Фрол Буримский: «Мода находит не тренды, а новые точки для манипуляций: экология, права женщин, меньшинства»

Как ты решился на довольно отважный шаг — запустить не просто бренд, но бренд кутюрный?

Готовой одеждой я не стал заниматься потому, что в этом сегменте и без меня в мире царит совершенное разнообразие. Настолько, что мы уже не справляемся с его потреблением. Мне хотелось, чтобы каждая вещь имела свою историю, душу, жизнь, судьбу, а не сжигалась где-то нераспроданной, как это практикуют некоторые люксовые марки. Так я пришел к тому, что буду делать штучные изделия. А штучные изделия — это кутюр.

Давай разберемся в терминах: я думала, что кутюром тебя должна назвать Федерация Высокой моды Франции?

Я могу использовать термин «кутюр», но не статус «от кутюр», который действительно присваивает только Федерация. Получить его не так уж невозможно, но требует времени и усилий.

Почему тогда не ателье, например?

Ателье шьет по эскизам клиента, я же делаю сезонные коллекции, которые выполнены по всем законам кутюра — с индивидуальными примерками, сложными деталями вроде вышивки или кружева ручной работы и, конечно же, полностью ручным пошивом. К счастью, мы возвращаемся к подлинной моде 1950–1970-х — небольшим семейным производствам. Осознанный человек, каким является мой потребитель, больше не хочет платить за бирочку, он хочет платить за качество.

Поверьте мне, все, включая первых лиц государств, которых я одеваю, но не могу назвать в силу конфиденциальности, прекрасно понимают, что творится в индустрии, обсуждают, что стало невозможно купить одежду из качественной ткани, что из магазинов исчезло ощущение сказки и мечты, присущее люксу. Это говорят люди, которые могут себе позволить любой бренд за любые деньги.

Мне кажется, слово «кутюр» пугает людей. Сейчас все подумают: ну понятно, опять какие-то заоблачные деньги — и перевернут страницу.

Нет! Главный челлендж марки — производить кутюр по цене готовой одежды. Кутюр — это вовсе не километровые шлейфы из тафты, не килограммы стразов. За этим словом скрывается глубина проработки коллекции и уникальное качество вещей — их можно передавать по наследству. Хрупкие и непродуманные предметы меня реально раздражают: одежда должна служить долго. Ткани и износостойкость — мой приоритет в связи с тотальной потерей качества у большинства брендов. Над моими заказами работают золотые руки России, я перед этими специалистами преклоняюсь.

Наши портные, конструкторы, ювелиры, скорняки ничем не хуже лондонских или парижских. С ними просто нужно уметь находить общий язык. Кстати, со многими я сотрудничаю по принципу фриланса — это максимально удобная схема. Скоро откроется небольшое ателье в Москве, потому что мне стал нужен свой экспериментальный цех и шоурум. Раньше такой необходимости не было — мои клиенты живут по всему миру, и я не хотел брать на себя расходы по ­аренде, тратил эти деньги на построение коллекции, поиск профессионалов, материалы.

Твоя первая коллекция для Flor et Lavr — мужская. Держу пари, ее заказывали в основном женщины!

Не было никакой стратегии завоевать мужской рынок. (Смеется.) Это был чисто личный порыв — я соскучился по ладной и круто сделанной одежде. Вокруг стало так много худи, кроссовок и прочей уличной моды, что мне захотелось вернуться к элегантности. В итоге ко мне с заказами действительно обратились многие клиентки, захотевшие эти луки адаптировать под себя.

И поэтому весну-лето — 2020 ты сделал женской? А дальше что? Агендерная коллекция осень-зима — 2020–2021?

Ты совершенно права! В этом и прелесть независимой позиции: можно делать что угодно. Я даже думаю уходить от сезонности — не в плане расписания, две коллекции в год — это нормальный адекватный рабочий цикл, а в плане универсальности самих луков. Если посмотреть глобально, то устойчивое развитие и этичный бизнес никому не нужны. Люди должны покупать. Покупать объявленный модным слоган, цвет, силуэт. И мода находит не тренды, а новые точки для манипуляций: права женщин, права мужчин, права меньшинств, нацменьшинств, сексуальных меньшинств и так далее.

