Рома Либеров: «Мандельштам - это бьющее сердце, а не бронзовый монумент»

Рома Либеров –  режиссёр, известный циклом фильмов о крупных поэтах и писателях. В его фильмографии «Юрий Олеша по кличке «писатель», «Иосиф Бродский. Разговор с небожителем», «Один день Жоры Владимова», «Написано Сергеем Довлатовым», «ИЛЬФИПЕТРОВ». Последний фильм, посвященный Осипу Мандельштаму «Сохрани мою речь навсегда» прошел в прокате в конце прошлого года. Во время показа фильма в Казани, режиссер рассказал, почему Мандельштам никогда не станет таким же популярным как Бродский, почему в фильме много анимации - и о любимом эпизоде из фильма.

Каких целей вы хотели достичь своим фильмом?

Не думаю, что есть конкретная цель. Разве сочинение может ставить утилитарную цель? Это естественный способ выражения своей увлеченности и любви к поэту. Если попытаться присочинить цель, то можно сказать, что нам хотелось, чтобы через мое отношение к Осипу Эмильевичу кто-то пришел к нему тоже. Мандельштам просил сохранить его речь навсегда. Мы делаем именно это.

Вы используете литературное слово «сочинение». Вы не причисляете себя к кинодеятелям?

Я никак не включен в киносообщество: не имею регалий, не участвую на кинофестивалях. Не уверен, что наше произведение можно отнести к кино. Во всяком случае, недоброжелатели говорят именно так. Мне все равно. Мы называли это сочинением для кинотеатра со зрителем. Сначала сочинение каждого отдельно взятого выразительного элемента, затем придумывание того, как они будут существовать в едином контексте. Для меня это деятельность переводческая. Поэзия — сложная структура для перевода на язык визуального искусства. Тем более поэзия Мандельштама. Ты в любом случае обречен на соответствие, ведь ты не единственный, кто любит эти стихи, а каждый, кто их любит, претендует на истинность своего восприятия. Противостояния неизбежны.

Почему фильм о Мандельштаме вы решили сделать именно сейчас?

Время циклично, истончается историческая память, забытое и плохо выученное повторяется вновь. Мы снова видим примеры давления на отдельно взятую независимую жизнь. Не имею в виду кого-то конкретно, а говорю о признаках эпохи. Это ощущение как минимум несвободы. Для свободных людей времена поменялись, поэтому Мандельштам звучит отчетливее из надмирной ваты. Время пришло. Так или иначе, это фильм о жизни и судьбе интеллигента (прошу простить за это слово) в тисках непростой эпохи. Казалось бы, так не должно произойти с нами снова, мы это уже прожили, учили, знаем. Но оказывается, нет никаких уроков. Снова возлагаются цветы на могилу Сталина, причем людьми публичными. Недавно депутат Госдумы от ЛДПР Николай Носов заявил: «Иосиф Сталин — выдающийся политик, а число жертв сильно преувеличено». Пожалуй, это трагедия.

Вы думаете, нынешний курс на реабилитацию Сталина — это всерьез?

Государственная политика, на мой взгляд, как раз склонна к десталинизации. Но высказывания отдельных людей говорят об обратном. Такие высказывания в любой цивилизованной стране влекут уголовную ответственность, а мы до сих пор позволяем дискутировать на эту тему, взвешивать за и против. В жизни есть редкие однозначно белые или черные явления. Фигура Сталина как раз относится к ним, здесь нечего обсуждать. Страшно, что мы говорим об этом до сих пор. Поэтому, возможно, есть смысл законодательно закрепить ответственность за публичное оправдание политики Сталина.

Какие данные легли в основу фильма?

Чтобы перестать быть зависимым от любых чужих даже очень авторитетных суждений, мне нужно владеть темой, поэтому прочесть нужно все. Что из этого всего попадет в фильм, каждый решил бы по-своему. Мы любим разное, у каждого из нас свой угол прострела. Неизменен стержень, а остальные кольца набрасываются. Когда настроил главный камертон, важно удержать звучание до конца. Но звучание должно исходить не от тебя, а от того, о ком ты пишешь.

Почему во всех своих фильмах вы используете анимацию? Вам кажется, язык анимации более адекватен языку поэзии?

