Драматург Павел Пряжко, чьи тексты приводят в пример, как образец разговорной речи, и которые стали основой репертуара «театра post», доехал до «Угла». По традициям слухачества мы запомнили, что он говорил, и приблизительно зафиксировали.
В прошлом году я должен был поехать в Свияжск, чтобы написать там текст, сначала я согласился, но потом, чем ближе становилась дата, я понимал, что я не успею ничего написать. А на большее время я остаться не мог. Мне было стыдно, так что я согласился приехать сейчас.
«Три дня в аду» я написал, когда у меня сосед попал в лечебно-трудовой профилакторий, почему-то, хотя он не пьет больше. У меня появилась обида и возмущение, что человек несправедливо на полтора года вырван из жизни, когда он старался уже интегрироваться.
Мы с женой поехали на Браславские озера, я был впечатлен, я никогда не видел в Белоруссии таких больших озер, много замерзшей воды. В хмурый день, когда не видно горизонта, мне показалось, что это море. Я это сфотографировал и, наверное, из этого появился текст «Я свободен». Для него мне нужно было обязательно сфотографировать человека. Я увидел на вокзале парня, а потом, в тот же день, через полтора часа в парке Горького, подошел к нему, объяснил, что у меня благие цели, что это не для порно или чего, он совершенно спокойно ответил: «Да, я тебе доверяю, давай фотографируй. Только дай мне на проезд на метро». Некоторые люди думают, что я на него похож.
Мне кажется, что жизнь текстов, которые я пишу, длится где-то года два. Потом они становятся неактуальны. Я очень привязан к речи. Я не пишу из головы, не вымучиваю, я слушаю, потом записываю. Диктофоном, нет, не пользуюсь, потому что это вмешательство. Скажем, текст «Карины и Дрона» я собирал полтора года. Это мой племянник и его друзья: они приходили к нему в гости (а я жил вместе с ним, с матерью, и сестрой), мы все ходили вместе, я слушал, что они говорят. Это появилось из-за непонимания, в котором важно было разобраться: у меня не было проблем с общением с людьми старшего возраста и раньше я мог спокойно общаться с людьми типа моего племянника. Теперь же подростки не сильно хотят впускать в свой мир. Но если быть честным и говорить, что тебе надо, прямо, контакт получается.
Сейчас все они говорят по-другому. У племянника есть девушка, он нашел на работу, все стало понятнее, ближе ко мне. А тот парень, который танцевал, изображая телом траектории линий метро на схеме - он поступил в железнодорожный техникум. Вообще, «Карина и Дрон» - это не пара персонажей. Дрон – это дроун, такой нойз, шум.
Я долго собираю и быстро пишу. Если знаю, что писать дальше, то я этот текст бросаю и к нему возвращаюсь. Часто сначала возникает название, которое потом не меняется, оно стимулирует к написанию текста.
В последнее время я не читаю. Дело в том, что я аудиал, поэтому стараюсь больше развивать визуальное восприятие, я больше смотрю. Литература - это изображение в плоскости, а я не могу расставить всех на какой-то плоскости, я вижу как-то одновременно голову и затылок. Мне чтение мешает, я увлекаюсь словами, получаю удовольствие от сочетания слов.
Я не хожу в театр. Все, что я видел, мне не очень нравится. Видел я немного, но этого было достаточно. Не хочется говорить громких имен, но Брессон в кино не ходил. Все, что я делаю, заканчивается на бумаге, дальше я ответственности не несу. Иногда, когда я смотрю постановки по своим спектаклям, я вижу, что интонации совпали, это радует.
Мне важно заработать, у меня нет другого заработка. При этом мне вот преподаватель на курсе говорил: «Все эти слова надо произносить людям, а люди этого произносить не будут, например, мат». А это значит, что пьесу могут не поставить. Если мат запрещен, почему использовать мат? Но если я точно знаю, что в этой реплике слова должны стоять так, то я так и напишу.
Есть ли у меня свои ритуалы? Я люблю диету. Мне нравится состояние малокровия. Наверное, поэтому меня ругают часто, что у меня тексты такие, невыразительные. Но я очищаюсь перед тем, как писать. Просто я вот знаю, что когда ты ешь мясо, у тебя восприятие конфликта другое, а если вегетарианец, то он воспринимается легче.
Мне постоянно приходят заказы, сейчас я просто отказываюсь. Я не могу работать по чужой структуре, когда на 15-й минуте поворот, а на 45-й все ломается, но герой находит в себе силы и спасает положение. Раньше я пробовал, но теперь понимаю, что у меня просто не получится.
Когда я заканчиваю пьесу, я отправляю ее нескольким людям, надеясь, что они скажут: «Какой классный текст!», покажут кому-то. Скажем, Дмитрию Волкострелову. Проще делать это так, исподволь. других людей. В последнее время, кроме фестиваля «Любимовка», я тексты распространяю только так.
Я начал писать, потому что хотел писать прозу. Мне очень нравился Бунин. Тексты из реплик, мне казалось, легко писать. Когда я понял, что не могу писать прозу? Где-то полтора года назад.
Значительная часть фильмов – это адаптация литературы. Вот сняли прибытие поезда, облили из шланга, дальше что? Поэтому брали тексты и превращали их в кино. А вот если бы кино возникло раньше письменности, оно было бы другим. Мне нравится отсутствие сюжета. Наверное, чем дальше, тем я больше буду удаляться от сюжета. Или найду свой жанр и буду писать только в нем. Скажем, в жанре мелодрамы.
Комментарии (0)