Королеву новой драмы и российского cinéma vérité мы любим за уникальную оптику в наблюдении за радостями и горестями подросткового бунта (эпохальные «Все умрут, а я останусь» и «Школа») и практикум по воспитанию в себе художника («Да и да»). И, понятно, обрадовались, когда Валерия Гай Германика взялась за режиссуру «Обоюдного согласия» — детективной драмы об изощренной мести.
В новом сезоне сериала-антологии о домашнем насилии (с 1 апреля идет на KION!) Диана Арбенина расследует большую и маленькую ложь Глафиры Тархановой, а Елена Ханга ее защищает. И это, как поется в саундтреке проекта, «пушка, бомба, огонек».
Про красоту, хтоническое и «Битву экстрасенсов»
Валерия, сразу без прелюдий вопрос в лоб как художнику — что такое красота? Связана ли она для вас, по Умберто Эко, с моральными категориями? Например, что только доброе может быть прекрасным.
Е-мое, как у вас все серьезно. (Смеется.) Вы меня просто переключили из суровых будней монтажа! Наверное, есть истинные категории — это точно про прекрасное, а остальная красота субъективна. То, что для меня красиво, когда я вглядываюсь в жизнь и героев документального кино, у многих вызывает отвращение и отторжение. Разные проявления человека — и взлеты, и падения — это красиво, если я укладываю их в драматургию на экране. А кто-то говорит: «Фу, зачем это показывать!» Для меня правда — это частный случай. А истина — вселенского масштаба красота. Думаю, вот она точно связана с хорошим: любовью и созиданием. То, как устроен мир, красиво — это про божье созидание и божественное начало.
А не девальвируется ли эта истинная красота из-за того, что происходит вокруг?
Скорее она с этим резонирует. А то, что происходит, делает человек, исходя из своей субъективной правды и красоты. Но законы природы и Вселенной человек изменить не может. Например, воздаяние за зло все равно работает — при жизни или после нее. По крайней мере, драматургия на этом строится. Поэтому с точки зрения законов Вселенной то, что происходит, правильно и, наверное, красиво.
В красоту в глазах смотрящего вы точно отлично умеете — делаете красивым то, что принято называть хтонью. Много лет назад я посмотрела вашу победившую на «Кинотавре» в 2006 году документальную короткометражку «Девочки», но до сих пор помню сцену, как главные героини-тинейджеры из спального района катаются на тарзанке. Это чистая поэзия! Надо обладать особой оптикой, чтобы вычленять красоту из хтонического повседневного?
Я ничего хтонического не вижу в этом. Хтоническое — онтологический ад из недр земли. Или что вы имеете в виду? Что это что-то уродское и безобразное, что должно низвергнуться в преисподнюю?
Наоборот. Я про то, что вы в будни жизни как будто поэзию вдыхаете.
Смотрю определение. «Хтонический — пришедший из земли, что-то жуткое, древнее, связанное с землей, монстры». Не думаю, что это про меня. Я не работаю с этими силами точно. Хтоническое — это что-то про «Битву экстрасенсов». (Смеется.)
«Битва экстрасенсов» — это же настоящий перформанс в духе совриска!
Но онтологически он хтонический! А то, что девочки взрослеют по своим животным природным законам — это витальность. Наверное, это даже противоположно хтоническому.
Как тренировать воображение и искусство как семейный лайфстайл
У вас большое собрание совриска с работами Айдан Салаховой, Пахома, Андрея Бартенева, Таисии Коротковой и много кого еще. Как коллекционер вы учитываете критерий красоты при выборе арт-объектов?
Коллекционер искусства — это не про меня. Коллекционер я котов и кошек: люблю собирать живую коллекцию. А картины — я с ними родилась и жила. Меня приучили читать книги и что на стенах всегда картины. Я росла среди советского авангарда, от родителей мне достались работы Горкома графиков, кое-что из нонконформистов. Это был наш обычный семейный лайфстайл, не думаю, что это можно назвать коллекционированием. Мои родители вышли из арт-среды и тусовки. Потом я тоже общалась с художниками, мне дарили картины, я сама их рисовала. Покупаю я что-то редко, чаще чтобы поддержать художников, а так картины сами ко мне попадают. Коллекционирование — это страсть, то, на что ты тратишь свое время. У меня не тот случай.
То есть искусство — это образ жизни родом из детства.
Да! Я не знала: оказывается, у многих дома вместо картин были ковры на стенах. Как я в детстве вглядывалась в работы советских авангардистов, так другие люди — в ковры. И их воображение тоже работало, что-то они там видели — хтоническое или прекрасное.
Для ваших детей Октавии, Северины и Августа вы применяете эту стратегию — искусство на стенах, чтобы развивать воображение?
