже.

Этот зал считался самым престижным в мире: там пели Эдит Пиаф, Жильбер Беко, The Beatles, Фрэнк Синатра, Луи Армстронг. Мне очень повезло, что меня вычислил директор «Олимпии» Брюно Кокатрикс — и я там дважды выступала: один раз с московским Мюзик-холлом, потом вела программу ленинградского Мюзик-холла. Брюно планировал мой сольный концерт лучших советских песен на французском, но, к сожалению, ушел в мир иной.

Кто из молодых исполнителей вам импонирует?

Вы знаете, не могу никого назвать. Личностей нет. Поют, но не запоминаются. Конечно, кроме Пугачевой, Ротару — это личности. Остальные пытаются, но с этим надо родиться.

текст: Виктория Пятыгина
фото: Валентин Блох