«Я не впала в маразм: понимаю, что лучше спасти от рака ребенка, чем 70-летнюю бабушку»

Первый диагноз

Я родилась в Подмосковье сразу после войны, летом 1945 года, папа там служил, а мама работала учительницей. Потом родители вернулись во Всеволожск, где мы и остались. Я никогда особенно не болела. С возрастом появились стандартные проблемы: давление, вены, но по врачам я не ходила. Но подспудно я всегда знала, что нахожусь в группе риска: сестра отца рано умерла от рака, ей было всего 53 года.

Впервые диагноз «лимфома» мне поставили в 2010 году, мне тогда было 65 лет. У меня начала опухать нога, и я пошла к хирургу, молодому мальчику, наверное, сразу после института. Он выписал таблетки, я их пропила, но опухоль поднималась. За семь месяцев меня лечили пять врачей, они выписывали разные лекарства и не могли ничего сказать. Я за это время успела в слетать Китай, а когда вернулась, на мне уже не застегивалась зимняя обувь. В итоге мне все-таки сделали УЗИ и обнаружили лимфому в паху, как виноградную ветвь – она зажала вену и перекрыла доступ крови

Но на этом хождения не закончились – нужно было определить, что это за вид лимфомы, меня отправляли из одной больницы в другую в разные концы города. Однажды мне отказались отдавать анализы, а у них рядом с отделением был морг. Я ответила, что, если не отдадут, то тут как раз идти недалеко. Через пять минут все, конечно, сделали. Я считаю, что ко всему нужно подходить с юмором.

Мне сразу поставили четвертую степень, потому что был затронут костный мозг. Врач тогда повторяла: «Вы только не волнуйтесь, Ольга Ивановна». Но в обморок я не упала, даже не присела. Восприняла это не как трагедию, просто подумала: «Надо лечиться».

Жизнь в больнице

Я лежала НМИЦ онкологии в Песочном, там у меня был жесткий график, расслабляться некогда: каждый день капельницы и процедуры. На десятый у меня поднималась температура, появлялся кашель, и начиналась борьба за жизнь. Я перечитала многие книги своей молодости, например, «Овод», любимые исторические романы, там неплохая библиотека. Сформировали ее сами пациенты – они выписываются и оставляют литературу.

Еще я много общалась с больными. Врачи специально отправляли ко мне в палату тех, кого нужно было поддержать. Вы ведь понимаете, что все по-разному относятся к онкологии. У меня подход простой: либо мы лечимся и считаем, что все будем здоровы, либо идите домой и тихонечко помирайте. Ныть не надо, надо верить, что все в будет хорошо и бороться.

Одну свою соседку по палате я убедила согласиться на экспериментальное лечение. Процедура стоила полмиллиона рублей, но ей предложили сделать все бесплатно, так как это испытание. Она испугалась: «Как я буду принимать неизвестно что?» и отказалась. Без этой программы она прожила бы полгода, но я с ней все обсудила, успокоила, и она все еще жива.

Мне мама с детства твердила, что надо все делать самой и не раскисать. «Пробьемся» – говорила она. Вот и у меня спрашивают: «Как дела?» Я отвечаю, что ничего, пробьемся. И пробиваемся. Здоровому человеку сложно говорить с больным. Но когда ты в такой же ситуации, слова находятся сами собой. К нам однажды привезли женщину лет 80, у нее были проблемы с венами, ее это расстраивало. Я ей показала свои руки, а я моложе нее, но они у меня были все синие – и я не унывала. Она сразу успокоилась. Человеку нужен живой пример.

Возвращение на работу

Так я прожила семь месяцев, а потом сразу вернулась к работе. Моя мама тоже трудилась до 78 лет, я ей даже говорила: «Ну что ты нас позоришь». А она всегда отвечала, что ей главное до работы дойти, а там она уже встрепенется и оживляется. Когда за собой следишь и занимаешься делом, чувствуешь себя гораздо лучше. А что еще делать? Внуков пусть родители воспитывают, а то потом будут предъявлять претензии.

Мой коллектив мне очень помогает. Мне повезло – еще в 19 лет я пришла работать экономистом на предприятие «Позитрон», на нем производят электротехническое оборудование. Я приболела, на дневное отделение в институт меня не взяли, так как был очень низкий гемоглобин, сказали, чтобы сначала вылечилась. Я пошла на вечернее и была вынуждена найти работу. Но я попала к замечательным людям. Мы всю жизнь провели вместе – у нас не было никакой текучки, все знали друг друга, проводили с коллективом праздники, ездили отдыхать, передавали друг другу детские вещи. Однажды мой ребенок заболел пневмонией, а пенициллина не было – так все встали на уши, добывали его всем отделом и вечером уже привезли. Жизнь была тяжелая, условия сложные, у всех было много проблем. Но мы держимся вместе, и это выручает.