У них воображение работает по другим законам в принципе. Это у нас ничего не было — по телеку все время шли «17 мгновений весны». Упор поэтому был на книжки и картины на стенах. Сейчас у детей много информации, их воображение вполне развито. Они сразу рисуют очень круто, они творческие, потому что на них никто не давит и не форматирует их сознание: «Надо только так, и никак иначе», — как делали наши родители. У меня, правда, это не совсем так было, что и повлияло. А еще — сейчас все рождаются красивыми, фактически нет некрасивых детей.
Про работу с непрофессиональными артистами и почему Юра Борисов — исключение
Давайте про красоту в кино — про «Обоюдное согласие». Первый сезон про месть школьной учительницы группе влиятельных мужчин за сексуализированное насилие стал хитом KION, его даже показывали на Berlin International TV Series Festival. У нового сезона — новые герои и фабула: теперь речь о домашнем насилии во внешне счастливой семье успешного бизнесмена.
Я присоединилась к новому сезону «Обоюдного согласия» позже, потому что не планировала его изначально снимать. Кажется, уже даже анонсировали другого режиссера. Я много от чего отказываюсь, но поскольку делала первый сезон, неожиданно для самой себя снова взялась и за второй. Наверное, это все магия Данилы Шарапова из Mediaslovo (продюсер и медиаменеджер, гендиректор компании, которая занималась созданием проекта вместе с KION. — Прим. ред.).
Во втором сезоне вы сняли очень много непрофессиональных актеров: от экс-телеведущей Елены Ханги и певицы Дианы Арбениной до ресторатора Максима Ползикова и петербургской супермодели-«олдушки» Валентины Ясень. Это потому что комфортнее работать с людьми, что называется, «из своей записной книжки»?
Раньше я снимала знакомых в авторских или долгих проектах. Здесь так получилось из-за того, что на кастинги оставалось супермало времени, а мне очень легко и комфортно работать с неактерами: зачастую ты подбираешь типаж и используешь его один раз, потому что редко такие люди могут еще раз сыграть кого-то. Исходя из списка персонажей, я прошерстила записную книжку и привела своих друзей, приятелей и знакомых. На остальные роли мы тоже быстро подобрали типажи. Кастинг-директор настропалилась со мной быстро их выцеплять. Теперь мне тоннами пишут разные люди, что они хотят сниматься в моем кино. Всем кажется, что их жизнь достойна романа.
А что не так с выпускниками кино- и театральных вузов?
Их зачастую надо переучивать, они приходят уже готовые, думают, что знают, как играть. Актерская школа у нас поехала в ту сторону, которая мне не нравится. Представления (термин из системы Станиславского, когда актер в спектакле не проживает реальные чувства, а воспроизводит готовый рисунок роли. — Прим. ред.) я не использую и с ними не работаю. А у типажей — нет этой школы, они могут понять, как лично себя поставить в предлагаемые обстоятельства. Им проще, чем актерам. Сейчас артисты играют одно и то же везде. Кроме Юры Борисова, быть может, и еще парочки. Костя Плотников вот очень крутой! Надо посмотреть, сыграет ли он кого-нибудь, кроме Горшка.
Плотникова, кстати, обязательно надо смотреть в театре! Он абсолютно феноменальный в спектакле о 1990-х «Квадрат». Простите за лирическое отступление. Но главную роль женщины в абьюзивных отношениях, которая то ли убивает, то ли нет своего мужа-тирана в новом «Обоюдном согласии», играет все же профессиональная актриса Глафира Тарханова.
Я вглядывалась в нее, пока брала интервью (у Валерии есть канал на YouTube «Лера в большом городе». — Прим. ред.). В беседе Глафира говорила, что ее не снимают. Вернее снимают, но она застряла в мелодрамах. Когда я получила сценарий «Обоюдного согласия», то предложила продюсерам ее. Многих надо уговаривать и тянуть — унылое мероприятие, а тут было ясно, что человек будет стараться. К тому же в Глафире есть потенциал стать новым лицом на киноплатформах. Мне ее сразу утвердили.
У вас Глафира демонстрирует полное актерское бесстрашие!
Да, она очень хорошая актриса. Надеюсь, как и зрители, которые пишут комментарии под тизером «Обоюдного согласия», что после сериала перезагрузится ее карьера, и Глафиру пересмотрят режиссеры, как случилось с Анной Снаткиной после первого сезона.
Про феминность как уязвимость и при чем тут female gaze (спойлер: не при чем)
В первой серии нового сезона есть крутой момент: на монтаже состыкованы кадры обнажения во время секса по обоюдному согласию и вынужденной наготы на досмотре в СИЗО. Эмпатичный зритель чуть ли не физически ощутит незащищенность героини. А для вас феминное вообще связано с уязвимостью?
