«В России уже есть климатические мигранты!»: Нобелевский лауреат Алексей Кокорин — о том, кто они и много ли их

Недавно вы рассказали журналистам, что уже сейчас в России есть климатические мигранты, что вы имели в виду?

Что я вкладываю в это понятие. Дело в том, что я не социолог и не исследователь миграции, поэтому использую бытовое определение слов «климатические мигранты». Для меня это люди, которые выбирают место жительства, исходя из климатических условий.

Журналисты спросили меня, когда такие люди появятся в России, и я ответил: они, вообще-то, уже есть. Из своего опыта я знаю, что люди, которые уезжают с северных территорий (чаще всего, достигнув пенсионного возраста), любят переезжать в более теплые края. Раньше они традиционно ехали в Ростовскую область, в Краснодарский и Ставропольский края. Однако сейчас из-за климата в этих регионах для них становится слишком жарко. Поэтому все чаще они едут в другие регионы, к примеру, Омскую и Новосибирскую области.

Почему я говорю именно об этой категории людей? Некоторые люди, скажем из Таджикистана, возможно, тоже едут в Россию в том числе по климатическим мотивам, к примеру, из-за нехватки пресной воды. Но в этом случае этот мотив очень сложно отделить от других, скажем, экономических, причин. В случае с теми, кто покидает Чукотку, мы можем уверенно говорить: на их выбор нового места жительства влияет именно климатический фактор. Мы можем быть уверены, что это не экономические причины — жизнь в Новосибирске не дешевле, чем жизнь в Краснодаре или Ростове.

Это первые ласточки или мы можем говорить о сколько-нибудь активном процессе?

Да, это пока первые ласточки. Хотя, повторюсь, мы до конца не понимаем, какую роль играют климатические факторы в других случаях. Влияет ли климат на решение людей в той же Средней Азии покинуть свои страны? Или там просто нехватка работы, или это результат этнических конфликтов, или даже военных столкновений?

Выделить в этом перечне именно климатические факторы очень сложно, хотя социологи стараются. Уже есть макроэкономические оценки, правда, не в масштабах России, а в масштабах мира. Там указывается, что главными драйверами климатической миграции станут засухи и недостаток пресной воды. К концу XXI века эти причины могут побудить от 1 до 3 млрд человек стать мигрантами.

А когда эти причины начнут проявляться настолько остро, что мы увидим первые крупные волны климатических мигрантов?

Честно говоря, не знаю. И не знаю, кто может ответить на этот вопрос. Как климатолог я могу сказать вам только одно: каждые лет 10 мы все чаще сталкиваемся с аномальными, некомфортными температурами. Для Москвы — это +30, для Волгограда — где-то +36, для Краснодара — +42 и выше.

Так вот, через 30–40 лет такие некомфортные температуры будут у нас в три раза чаще, то есть не раз в десять лет, а в среднем раз в три года. При этом будет фиксироваться то, что медики называют преждевременной смертностью, то есть будут умирать люди, которые еще могли бы пожить, но не смогли перенести столь неблагоприятные условия. Побудит ли это людей массово уезжать? Тут скорее вопрос к социологам.

Плюс к этому важно понимать, что не все зависит именно от температуры. К примеру, в начале 2010-х годов Москва столкнулась с очень жарким летом и пожарами на торфяниках. Люди задыхались от жара и дыма. С тех пор осушенные в советское время торфяники опять затопили, и в 2021 году таких проблем не было. Снова было невыносимо жарко, но все же не так страшно. Потому что не было дыма. Так вот, если такое будет происходить каждые три года, насколько это будет мотивировать людей к переезду?

Раз мы коснулись конкретных территорий, какие регионы окажутся под наибольшим ударом из-за изменения климата? Откуда может пойти поток климатических мигрантов?

Некоторое время назад Росгидромет провел ранжирование наиболее уязвимых к изменению климата регионов страны. Но они оценивали с точки зрения жизни людей и сельского хозяйства. Поэтому, к примеру, малонаселенные арктические территории в этот список не попали.

