Мэган Виртанен о том, как революция, советские запреты, религия и эзотерика меняли новогоднюю моду

«Как (где, с кем, в чём) вы будете встречать Новый год?» — от этого набора вопросов каждый раз приходится уклоняться с начала декабря. Попробуйте спросить собеседника о том, как он или она собираются отметить 8 марта, День независимости или День нефтяника, — вы увидите недоумение. Планами на празднование Нового года делятся все. 

Журналы пестрят статьями о том, как правильно одеться и что поставить на стол, чтобы предстоящий год был успешным. В одну кучу сваливают и традиции всех народов мира, и восточный Год Собаки (начинающийся на самом деле полутора месяцами позже), и астрологические рекомендации, и прочую эзотерику. Ночь с 31 декабря на 1 января в современной России по сути вобрала в себя все возможные сакральные и мистериальные смыслы Великого Перехода.

Любая культура подразумевает, что для каждого праздника есть устойчивый набор слов и действий, а также одежды и украшений. В аграрных обществах такие праздники обычно были привязаны к сельскохозяйственному циклу, и их было несколько. Индустриальное общество потребовало нового отношения к времени и календарю, так что Новый год как праздник полноценно вступил в свои права в 20 веке. Фабричному рабочему или конторскому служащему не столь важны даты равноденствия или солнцестояния, как окончание отчётного года. И всё же на Западе рождественские праздники затмевают Новый год по важности. Именно к Рождеству покупаются подарки и готовится праздничный стол, ну а в новогоднюю ночь можно сходить на очередную вечеринку.

Совсем иное отношение к Новому году в России связано с деятельностью советской власти. Сразу после революции началось искоренение как религиозных, так и архаических деревенских традиций. В том числе, пресса двадцатых годов бичевала «отсталую» и «буржуазную» традицию устраивать рождественские елки. Впрочем, в тридцатые годы курс изменился, и в 1935 страна вновь увидела наряжённую елку — но не рождественскую, а новогоднюю.

«Если безобразие нельзя предотвратить, то его нужно возглавить», — возможно, именно под этим девизом формировалась новая традиция советских новогодних празднований, призванная вытеснить привычные рождественские. Немного знакомых элементов: например, елка. Немного новых: образ Снегурочки был введён в сценарии праздника во второй половине 1930-х. Немного буржуазных удовольствий: Советское шампанское. Немного народных традиций: карнавал, то бишь, ряженые. И наконец, куда простой советской женщине надеть шикарное вечернее платье, как не на празднование в заводском Доме культуры.

По мере того как многие официальные советские праздники становились все более официозными и выхолощенными, Новый год обретал особую значимость. Консервированный зеленый горошек для салатов покупали ещё до демонстрации 7 ноября, а вот волосы женщины часто красили прямо 31 декабря. Да и лучший наряд надевали именно на этот праздник, даже если праздновали дома.

В постсоветской России новогодние торжества стали ещё более важными: пожалуй, только по поводу ночи с 31 декабря на 1 января не возникает общественных дискуссий разной степени накаленности. Совершение культового акта всегда переживается как внутренняя потребность, и даже граждане, громко заявляющие, что лягут спать в десять вечера и никакого Нового года знать не хотят, всё же поддаются «новогоднему настроению». В конце концов, это отличный повод купить новое платье.