Для меня женское — это немощнейший сосуд, как апостол Петр говорил. Я все больше прихожу к выводу, что женщины хрупкие, к ним надо очень бережно относиться и родителям, и окружающему миру — с любовью и большой нежностью. Равноправие и прочие тенденции огрубляют женщину. Если она одна растит детей, то уже начинает делать это как мужик, в ней нарушается естественный баланс мужского и женского: происходят сильная дихотомия и искажение. Отсюда в следующем потомстве рождаются инфантильные мужчины, которые точно не будут относиться к женщине, как к хрупкому сосуду. Такой круговорот мне не нравится.
Когда снимаю, я не анализирую глубоко. В моем случае в кино горе от ума — мне лучше двигаться на чувствах, восприятиях и инстинктивных вещах. На том, что просто мне так нравится. В первой части «Обоюдного согласия» героиня уже дошла до такой стадии, что мстит мужчинам и сажает их в тюрьму. Поэтому принято считать, что у меня она дает отпор силам зла. (Смеется.)
Да, про первый сезон «Обоюдного согласия» много писали, что это феминистская история и female gaze.
Я точно туда не закладывала такого и вообще не встаю на полюса персонажей. Когда я занималась только документальным кино, то говорила, что моя самая главная задача — наблюдать. Я всего лишь исследователь. В канве игрового кино занимаю такую же позицию. Это как изучать поле человека в психотерапии. Оно само будет раскрываться, если ты относишься к нему как исследователь. А если ты либо за, либо против, то сразу же начинают активизироваться иные энергии и писаться другое кино, которое окажется или дидактическим, или будет иметь отношение к пропаганде, но точно не к объективному взгляду. Поэтому я свое отношение всегда скрываю. Я это создала, начала исследовать — и оно работает само. Даже в игровом кино: все действует по закону героев — актеры становятся фигурами персонажей и двигаются исходя из их логики. А я — наблюдаю.
Как отличить искусство от контента и в чем гениально прав Николай Комягин
В саундтреке ко второму сезону «Обоюдного согласия» радуют треки «Останемся здесь» Zoloto, «Мама фитанула с папой» казахского проекта sobakasoma, «Пушка, бомба, огонек» Александра Труфмана. Вы их сами подобрали?
Обычно саундтрек составляю я, но из-за моей занятости на другом проекте в новом «Обоюдном согласии» его подбирал оператор Гена Успангалиев, это его плейлист. На читках сценария мы собираемся с ним и художником-постановщиком и ставим друг другу музыку, которая нам нравится, чтобы придумывать под нее сцены. Гена включил эту, и я подумала, что съемки жестоких сцен под такие веселые треки будут хорошо воздействовать на зрителя. Он начнет иначе воспринимать происходящее на экране. Это гениально сформулировал Коля Комягин из группы Shortparis (в интервью Ксении Собчак. — Прим. ред.): когда убираешь один элемент из привычной конструкции, зритель вздрагивает и по-другому на все смотрит. То есть ты сбиваешь контрапункт автоматического восприятия, внимание заостряется, процесс на экране ощущается как неестественный. Потому что насилие и есть неестественная вещь.
Если вы присоединились к проекту в сжатые сроки, удалось ли добавить что-то от себя в сценарий?
Да, я сразу сказала, что хочу, чтобы следак была женщина и ее сыграла Арбенина, потому что придумала это вообще семь лет назад. Идея понравилась, и сценарий переписали. Еще двух персонажей я прорабатывала лично со специалистом по Карлу Густаву Юнгу, чтобы добавить туда сны. Не хочу спойлерить, но по исследованиям Юнга людям, которые в детстве пережили некоторые травмирующие ситуации, потом снятся определенные вещи.
А какие-то приветы самой себе вы передали? Раньше вы часто оставляли пасхалки в фильмах и сериалах.
В «Обоюдном согласии» снялась Октавия (старшая дочь Валерии, для нее это дебют в игровом кино. — Прим. ред.). А так нет — надо больше времени провести в проекте, чтобы он стал правда твоим. Для меня это довольно больной вопрос сейчас: как отличить искусство от контента. Имею в виду в том, что делаю лично я. На тех скоростях, в которых требуют производить, я рискую стать контент-мейкером. И там уже не до личных приветов.
Раньше, когда в паспорт героя фильма «Да и да» мы вписывали Germanica is Love, это был очень серьезный акт присвоения и неотделения себя от проекта. Это и называется искусство — то, что ты делаешь вручную, плетешь, как макраме. В условиях сжатых сроков я не могу что-то по-настоящему присвоить. Но, наверное, все рассудит история, что окажется контентом, а что — искусством. В конце концов, сериал «Школа» мы снимали и в более жестком тайминге, но по нему можно изучать эпоху.
Про плачущих интеллигентов, минипига и кто хочет взять алабая Гай Германики?