Мультипликация, в принципе, добывает другого рода эмоции, снижает пафос, дает определенную меру отдаления и степень условности. Поэтому я от нее вряд ли откажусь. Мне страшно подумать, что в кадр можно ввести актера, который играет Мандельштама. Наверное, можно, но для этого нужно придумать какой-то способ подачи. Художественная мультипликация, тем более исполненная в разных техниках, нравится мне больше всего. В фильме большое место занимает кукольная анимация, это очень трудоемко. Все эти куклы и декорации были изготовлены специально для фильма. И это не только куклы молодого и старого Мандельштама, но и Ахматова, Гумилев, Хлебников. Их общая сцена в «Бродячей собаке» один из самых сложных постановочных эпизодов. Его оживляли 12 человек и потому мы все очень трепетно относимся к нему. Это все сделано силами кукольного театра Kukfo Анны Викторовой.

Вы не можете представить в роли Мандельштама актера, при этом его озвучивает Виктор Сухоруков, у которого очень узнаваемый голос. Вы не боялись, что зритель будет слышать только его, а не Мандельштама?

Когда мы впервые встретились с Сухоруковым в гримерке театра Моссовета, чтобы поговорить о фильме, он спросил: «Вам кто нужен Сухоруков или Мандельштам? — Виктор Иванович, простите, но мне нужен Мандельштам. — Тогда я в деле». Я видел все его усилия с первой до последней минуты. Мы слушали записи самого Мандельштама, я рассказывал все о его жизни. В какой-то момент он рыдал в студии. Мне страшно представить его отказ, ни одного другого человека в мире я в этой роли не представляю. Это моя большая гордость и удача, что в фильме участвует Сухоруков. Не думаю, что зрители слышат только его. Может быть, первые несколько минут, а потом уже все равно, кто говорит за кадром.

Как рождается визуальный образ стихов для фильма? Это ведь не иллюстрация.

Это мое понимание, о чем это стихотворение, которое легко может быть оспорено. Меня много критикуют за это. К сожалению, в фильм не вошли многие мои любимые стихи. Но принцип отбора таков, что в фильме ты выражаешь не себя, а автора. Нельзя использовать автора для самовыражения. Самовыражение произойдет там, где ты совпадешь с автором.

Фильму предшествовала огромная подготовительная работа, в нем много полунамеков, слов, образов, которые отсылают к большим историям, биографиям. Вы не думали, что зрители упрекнут вас в недоходчивости?

Я не жду, что фильм поймут до мелочей. Это и не нужно. Зритель, который пришел без дополнительных знаний, смотрит ту историю, которую ему рассказывают, и не думает о фоне. Зритель вовлекается ровно настолько, насколько ему хочется. Мне может быть и грустно, что зритель не увлечется так же как и я, но это удел любого бескомпромиссного сочинения. Меня не очень волнует, что скажут зрители. Во-первых, я делал фильм из любви, во-вторых, я достаточно вооружен, чтобы отразить эти атаки. Пусть это звучит снобски, но у меня есть устойчивое чувство собственной правоты.

Все ваши фильмы показывались по «Первому» и, оказавшись там, ваш фильм из категории «признания в любви к поэту» превращается в «популярный фильм о поэте», приуроченным к юбилейной дате.

У телевидения свой контекст. Но минует время, все контексты исчезнут, останется лишь само сочинение. По-моему, это радость, счастье и даже достижение, что работа о Мандельштаме может находиться в субботу вечером на «Первом канале».

Вы довольны получившимся фильмом?

Довольным быть невозможно. Это все, что мы успели сделать в тот момент, при тех возможностях. От того, чего бы мне хотелось, это очень далеко, но тогда во мне ничего уже не оставалось.

Как вы думаете, Мандельштам прочитан до конца или его стихи все еще ждут понимания и расшифровки?

Известно, что Осип Эмильевич передал Сергею Рудакову в письменном виде ключи ко всем своим стихам. Но архив Рудакова утерян. Есть пометки и воспоминания жены поэта, Надежды Яковлевны, которые кое-что разъясняют. Хотя не думаю, что эти пояснения нужны. Прочитан или нет? Теми, кто хочет понять Мандельштама, да. Остальным это не нужно. Однажды, я читал огромную статью о стихотворении «Сестры — тяжесть и нежность — одинаковы ваши приметы», где был дан доскональный анализ всех метафор, образов, отсылок и подтекста. Но я, как антифилолог и антиученый, не нашел в ней главного — о чем же это стихотворение? Я имею наглость полагать, что знаю это. Хотя филология — это наука со своими методами и измерениями. Там нет места догадкам, а моя версия бездоказательна и полностью основана на ощущениях. Я сторонник правды эмоции, а правда факта для меня мало что значит.