Экология, глобальное потепление — всегда найдется тема, на которой будут зарабатывать огромные деньги. В профессиональных кругах все эти слова вызывают аллергию, многие модные редакторы делились со мной, что, когда они видят в письме слово sustainable, им хочется немедленно удалить этот имейл. Я не хочу быть частью этого процесса. Я лично отвечаю за свой продукт, и осознанность для меня заключается в понятии честности перед собой, моими сотрудниками и клиентами. Sustainability начинается с меня.

И как же ты ее поддерживаешь?

Я не произвожу и не крашу ткани, не заказываю больших партий, работаю со стоками. Если есть остатки, шью из них подушечку для ювелирки или упаковочный мешочек. Я использую антикварные крючки и пуговицы, советские крепдешины из Узбекистана, находки с eBay и парижских развалов: все это могло бы оказаться в мусорном ведре, но обретает новую жизнь и, я верю, придает моим вещам дополнительную душевность. Мужское пальто из первой коллекции я сшил из узбекского бархата, который ткется вручную по старинной технологии на очень узких станках — всего тридцать метров в уникальном исполнении и узоре.

Однажды я придумал рукава из советского ковра, и, когда клиентка заказала лук, я распереживался, что не найду ткани такого же качества. Но мой конструктор смогла выкроить вторую пару рукавов, после чего сказала: «Фрол, остальное выбрасываем, остался маленький кусочек!» А я: «Нет!!! Из этого кусочка мы сделаем сумочку!» (Смеется.) И мы с мастером обтянули сумочку этим роскошным шелковым ковром — получилось очень круто. За год работы бренда мои остатки по тканям — небольшой мешочек, в который я накрепко вцепился. Есть мысль превратить их в пэчворк-коврик. (Смеется.)

Откуда в твоей новой коллекции жакет с совершенно русским принтом?

О, это очень классная история! Моя подруга и клиентка Натали Фарман-Фарма, она наполовину англичанка, наполовину француженка — при этом у нее самая русская душа из всех, кого я встречал. В Лондоне она занимается производством интерьерных тканей, которые вручную печатаются во Франции — безумного качества! — и многие из них именно с русскими мотивами. Я гостил у нее в студии, где, между прочим, висят оригиналы Малявина и Бакста, увидел отрезок с принтом билибинского орнамента — и получил его в подарок. А он превратился в жилет-душегрею.

Мы живем в удивительное время, когда без профильного образования можно вести кутюрную марку! Раньше невозможно было такое себе представить.

Да, момент очень классный! Чем больше у тебя разного опыта, тем лучше он применим. Я рад, что в свое время брался за любую работу и в итоге получил суперполезные умения. Занимался текстами, финансами, коммуникациями, мероприятиями, маркетингом и логистикой, производством. Важно в итоге найти свою нишу и стать в ней экспертом. Для меня это погружение в тонкости кроя, технологий, крафт. Я сам рисую эскизы, даю узоры кружевницам. Технического уровня для изложения мыслей мне хватает, но важно все время развиваться, смотреть по сторонам по ходу действия, где копнуть глубже и детальнее.

Когда я решился на запуск Flor et Lavr, то понял, что не буду привлекать инвесторов и сохраню независимость максимально долгое время. Моей мечтой была такая атмосфера радости и творчества, чтобы все причастные к бренду улыбались и делали все с энтузиазмом. Так и случилось: то, чем мы занимаемся, — огромное счастье, я каждый день благодарю Бога за это. Я не просто работаю, я этим живу. Не получать удовольствие от этого процесса просто преступление. Мы не про продажи, а про культурный, материальный и эмоциональный обмен, про сотворчество. Я выбрал такой путь, который соотносится с моими ценностями. И самое крутое, что у меня больше нет никакого внутреннего конфликта. И да, коммуникации, инстаграм, финансы — все это я веду сам. Мой офис — это мобильный телефон.

Кто-то скажет: конечно, легко запустить бренд, имея такую базу контактов после работы в Ulyana Sergeenko.