Так вот, они выделили прежде всего юг Европейской части России. Там уже сейчас необходимо предпринимать адаптационные меры, потому что лет через 20–30 зона наиболее эффективного сельского хозяйства (если мы говорим с точки зрения климата) сместится на север.

Насколько сильно? До Воронежа и Тамбова или, скажем, до Нижнего Новгорода?

Нет, конечно, не до Нижнего Новгорода. Речь идет о паре сотен километров. Но самые благоприятные условия уже будут, вероятно, в районе Воронежа [а не Ростова и Краснодара].

Вы сами сказали, что в этот прогноз попали прежде всего аграрные регионы. Где еще могут начаться проблемы?

Юг Дальнего Востока. Там климатические процессы идут немного иначе, нежели на остальной территории России. Муссонная циркуляция. Она меняется хитрым образом, поэтому может возникнуть ситуация, когда наводнения и другие неблагоприятные явления там будут также учащаться.

Под ударом здесь может оказаться как Приморский край, так и юг Хабаровского. А также Амурская область. Это, безусловно, также зона риска.

А северные территории?

Здесь в голову приходят уже упоминавшиеся лесные пожары. Под ударом могут оказаться Якутия, Красноярский край.

При этом надо понимать, что климатические предпосылки лесных пожаров — то есть длительные периоды сухой и жаркой погоды — действительно будут нарастать. Но это будет происходить медленно.

Главное здесь — насколько активно будут реагировать на неклиматические факторы. В каком состоянии леса, как там устроены противопожарные полосы, есть ли дороги для подвоза пожарной техники. Будут ли тушить пожары.

Еще такой вопрос. Известно, что климат меняется очень медленно. Не раз говорилось, даже если представить себе невозможную ситуацию, когда все электростанции мира в один день перестают работать, климат на планете все равно после этого будет некоторое время продолжать теплеть. Так вот, есть ли регионы, которые уже не спасти? Места, которые станут непригодны для жизни, даже если мы сегодня решим проблему выбросов парниковых газов?

В России, пожалуй, таких мест пока нет. Их, я думаю, нет даже в [граничащих с РФ странах] Центральной Азии. Но в мире такие регионы, вероятно, уже есть. К примеру, весь юг Африки.

В смысле, какие-то регионы ЮАР?

Нет, такие на всем юге Африки: и в Ботсване, и в Намибии, и в Замбии, и в Зимбабве — это [территории, на которых живет] очень много народу! Такие места есть в Южной и Центральной Америке, в Юго-Восточной Азии.

Но для нас, конечно, важнее, что такие места могут появиться в Средиземноморье. Причем на всем Средиземноморье: от Марокко до Армении включительно!

К примеру, в Армении прогнозируется очень тяжелая ситуация с пресной водой. По количеству осадков она будет намного хуже, чем в Центральной Азии — и это факт. Хотя, конечно, мы знаем, что тот же Израиль живет с минимумом воды. Может быть, и Армения сможет.

Что в этих условиях остается делать?

То, что должно будет произойти к середине века, уже предопределено. Никто, как вы верно отметили, разом рубильники всех электростанций выключать не будет. Это фантастика. Дальше вопрос: сумеем мы к 2070-м годам достичь углеродной нейтральности? Перейти на выработку электричества без ископаемого топлива? Тогда нас ожидает «всего лишь» учащение засух и аномальной жары примерно в три раза.

Если же достичь углеродной нейтральности не получится, то все будет совсем плохо. Нас ждет учащение таких событий чуть ли не в десять раз к концу века. Хотя это никому не выгодно, даже специалисты редко всерьез просчитывают этот вариант.

Если же говорить о том, что будет в течение ближайших десятилетий, то нам надо адаптироваться. Прежде всего в том, что касается системы здравоохранения и водного хозяйства. Бизнес по всему миру подстроится, компании добывают то, что им нужно, и в тундре, и в пустыне. А вот здравоохранение и водное хозяйство — это то, чему необходимо будет уделять больше всего внимания.