Вы можете представить, что когда-нибудь Мандельштам станет таким же популярным, как, например, сейчас Бродский?

Это исключено. Иосиф Бродский не только поэт. Он предлагает готовую систему ценностей, рецепт жизни, который доказан его опытом. Через свой опыт и при помощи слова он стал властелином. Он настойчиво учит, как жить. Об этом написано много его эссе и какое-то количество стихов. Мандельштам не делает этого. Он сам есть жизнь, квинтэссенция поэзии, но он не дает рецептов. В конечном счете Бродский победитель, а Мандельштам лузер. Как же он может быть образцом?

У вас шесть фильмов о писателях (Ю. Олеша, И. Бродский, Ильф и Петров, С. Довлатов, О. Мандельштам, Г. Владимов). Сейчас делаете фильм об Андрее Платонове. По какому принципу вы выбираете, о ком снимать фильм?

Эти авторы не сильно отличаются друг от друга. Их жизни выражают судьбу отдельно взятого интеллигента в эпоху свершений. Я не против такого обощения о своих фильмах. Я вряд ли когда-нибудь стану сочинять фильм об Александре Фадееве. Даже о Валентине Катаеве не смог бы сделать фильм.

По воспоминаниям современников, Мандельштам был не самым приятным человеком.

Более чем в этом уверен. Уверен, что это суетливое существо, особенно в период его воспаленных нервов, не пришлось бы нам по вкусу. Но так и не должно быть. Быть истериком не преступление. И, более того, в такие моменты ты перестаешь наблюдать себя со стороны. Об этом хорошо написано у самого Мандельштама в начале статьи «О собеседнике»: «Скажите, что в безумце производит на вас наиболее грозное впечатление безумия? Расширенные зрачки — потому что они невидящие, ни на что в частности не устремленные, пустые. Безумные речи, потому что, обращаясь к вам, безумный не считается с вами, с вашим существованием, как бы не желает его признавать, абсолютно не интересуется вами. Мы боимся в сумасшедшем главным образом того жуткого абсолютного безразличия, которое он выказывает нам. Нет ничего более страшного для человека, чем другой человек, которому нет до него никакого дела».

Все писатели и поэты «из школьного учебника» под своими масками величия перестают быть живыми людьми. Как можно бороться с этим?

Я не вижу маски величия. Мандельштам — это бьющее сердце. Я не думаю о них как о бронзовых статуях.

А вам не кажется, что ваш фильм становится для них такими памятником?

Памятник — что-то застывшее. Мне кажется, мои сочинения не утверждают единственно верный взгляд. Мы не делаем выводов. Я уже говорил, что правда факта меня не интересует. Меня интересует не то что произошло, а то как эти события отразились в стихах поэта. Это и есть правда.

На вопрос о любимом стихотворении Осипа Мандельштама Рома Либеров попросил процитировать «К немецкой речи» (1932).

К немецкой речи

Б. С. Кузину

Себя губя, себе противореча,

Как моль летит на огонек полночный,

Мне хочется уйти из нашей речи

За все, чем я обязан ей бессрочно.

Есть между нами похвала без лести

И дружба есть в упор, без фарисейства --

Поучимся ж серьезности и чести

На западе у чуждого семейства.

Поэзия, тебе полезны грозы!

Я вспоминаю немца-офицера,

И за эфес его цеплялись розы,

И на губах его была Церера...

Еще во Франкфурте отцы зевали,

Еще о Гете не было известий,

Слагались гимны, кони гарцевали

И, словно буквы, прыгали на месте.

Скажите мне, друзья, в какой Валгалле

Мы вместе с вами щелкали орехи,

Какой свободой мы располагали,

Какие вы поставили мне вехи.

И прямо со страницы альманаха,

От новизны его первостатейной,

Сбегали в гроб ступеньками, без страха,

Как в погребок за кружкой мозельвейна.

Чужая речь мне будет оболочкой,

И много прежде, чем я смел родиться,

Я буквой был, был виноградной строчкой,

Я книгой был, которая вам снится.

Когда я спал без облика и склада,

Я дружбой был, как выстрелом, разбужен.

Бог Нахтигаль, дай мне судьбу Пилада

Иль вырви мне язык -- он мне не нужен.

Бог Нахтигаль, меня еще вербуют

Для новых чум, для семилетних боен.

Звук сузился, слова шипят, бунтуют,

Но ты живешь, и я с тобой спокоен.

Фото из открытых источников

Алмаз Загрутдинов