Эту клиентскую базу, о которой ты говоришь, я создал сам. Но использовать ее мне не интересно. У нас с Ульяной разная эстетика, и мне кажется, наши адепты не пересекаются. Разве что шейха Моза, которая и правда поддержала меня с самого первого сезона. Flor et Lavr привлечет своих клиентов, героев и муз. Конкуренция давно умерла, и все предыдущие форматы — продаж, коммуникаций, производства — сейчас активно преобразовываются. То, что я делаю, — это очень личная и интимная история. Сила моего бренда в том, что на него отзываются именно те люди, которым он близок.

И каковы твои амбиции?

Я только начал, но амбиций у меня хватает! (Смеется.) Мне хочется заниматься всем — от парфюмерии до посуды. Я ничем себя не ограничиваю. В идеале я хочу построить лайфстайл-бренд про мой образ жизни, про мое видение красоты. Все это может распространяться на театральные костюмы, на съемки фильмов, на создание видеоконтента, на коллаборации с единомышленниками из самых разных сфер. И все складывается как по волшебству! Недавно балетный продюсер Сергей Данилян познакомил меня с композитором Дмитрием Селипановым и хореографом Максимом Петровым, и 17 марта на сцене Мариинского-2 был показан фрагмент их балета «Игра» — с моими костюмами!

Когда мы с Максимом обсудили замысел, я предложил решение в конструктивистском духе. Для балерин Виктории Брилевой и Златы Ялинич мы создали приталенные комбинезоны драматичного темно-красного цвета с вырезом, отсылающим к традиционной косоворотке. А для танцовщиков Алексея Недвиги и Максима Изместьева — серо-голубые трико на высокой талии и восточные двубортные рубашки на крючках. Это был потрясающий опыт: грация, элегантность и легкость балетных исполнителей Мариинского театра сочетаются с мощью и невероятной выдержкой. Потрясает их преданность этому удивительному ремеслу, кажущемуся таким хрупким в современном мире.

И еще о единомышленниках: в январе на Неделе высокой моды в Париже вы с дизайнером Машей Белик и ювелиром Михаилом Барышниковым без всяких посредников объединились в одном шоуруме — случай для русских брендов довольно редкий.

Да, и мы надеемся стать вдохновляющим примером для остальных. В наше время конкуренция — это полный бред. Сила — в поддержке друг друга, в синергии. Мы не союз и не коммерческое объединение. Мы друзья. Мы разделяем схожие принципы: продуманное производство, небольшие количества, индивидуальный подход, интеллектуальная наполненность коллекций. Сотрудничество и дает тот самый настоящий творческий импульс, за которым все так гоняются. В этом и есть эволюция, которая запускает другую энергию. В индустрии много нездорового — зависти, ревности, жадности.

Стоит переориентироваться на прогресс, рост, жизнь, в конце концов. Маленькие независимые бренды могут стать альтернативой бездушной пластиково-маркетинговой лихорадке, которая, кроме денежного пузыря, ничего в себе не несет. Мы не зависим от регионов типа Китая, где любой кризис приводит к дикой рецессии, что мы и наблюдаем прямо сейчас. Раньше французские люксовые марки были в хорошем смысле снобскими, они не стремились нравиться всем, отстаивали право на идентичность и оригинальный дизайн и сдерживали дистрибуцию, чтобы иметь возможность производить невероятно качественные вещи, практически произведения искусства. Но убить любой бренд легко, если твоя стратегия — пять шестиэтажных магазинов в Азии.

Твоя коллекция называется «Каргополь» — по названию маленького города к северу от Архангельска. Мудборд — белокаменные храмы и деревянное зодчество. При этом многие твои клиентки — мусульманки. Как моде удалось объединить различные вероисповедания?

Думаю, дело в том, что люди считывают не внешнее, но смыслы. Я мог заложить в мудборд русские монастыри и идею послушания, а человек, далекий от этой культуры, видит в этом идею духа. Я интерпретировал вдохновение Каргополем в суперсовременном и где-то даже авангардном ключе: за счет кроя, где нет ни одной прямой линии, нестандартной фурнитуры, сложных элементов вроде переработанной душегреи. Не было задачи повторять исторические костюмы, наоборот, я не хотел увести тему в лубок — сарафаны и кокошники. Я видел это более жестким, чистым, современным.

