Автор дивана из одежды Balenciaga Sofa и участник Frieze в Майами Гарри Нуриев — об апсайклинге и русских визуальных кодах

Кажется, ты один из немногих дизайнеров, для которого тема осознанного потребления — не просто маркетинговый ход?

Да, для меня это действительно магистральная тема. Задолго до того, как осознанное потребление стало обязательной повесткой современного дизайнера, я интуитивно понимал: наша планета сильно перенасыщена и архитектурой, и объектами, и вообще вещами. В институте — я закончил МАРХИ — мне было интереснее браться за проекты реконструкции, делать старое новым, преображать, чем строить с нуля. Меня всегда привлекала идея переосмысления пространства. Причем я не говорю о заводах или особняках, — как сделать классно такие объекты, как раз понятно, — скорее, о каких-то супернеприглядных зданиях, вроде обветшалых детских садов или больниц, которые девять из десяти человек захотят снести. А мне всегда хотелось сказать: «Стоп! Я сделаю проект, и вы увидите, что этот дом будет жить новой жизнью». Я могу судить по своей практике, что любой апсайкл воспринимается и принимается нами лучше и органичнее, нежели что-то новое, потому что ко всему новому нужно привыкать. Вообще историю «до и после» я обожаю во всех сферах! Мне даже кажется, что это мое призвание: я выбрал этот путь и мне он очень нравится.

Наполняя старую форму новым содержанием, ты меняешь ее смысл?

Безусловно. Для выставки Design Miami коллаборацией с Balenciaga мы хотели привлечь внимание к проблеме нераспроданных вещей. Я взял старомодный диван-книжку, такой, от которого в постсоветское время все старались избавиться, перепридумал форму и сделал его из прозрачного биоразлагаемого материала, который не содержит ПВХ. Внутри дивана — одежда Balenciaga из стоков или с браком, которую бренд не сжигает, как многие другие бренды, потому что это противоречит ответственному отношению к экологии. В инсталляции Circular Design in Interior для Nike я руководствовался идеей цикличного дизайна и повторного использования материалов — конструкция выполнена из б/у элементов турников и деталей спортивных площадок, а также текстиля вторичной переработки.

Ты делаешь арт-объектами предметы типично советского быта, превращая локальное в глобальное. Лебедей, сделанных из покрышек, например?

Да, потому что это очень искреннее творчество: лебеди из покрышек — абсолютный, стопроцентный апсайкл, который придуман задолго до того, как мы впервые услышали слово «апсайкл». Их вырезали жители маленьких или промышленных городов России оттого, что вокруг не было ничего красивого. В том числе потому, что их делали люди без какой-либо насмотренности, в этих объектах заключена невероятная красота и оригинальность. Народный арт меня всегда восхищал. Мне повезло сделать персональную выставку в Далласе на ярмарке искусств — и триста квадратных метров площади я заполнил этими лебедями, чтобы компенсировать несправедливость неоцененного искусства. Еще я делал скульптуры, взяв за основу резные деревенские водостоки из жести. В коллаборациях для Balenciaga и Nike появились офисные кресла, обтянутые кружевом, как оммаж кружевным накидкам, которые русские бабушки накидывали на теле- визоры и подушки. Деревянные вологодские наличники в одном из наших интерьерных проектов превратились в зеркала.

Почему для тебя важны русские коды?

Мне нравится элегантность. И меня захватывает задача сделать элегантные вещи из того, что элегантным не является. Я могу сравнить дизайн со спортивными тренировками: при постоянной работе над собой 
нужно повышать вес. Использовать обычные коды уже не так эффектно, хочется добавлять усложнения. Когда я впервые коснулся темы русского дизайна, пытался его интегрировать, мне было невероятно сложно — настолько тонкая грань. И я ужасно гордился тем, что это получилось.

Будущее экологично ответственного дизайна связано с виртуальностью? Тебе интересно заходить на эту территорию?

