«Я не верю в демиургическую мис­сию писателя»: Алексей Иванов о работе в стол, любимых книгах детства и кошках

«Я задам вопрос о личном, хорошо?»

21.11.2005. Александра

Алексей, я из Екатеринбурга, у нас много общих знакомых. Они рассказали мне, что студентом вы работали в легендарном «Уральском cледопыте» под началом гуру фантастов того времени Виталия Бугрова. Вас взяли, потому что вы сами писали фантастику?

Да, я пришёл в «Следопыт», когда учился на первом курсе. Виталий Ивано­вич устроил мне экзамен на знание фан­тастики. Я тогда читал всё, что можно было достать в СССР, и экзамен выдержал. Меня взяли. А про то, что я и сам пишу, Бугров не знал. Я не рассказал ему об этом — про­сто стеснялся. Тогда я считал, что публи­кация в «Следопыте» — недосягаемая вы­сота. И про мои опыты Виталий Иванович узнал случайно. Студенческий друг показал мою повесть «Краюхин бор» алма-атин­скому журналу «Простор». Журнал взял её для публикации, но вдруг передумал: ре­дактор почему-то решил, что эта повесть уже печаталась в «Следопыте». Чтобы до­казать обратное, мне пришлось про­сить у Виталия Ивановича официальную справку. Так он узнал, что я тоже пишу, и предложил показать тексты. Я при­нес Бугрову «Охоту на “Большую Медве­дицу”», и Бугрову она понравилась. Эта повесть появилась в «Следопыте» в 1990 году. По итогам года в рейтинге журнала она заняла второе место. На первом были братья Стругацкие. И я этим очень горжусь.

А в Алма-Ате «Краюхин бор» так и не вы­шел, и моя бабушка, ожидая публикации внука, три года напрасно выписывала «Простор».

14.02.2006. Наталья                     

Помните ли вы себя в детстве? Вы любили читать? Пользовались библиотекой? А сейчас пользуетесь? Это я как библиотекарь интересуюсь.

Я с детства хотел стать писателем, поэтому и читал много — в основном фантастику. Конечно, как все советские школьники, я был записан в библиотеку. Это была библиотека Клуба речников. Я ходил туда каждую неделю, для меня те визиты были волнительным ритуалом. Я всегда подолгу выбирал книги и часто начинал читать их уже по дороге домой.

Сейчас у меня нет надобности записы­ваться в какую-либо библиотеку, потому что за эти годы я уже собрал свою соб­ственную, и немаленькую. И ещё появился интернет. Однако я всё равно регулярно бываю в библиотеках — теперь как писа­тель: там проходят мои встречи с читате­лями.

10.04.2007. Альберт

На фоне серьёзных и даже глобальных вопросов адресую вам вопрос житейский: а кошек вы любите? И что за старый серый кот у вас дома живёт?

Спасибо, что вы помните, что я не пророк и трибун, а тоже человек. Я очень люблю и глубоко уважаю котов. Всех. Не люди, а коты — венец творения. Такой вот венец у меня и живёт. Ему лет 15, зовут его Чип. Он сам пришёл и вынудил меня посвятить жизнь служению ему. С тех пор его здоровье безостановочно улучшается, а благосостояние бесперебойно растёт. ВВП (всяческое вкусное питание) ежегодно стремится к удвоению.

06.02.2009. Галина

Вы упомянули о том, что первые ваши произведения попали к издателям по блату. А какой путь был у последующих? И ещё, какие чувства переживает автор, когда его книга никого не заинтересовала? Для кого вы писали тогда? Для кого пишете теперь?

«Географ» пролежал в столе семь лет, а «Сердце пармы» — три года. «По блату» (сейчас это выражение времён застоя вы­глядит забавно) «Парма» попала в из­дательство «Пальмира», а «Географ» — в «Вагриус». Это был единый общий «блат», потому и книги вышли одновре­менно. А дальше у меня появился про­фессиональный агент, он и сосватал меня в издательство «Азбука-классика», которое системно издало у меня всё.

А вот что сказать про чувства?.. Главное чувство — злость. Я никогда не верил, что пишу плохо или быть писателем — не для меня. Я знал, чего стою, даже если никто не разделял моих оценок. Впрочем, и оце­нок-то не было. Было просто надменное молчание, пустота, тишина, глухой игнор.

Конкретного адресата у меня тогда не было, впрочем, нет и сейчас. Кто-то правильно заметил: писатель пишет те книги, которые сам хотел бы прочитать как читатель, но их нет.

08.03.2011. Алексей

Вот вы достаточно долго писали романы, как говорится, в стол. Вы чувствовали, что это не зря, что всё равно они будут опубликованы? Что давало вам силу и уверенность?

Нет, я не верил, что мои романы будут опубликованы. Я думал: может, к полтиннику у меня случайно выйдет какая-нибудь одна книжка в местном издательстве тиражом тыщи две, и всё. Я знаю немало подобных примеров. А про­должал писать я просто потому, что мне это органично. Вот представьте, что вы умеете хорошо готовить, но гости к вам не ходят: вы же всё равно не будете ужинать «Доши­раком». На «продолжать писать» усилий не требовалось, это не подвиг. Не вопрос силы воли, а вопрос самоидентичности.