Как Каргополь вообще возник в твоей жизни?

У меня есть необъяснимая привычка — я люблю пересматривать какие-нибудь заунывные передачи на канале «Культура», например «Письма из провинции». В них рассказываются истории о небольших русских городах в разрезе судеб местных художников, или писателей, или просто выдающихся жителей. И я посещал эти города, впечатлившись увиденным. Так я оказался в Каргополе и был потрясен глубиной, простотой, независимостью людей, живописностью мест, изящностью архитектуры. Передо мной наяву разворачивались картины из фильма «Андрей Рублев» Тарковского. Абсолютное чудо, что все это сохранилось — храмы, крепкие двухэтажные деревянные избы. Вся эта фактура дала настолько мощный импульс, что я не мог думать ни о чем другом. Как многие маленькие города, за двадцать последних лет он пришел в упадок.

И несмотря на колоссальный историко-культурный потенциал, город находится в плачевном состоянии. Я почувствовал за него какую-то личную ответственность и решил делать то, что мне по силам. Написал эссе для журнала «Эрмитаж», на Культурном форуме совместно с другими активистами мы собрали дискуссионную панель на тему развития туризма и экотуризма Архангельской области. И разумеется, сделал для Flor et Lavr коллекцию-посвящение Северу — крою, цветам, костюму.

Эта тема будет дальше звучать в твоих коллекциях?

Абсолютно сердечный мой порыв не значит, что я готов каждый сезон отыскивать и спасать новое селение. Я придерживаюсь тенденции на верность и постоянство, особенно эстетическим кодам и поиску визуального языка. Я хочу возвращаться в Каргополь, собирать круглые столы, рассказывать о городе друзьям, делать съемки. Я привлекаю внимание, а дальше сохранением должны заниматься профильные организации — например, «Общее дело», которая занимается восстановлением и консервацией памятников православной архитектуры. Но все мы можем сделать посильный вклад — сесть на поезд, провести там выходные, купить игрушку или сувениры.

Я открыл для себя совершенно потрясающий народный промысел — каргопольскую игрушку. Ее архаика, грубость, наивность и красота меня просто завораживают. Музей этой игрушки оформили и подарили городу искусствоведы, художники и реставраторы Шевелевы, которые изготавливают ее уже пять поколений. И такая инициатива — настоящий пример человеческой и гражданской ответственности.

Как произошло, что мода стала трибуной для социальных акций? А как же наряжаться?!

Сейчас реально смешно смотреть на то, как тщательно одетые блогеры с важным видом расхаживают на Неделях мод, но всего пару лет назад с таким же важным видом там расхаживал и я. Не будем забывать, что мода — такая индустрия, где встречают по одежке и прощаются чаще всего по ней же. Мне повезло, что я этим за долгие годы успел переболеть. Но то, как ты выглядишь, безусловно, важно: ты транслируешь миру себя. С недавних пор я работаю и как имиджмейкер, консультируя частных клиентов, как правило, политиков.

Веду несколько важных клиентов и занимаюсь построением их вневременного образа; трансляция глубоких кодов из истории, геополитики, религии, социальной ситуации, статуса, увлечений требует предельной концентрации и ответственности, особенно если человек из политической сферы. Все должно быть рационально. Покупать красивые вещи — нормально. Все проблемы — от перепроизводства ненужных вещей. Наша посильная задача — начать с себя. Конечно, куда проще винить во всех бедах кого-то там. Но личная ответственность — это такой же важный элемент самовоспитания, как совесть или интуиция. Обращайте внимание на то, что вы покупаете, зачем и в каких количествах — с этого и начинаются огромные изменения.

Текст: Ксения Гощицкая

Фото: Абдулла Артуев

Подписывайтесь на наш канал о моде в Telegram — подборка главных новостей о фэшн-индустрии за день.