Что вам нужно, чтобы по-настоящему прорасти в историю?
Работать над сценарием и самой темой. Я подзабила на кино, думала: буду делать сериалы для реализации. Ведь я этим занимаюсь, потому что у меня есть такая потребность биологическая и ментальная. Но, видимо, все же вернусь в кино после «Обоюдного согласия». Уже есть идеи для фильма: мечтаю экранизировать советских классиков поздних, которых никто не помнит практически, кроме плачущих интеллигентов.
Вы про Николая Солодникова?
Да! Я была в шоке, когда увидела постер к его фильму «Во сне ты горько плакал» (дебют Николая Солодникова в кино по повести Юрия Казакова. — Прим. ред.)! Я ведь тоже хотела экранизировать Казакова и думала, как это сделать. Но у меня еще есть в запасе пара писателей, за которых планирую взяться. Общаюсь сейчас с продюсерами на эту тему.
У Казакова еще есть повесть «Арктур — гончий пес», как раз про собак, вы же их любите.
Кстати, как раз ищу форму для одного произведения советского классика, у которого про собак тоже есть. Я вообще хочу поработать над темой антропоморфности в кино. Показывать собак или лошадей, как они есть, не получится, они слишком невыразительны, а вот наделить их антропоморфными чертами или перенести в область мифа, образа или символа, мне кажется очень круто. Надо просто сесть, сосредоточиться, сконструировать все это и расписать.
Кажется, вы можете снимать документальное кино про наблюдение за животными в духе «Гунды» Виктора Косаковского: в вашем загородном доме ведь настоящая миниферма — и даже совершенно потрясающий минипиг есть! Кто у вас сейчас там живет?
Козы, которые рожают постоянно. Вот видите, я их уже наделяю антропоморфными чертами: роды-то у коз называются «окот». Коз уже около двенадцати, гуси тоже процветают с утками. У кур петух умер, так что их сейчас никто не вдохновляет нести яйца, будем нового покупать. У нас шесть котов, четыре собаки. Кстати, может, поможете мне алабая пристроить?
Ой, алабай — сложная порода, не каждый возьмется.
Да, меня вот околдовали недобросовестные заводчики, сказали, что все у меня получится. На самом деле это вообще не моя порода, и, конечно, алабай не может жить со всеми этими птицами, он на них охотится. Хейтеры пишут, что я кинолог хренов, раз не могу алабая воспитать, но извините — может, мне еще волков взять? (Смеется.) Я поняла, что с этой породой нужно 24 на 7 включение и мужиком быть, чтобы хоть что-то с ними делать. Мне же ближе мирные народы, которые у нас пасутся: чихуахуа и котик, который спит с минипигом.
Про стихи и почему лучше бы они не писались
В финале хочу спросить про максимально личное — стихи, которые вы выкладываете в виде аудио- и видеоэссе в соцсетях и сами озвучиваете. Почему вам важно делиться настолько сокровенным?
Стихи я очень давно не писала. Половина из тех, что выложены, очень старые. Мне нужно быть в экстремальном состоянии, чтобы их писать. Смерть папы для меня стала очень большим потрясением и безусловной потерей. Мне нужно было как-то это переживать, и я начала снимать фильм про свои эмоции и снова сочинять стихи, облекая их в какую-то форму. Я уходила в эскапизм, смотрела много фотографий, делала видеоряд из них. Мне было важно запечатлеть и прожить все так.
Стихи — это была терапия, которая полилась изнутри меня, когда даже кино стало мало. Это действительно личное, но надо было, чтобы оно выходило вовне, потому что иначе меня бы просто разорвало. На самом деле я до сих пор не заходила в его комнату, хотя он умер в сентябре. Даже не представляю, как приду туда.
Получается, хорошо, когда стихи не пишутся.
Для меня да. У меня были стихи подростковые — в период взросления, потом в экстремальные этапы жизни и недавние про маму. Их я написала сейчас, когда осознала, что все мои родители умерли. Я с ними так разговаривала.
Момент потери, когда ты больше ничей ребенок, — это то, когда ты по-настоящему вырастаешь?
Нет, я думаю, что недаром существуют такие психологические практики, как расстановки. Человек не уходит до конца, он все равно остается в твоем поле как энергия, как то, что он в тебя заложил, что завещал, как растил и чему учил. То есть я просто продукт своих родителей, их ментального поля. Я думаю, что ничего не умирает, все приобретает другие формы. Я это точно чувствую на себе.
Текст: Елена Анисимова
Фото: Валентин Блох
Продюсер: Екатерина Кузнецова
Стиль: Эльмира Тулебаева
Визаж: Асика Левинская
Ассистент стилиста: Екатерина Шумилова
Свет: Вячеслав Крицкий, White Studio
Комментарии (0)