Я хорошо в ней ориентируюсь и умею работать в этом поле, но я бы не хотел целиком перестраиваться на виртуальные проекты. В пандемию мы были вынуждены ими заниматься — и все шесть месяцев думали о том, как же мы хотим поскорее вернуться к физическим пространствам. Нас невозможно перепрошить, мы хотим воплощения в реальности. И развитие онлайна только усилит спрос на офлайн.

В эпоху пинтереста ты отказался от работы с референсами — тебе они тоже кажутся порочной практикой?

Знаешь, бывает, перед тобой сидит человек, что-то рассказывает, а ты понимаешь, что слышал это уже сто раз — и возникает такое неловкое ощущение. Мне во всем важна новизна и свежесть восприятия. У нашего бюро даже нет брендбука — я бы не хотел препарировать наш стиль, он должен все время развиваться и видоизменяться. Меня часто спрашивают, какими художниками я вдохновляюсь, а это как в сахар добавлять сахар. Для меня чужой продукт, даже очень качественный — вторичное сырье. Я могу его оценить, но не получу никакого импульса. Импульс мне всегда дает человек. Мне нужен контакт, химическая связь. Даже когда мы работаем с крупной компанией, все равно есть тот, кто задает динамику.

А если контакт не сложится, ты будешь делать проект?

Нет. Наша задача — поиск единомышленников, и для людей со схожим мировоззрением мы готовы делать невозможное. Crosby-клиент везде одинаковый, при этом он может быть из региона России, из Нью-Йорка, из Гонконга. Я бы сказал, что нас объединяет эстетический запрос, некоторая неудовлетворенность существующим порядком, желание поменять мир к лучшему и добрые намерения. И мне кажется, что за шесть лет существования компании мы уже многое изменили. 

Именно по этим принципам ты выбираешь партнеров для коллабораций — Balenciaga, Opening Ceremony? Это же работает по-другому, чем заказы?

Коллаборации — сумасшедший кайф, потому что случаются по любви! Первый шаг — вы восхищаетесь эстетикой друг друга, второй — начинаете вместе создавать. Эту энергию конечный потребитель всегда чувствует, поэтому коллаборации обычно всегда успешны. В них есть чистота, правда, истина: конечно, все такое любят.

Почему ты решил взяться за магазин Avgvst — твой первый объект в Петербурге?

Для бренда это уже третий проект с моим дизайном после Москвы и Екатеринбурга. Мне приятно работать с молодыми и прогрессивными творцами, даже сложно назвать их предпринимателями, потому что владелица Avgvst Наташа Брянцева в первую очередь визионер, которому ничего не нужно объяснять или навязывать, она сама хочет получить максимум эмоций от сотрудничества. Пространство магазина устроено так, чтобы все в нем было максимально ненавязчиво: вот зона с витриной, здесь можно посидеть, а тут — выпить кофе. Это новый образ ретейла, в который я верю. Мне всегда было ужасно неприятно приходить в магазин и чувствовать себя обязанным что-то делать, снимать вещи с вешалок, потом их примерять, линейность пространства принуждала к каким-то действиям. В Петербурге мне досталось очень старое здание со сложной планировкой, где нельзя ничего сносить — и вот над этим классно думать. Так возникла идея плавной стены, которая перетекает из одного пространства в другое, при этом все объединяя. Эта плавность отсылает к архитектуре библиотеки Алвара Аалто в Выборге и его иконическим объектам, например, к вазе «Савой».

Чего не хватает Петербургу с точки зрения не классической, а современной архитектуры?

Здесь благодатная почва для творчества: Петербург не испорчен плохим коммерческим дизайном и не избалован. Для меня он такой классичный и пыльный в хорошем смысле слова старый город, возвращаться в который всегда удовольствие. У меня есть мечта — построить здесь отель на несколько номеров. Даже скорее такой эскейп для местных, кто хочет, никуда не выезжая и не тратя время на дорогу, поменять свой ритм жизни на два дня: сходить в спа, ресторан, да и просто отключить телефон.

Текст: Ксения Гощицкая

Фото: Абдула Артуев