10.03.2011. Татьяна

Если не сложно, ответьте пожалуйста на вопрос: какие книги в детстве были у вас любимыми и какие любите сейчас? (Любимые — это когда можешь перечитывать несколько раз и всегда что-то новое в них находишь.)

В детстве я пожирал фантастику. Так что моими любимыми книгами были не «Остров сокровищ» и «Три мушкетёра», а книги Стругацких, Ефремова, Сергея Павлова, Войскунского и Лукодьянова, Ем­цева и Парнова, Гуревича и многих дру­гих советских фантастов, замечательных и не очень. Из иностранных — Шекли, Хайнлайн, Кларк, Эндрю Нортон, Гарри Гаррисон и прочее мальчиковое чтение. Я и до сих пор люблю Стругацких и Павлова, Шекли и Хайнлайна. А ещё для души перечитываю «Непобедимый» Лема, «Тигр! Тигр!» Бестера, «Голубятню на жёлтой по­ляне» Крапивина, «Пять похищенных мо­нахов» Коваля, «День Шакала» Форсайта, «Синюю бороду» Воннегута, «Ким» Ки­плинга, «Выше стропила, плотники!» Сэ­линджера, «Сто лет одиночества» Маркеса, «Силу и славу» Грэма Грина, «Сон о белых горах» Астафьева.

25.04.2011. Служкин                      

«Географ» и «Блуда и МУДО» сильно зацепили. Не в последнюю очередь, наверное, потому что очень близкие темы и ситуации там рассмотрены. Ваши герои настолько близки мне, что я всех их почти физически чувствую. Читая книгу, вживаешься в повествование настолько, что отрываться потом больно. Тем более что заканчиваются книги, как и положено, ничем. Ровно как оно всегда и бывает.

Наверное, это не совсем правильно везде видеть автора, уравнивать его с персонажами. Но насколько Алексей Иванов близок Моржову и Служкину?

Плохие и хорошие писатели занимаются одним и тем же: создают новые сущности, которые живут в их книгах. В. Сорокин сказал, что книги мертвы, они написаны на мёртвой бумаге, и вовсе не кровью, а чернилами. Какие сущности создаёт Алексей Иванов? Его Служкин и Моржов — они живые или мёртвые?

Мне близки и Служкин, и Моржов. Каждого из них в какой-то степени я пи­сал с себя. Но нигде нет тождества. А со­впадения по биографии — лишь для того, чтобы знать жизнь своих героев. Когда ро­ман «раскрутится» в сознании, мои герои уже существуют для меня реально. Будто в каком-то параллельном мире. И я опи­сываю их как можно более адекватно.

Я не думаю, что писатели создают новые сущности, не верю в демиургическую мис­сию писателя. Мне представляется, что писатель просто материализует в слове то, что уже когда-то произошло или как-то существует сейчас, но пока не выражено в словах. Ведь многие догадываются, что какая-то знатная дама от тоски действи­тельно бросалась под поезд, а на Патриар­ших прудах и вправду побывал сатана. Есть в этих выдумках писателей что-то до та­кой степени подлинное, что даже некор­ректно говорить о «рукотворности» обра­зов. Парадокс.

В общем, писатель представляется мне автором описания, а не автором события, пускай даже он сам придумал это событие. Событие или человека — разницы нет. По­этому герои для меня живые — не только мои собственные герои, а все, которые задели душу. Ведь мы по большей части имеем дело не с реальностью, а с образами. Событие случилось и больше не повторится никогда, а его образ всегда при нас. Адек­ватен ли он событию — вопрос спорный. Но в таком случае нет различия между тем, что вымышлено, тем, что помнишь, и тем, про что тебе рассказали. Все три ка­тегории явлений в сознании существуют одинаково. Это правило не универсально, однако для литературы годится. Вот и сей­час я ведь общаюсь не с вами, а с вашим образом, который создал себе сам

10.05.2011. Григорий

На мой взгляд, лучшими художественными книгами про войну в русской литературе являются книги писателей-участников: «Хаджи-Мурат» и «Кавказский пленник» Толстого, «Прокляты и убиты» Астафьева. А вы бы взялись написать роман или повесть про войну в Чечне или Осетии, не будучи её участником?

Нет, я бы не взялся писать о войне в Чечне или Осетии. Конечно, лучше всего писать о событии, в котором ты принимал участие, но можно справиться с задачей и не будучи ветераном. Однако всё равно надо иметь хоть какой-то «местный» опыт — знать тех людей, те места, атмосферу. Я всего этого не знаю. Я бывал на Кавказе — в Карачаево-Черкесии и Абхазии, но давно. Я был участником военно-патриотической экспедиции, мы собирали кости и оружие солдат, погибших в Великую Отечественную. Удивительно, что кости так и лежат там, ле­том вытаивая из ледника. Страшно было ви­деть россыпи человеческих зубов в стрелко­вых ячейках из камней, доставать из снега английские кожаные ботинки, из которых вываливаются фаланги пальцев. Видеть на­стоящие ржавые обломки — неразорвавши­еся мины, станки и щитки от пулемётов, диски и рожки от автоматов, наших и не­мецких. Вот этот опыт у меня есть, и о Ве­ликой Отечественной на Кавказе я мог бы написать. А про недавние войны на Кав­казе — нет. Может быть, на тех перевалах Великая Отечественная для меня вытеснила любую другую войну.