Как художник Ольга Лаврентьева создала комикс о блокаде Ленинграда

Графический роман назван по девичьей фамилии вашей бабушки — Валентины Викентьевны Сурвило. Почему вы решили рассказать ее историю?

Бабушка сильно повлияла на меня. Она с детства воспитывала нас с братом и делилась воспоминаниями о том, что пережила, — о репрессиях, войне и блокаде. Это был фон, на котором я взрослела и формировалась, но к тому, чтобы сделать книгу о ней, я долго шла. Нужно было все осмыслить в себе, переварить и получить опыт, чтобы делать более сложные вещи, с которыми раньше бы не справилась. Валентина Викентьевна родилась в Ленинграде и жила здесь до 12 лет. В 1937-м ее отца, Викентия Казимировича Сурвило, арестовали, а семью выслали в Башкирию. В город она вернулась накануне войны — в 1941 году окончила первый курс техникума. Здесь же провела всю блокаду — работала санитаркой в тюремной больнице, потом училась на курсах для бухгалтеров. К окончанию Великой Отечественной она осталась единственной, кто выжил из ее семьи. Сейчас ей 93 года, в марте исполнится 94.

То есть основой сюжета стали устные рассказы?

Да, бабушка никогда не вела записей или дневников, по­этому я слышала истории то об одном периоде ее жизни, то о другом. Все это не складывалось в единую линию — и надо было восстановить все по порядку и с деталями. Кроме того, я запросила в архивах ФСБ дело моего прадеда. Его сфабриковали очень типично — можно сказать, конвейерно. Якобы на Канонерском судоремонтном заводе существовала польская группировка. Их обвинили в заговоре по знаменитой 58-й статье о контрреволюционной деятельности. На самом деле — это просто были одиннадцать рабочих польского происхождения. В 1937-м их арестовали и практически сразу расстреляли. В 1958-м дело Викентия Казимировича Сурвило было пересмотрено, но о его судьбе семья узнала только в перестройку, когда открыли архивы НКВД. Я в общих чертах знала, что есть в этих материалах, но мне хотелось увидеть дело вживую: как выглядят все эти справки и протоколы, и, возможно, найти новые факты.

Это удалось?

Все оказалось не так просто. Я ожидала, что мне дадут папку, которую смогу целиком листать. Но половина страниц была закрыта бумажками и скрепками, часть справок убрана в конверты, а напротив сидела работница архива, которая следила, чтобы ничего лишнего не открывали. Может быть, сейчас наступает то время, когда получится переосмыслить репрессии и более объективно на них взглянуть. Потому что пока градус дискуссии настолько высокий, что все переходит в истерику и заканчивается криками: «Кровавый Сталин» или «Великий Сталин». Это происходит из-за того, что не хватает материалов — неизвестно даже точное количество пострадавших. Мне кажется, нужно, в первую очередь, оцифровать архивы ФСБ и выложить их в открытый доступ. 

Несмотря на темы репрессий, войны и блокады, мне показалось, что у романа все-таки не мрачная интонация.

Да, мне хотелось подчеркнуть противоречивость жизни — происходит трагедия, но ее сменяют радостные события. Бабушка вышла замуж в 1945 году, сделала хорошую карьеру. Были не только тьма, боль и отчаяние, но и светлые моменты. В книге есть и любовь, и семья.

А вы уже показывали «Сурвило» Валентине Викентьевне?

К сожалению, бабушка почти не видит, поэтому, когда выйдет книга, буду читать ей вслух, но не все — пропущу самые тяжелые моменты, связанные с потерей близких.

Почему вы рассказываете истории именно через комиксы?

Графический роман — для меня самая естественная и удобная форма поделиться своими мыслями. Мне кажется, что такая литература в чем-то сложнее обычной: когда соединяются текст и картинка, рождается третий смысл. Какие-то зачаточные комиксы я начала делать еще в детстве, когда еще не умела читать и писать. Я складывала листы пополам, и на каждой странице у меня был новый кадр. Текста там нет, хотя что-то подписано бабушкиной рукой.

То есть все родом из детства.

Да, а потом я окончила художественную школу и поступила на дизайнера-графика в СПбГУ. Я думала, что мой путь понятен, но случайно попала на фестиваль интеллектуальных комиксов «Бумфест» в 2008 году. Тогда у нас с авторскими графическими романами было негде познакомиться, и для меня он стал откровением. Я поняла, что это как раз то, чем я хочу заниматься: синтез рисования и моих попыток писать тексты. После этого я начала учиться делать комиксы — методом проб и ошибок.

А что все же для вас первичнее история или иллюстрации?

Мне кажется, сюжет — на его основе уже появляются образы. Все мои книги выглядят по-разному. Если их положить рядом, можно подумать, что их делали разные авторы, так каждому я ищу свою визуализацию. «Сурвило» — нарочито в ретростиле с отсылкой к советским картинам. Я старалась передать эстетику немного расплывчатых черно-белых фотографий. Вообще, все мои комиксы основаны на реальных событиях. Например, «Процесс двенадцати» — это был графический репортаж, который я делала по ходу судебных слушаний над активистам «Другой России». Главной интригой был приговор: посадят их или нет. Кончилось все в итоге не так плохо: всех освободили, и они пошли по домам праздновать Новый год. В детективе «Шув» я опиралась на мои и брата детские рисунки и комиксы — отнеслась к ним как к документам. Решила, что не буду их проверять на достоверность, а возьму и перенесу все дословно: со всеми нелепостями, версиями и предположениями, которые мы строили, почему и как умер наш сосед.

Уже придумали, какую документальную историю визуализируете следующей?

В ближайшие несколько месяцев я не начну новый роман, но знаю, что хочу сделать — потихоньку собирается материал. Мне помогает образование дизайнера-графика: к книге я подхожу как к проекту. К моменту, когда начинаю рисовать, знаю все последующие 300 страниц и каждый кадр. Для себя в голове все уже есть — а дальше уже ремесленная работа. 

Фото: Иван Трояновский