Снятие с инвалидности

После химиотерапии мне еще два года капали «Мабтеру» – поддерживающую терапию, раз в два месяца. После этого сделали компьютерную томографию, убедились, что все в порядке, и в день моего 69-летия сняли инвалидность. Экспертов я благодарила: «Я шла к вам, думая, что я совсем больная, и вы говорите, что со мной все хорошо – спасибо вам большое! Все, я полетела!». Надбавка за инвалидность — всего 400 рублей, а возможность считать себя здоровой гораздо дороже. Правда, мой онколог до сих пор удивлен, как они могли это сделать. Потому что лимфома не проходит, если она однажды появилась, то вы с ней и помрете.

Второй диагноз

После первого инцидента у меня в голове все время сидел червячок, что болезнь вернется. Но когда это случилось, мне снова долго не могли поставить диагноз, говорили, что ничего не понятно. В декабре начался кашель, ближе к лету появилась сильная одышка, два шага тяжело было сделать, обнаружили жидкость в легких, и началась новая эпопея. Собрали консилиум из четырех врачей, не знали, в какое отделение положить – в итоге спихнули в терапевтическое на три недели. Когда все-таки определили, что это лимфома, меня отказались принимать в клинике, в которой я лечилась в первый раз – в Песочном, потому что у них не было нужных препаратов. Им я уже доверяла, и тогда у меня чуть руки не опустились. В итоге я просто пришла к заведующей первого Меда и попросила лично. Это сработало.

Когда коллеги узнали о втором диагнозе, очень переживали. Я сказала только одному человеку и попросила пока остальных не расстраивать, но все равно втихомолку все друг другу передали. Когда меня поздравляли с этим новым годом, я уже чувствовала, что все знают.

Испугалась и сестра, а вот сыновья и невестки были на 100% уверены, что я поправлюсь, говорили, что другого и быть не может, и возмущались, когда я начала раздавать свои вещи. Все равно одежду лучше носить с живого человека. А они даже и думать о таком не хотят. Но я считаю, нужно быть готовым ко всему.

Во второй раз лечение переносится гораздо тяжелее. Сказывается возраст, да и новый препарат «Рибомустин» влияет сильнее. Волосы очень быстро превратились в черт пойми что, пришлось подстричься на лысо.

Помощь благотворительного фонда

Первый раз все мое лечение было за государственный счет, но во второй врач сказал мне, что препараты по квоте помогут мне, как мертвому припарки. Он посоветовал обратиться в AdVita, помог составить заявку, и я стала их подопечной. Одна химиотерапия стоит 120 000 рублей, мне уже сделали четыре, скоро будет пятая. Когда я делала первую, то переживала, что на следующую денег не было. Но меня успокаивал мой врач, Иван Владимирович, говорил, что мы в любом случае обязательно найдем выход из положения. Он прекрасный специалист, очень внимательный, и ему я поверила. На докторов мне везет, как и вообще на окружение. Ни разу не было такого, чтобы мне сказали, мол, «старуха, зачем тебе лечиться». Хороших людей все-таки гораздо больше, чем плохих.

Я думаю, что жертвователи не знают, что деньги идут именно на меня. Я понимаю, что заплатить за лечение ребенка кажется правильнее, справедливее, чем потратить сотни тысяч на семидесятилетнюю бабушку, я еще не впала в маразм. И как мать, бабушка и прабабушка я тоже думаю, что лучше помогать детям. Когда я вижу молодых в клинике, у меня у самой сердце сжимается, их сейчас очень много. Я уже столько всего прожила, а они ничего еще не видели. Но я уверена, что те, кто принимают решения в фонде, не стали бы ущемлять детей за счет меня. Мне кажется, подкопились у них деньги – и они потратили их на мое лечение.

Как находить силы для борьбы

Мне помогает не сдаваться желание жить и не быть никому в тягость. Из-за этого и борюсь. Часто общаюсь с приятельницами. Я стараюсь, когда мне плохо, никому не докучать, но они как будто чувствуют – только мне станет нехорошо, обязательно кто-нибудь позвонит и все поймет по голосу. У них свои болячки – у одной недавно была операция на сердце, ей еще тяжелее, чем мне, ну как я могу жаловаться. Мы поддерживаем друг друга, как можем. Конечно, все мы старые, в начале нашей дружбы мы и подумать не могли, что столько проживем. Но ничего – прожили, и хорошо, интересно.

Я пока не решила, что буду делать, когда вылечусь, не представляю себя сидящей дома. Когда у меня начались первые симптомы, я написала заявление на увольнение без даты – чтобы, если лимфома подтвердится, меня не держали. Но в коллективе все равно думают, что я вернусь.

У меня сейчас главная цель – поменьше обременять своих детей, не становиться для них обузой. Недавно я им сказала: «Если я слягу, сразу отправляйте в хоспис, чтобы не заморачиваться». Нужно ломать эти стереотипы, нельзя молодых людей, которым нужно работать, заставлять мучиться и переживать. Хоспис есть – значит надо уезжать туда, там тоже есть люди, и ты хотя бы будешь не один.