Артиллерист, командир батареи, награжден орденами Отечественной войны I и II степени, медалями «За отвагу», «За оборону Москвы». Участвовал в боях на Бородинском поле и в Ржевской битве, где был тяжело ранен. Позже демобилизован. Вернувшись с фронта, до 1988 года работал в партийных органах Челябинской области, в том числе, заведующим отделом пропаганды.
Петр Павлович, как в начале тридцатых выглядел Челябинск?
В 1932 году я переехал в город из деревни и поступил в училище фабрично-заводского обучения при тракторном заводе. Население тогда составляло порядка двухсот пятидесяти тысяч человек. Деревянные домики, много деревьев, чистый воздух, в речке Миасс купались и ловили рыбу, а рядом со зданием облисполкома (на проспекте Ленина, − прим. ред.) цвел богатейший сад с акациями. Раньше на северо-западе находился аэродром. Я когда начал работать на заводе, параллельно учился в аэроклубе, летчиком хотел стать. Мы на планерах над городом летали, «мертвые петли» делали. Вам не приходилось с парашютом прыгать? Приятная штука! (Улыбается.) Продолжить учебу не вышло: медицинская комиссия не пропустила, и я авиацию бросил. Так что я без пяти минут летчик.
Где вы встретили войну?
На Дальнем Востоке. В сентябре 1938 года я был призван в ряды Советской армии. В дивизию попал прославленную, она участвовала в сражениях у озера Хасан. В 1941-ом должен был демобилизоваться, но началась война. Наша дивизия в полном составе, в эшелонах прибыла вначале под Ленинград, на Волховский фронт, а когда немцы стали усиленно наступать на Москву, нас перебросили под Смоленск. Сходу в бой. Весь Западный фронт отходил на восток, поэтому до декабря 1941 года мы день сражались, ночь отходили. Так дошли до Бородино, где оказались в самом пекле – атаки отбивали беспрерывно. Там я получил свое первое ранение. В полевом госпитале подклепали немножко, и - снова на передовую. Попал на этот раз на Северо-Западный фронт, в армию Рокоссовского, и меня назначили командиром батареи сорокапятимиллиметровой пушки. В этом полку я прослужил до августа 1942 года. Мы дошли до Ржева, где велись ожесточенные бои. Ленинград как раз уже попал в окружение, и наша дивизия прорвала кольцо вражеских войск. Здесь меня тяжело ранили в плечо и чуть выше сердца. С такой вот култышкой я остался (Показывает левую руку). На службе больше не восстановили. После демобилизации предложили работу заведующего отделом пропаганды. Разъезжали по районам, читали лекции о положении на фронте, набирали агитаторов, лекторов, пропагандистов. Это было тогда востребовано, война ведь еще шла.
Быть отважным на войне - значит не бояться? А как не бояться?
Вот эпизод такой, как наяву вижу. Немец поселок занял, надо его оттуда выбить. Идем в атаку, а он пулеметом лупит. Тут некогда рассуждать. Бежишь, насколько хватает сил и воли, кричишь: «Ура! За Родину! За Сталина!». Отступать некуда. Рядом солдат упал, ложишься за него и стреляешь. Потом поднимаешься - деваться некуда. Тут еще «мессеры» летают, они сверху «галушки» бросают. Хочется поглубже зарыться в снег, а он замерзший - не откопаешь, но пытаешься. Страшно, конечно. Пока живой - умирать неохота.
Дома вас ждала любимая. Вы писали ей с фронта?
Конечно, когда была свободная минута. Деньги за службу пересылал семье. У нас ведь уже была дочка Лида. Писал, что тоскую, тем более, когда малышка появилась. А там что? Однообразие, скука, одна скука. Мечтать некогда было. Я удивлялся, что на ходу спать можно, оказывается. Идешь и дремлешь, пока не наткнешься на соседа. До того измотаны были: лапники наломаешь, бросишь на снег и тут же засыпаешь. Небольшая передышка и снова в бой. Вспоминать тяжело. Когда видишь, что товарищи мучаются, да еще и кричат: «Пристрели!»... (Сдерживает слезы.)
Вам больше ста лет. Вы прожили достаточно, чтобы судить – мир изменился?
До неузнаваемости. Добрее как-то он был в наше время. Больше общались и дружили, коллективизм был, а сейчас – разобщенность. Я прожил в этой квартире тридцать с лишним лет, и знаю только одного соседа. Демонстрации раньше какие были: улицы заполнены песнями и звуками гармошки, после шествия полный дом народу собирался. Кроме того, сегодня молодым замечания невозможно сделать, обязательно грубо ответят. Либо в транспорт (про себя говорю) заходишь с клюшкой, нащупываешь поручень, а молодые сидят в наушниках или с телефоном, и не повернутся даже.
Что бы вам хотелось еще успеть сделать?
Я не уйду, пока не проеду в челябинском метро. Это правда моя мечта. (Улыбается.) Вроде, там опять начинают шевелиться.
Комментарии (0)