Одним из гостей фестиваля интеллектуальной литературы в Центре современной культуры «Смена» стал Андрей Аствацатуров, лауреат нашей петербургской журнальной премии «ТОП-50», а также премий «За преподавательское мастерство» и «Новая словесность», американист и человек, верящий, что этот год — последний, когда писатели творили романы о безвременье. Также он сказал о последнем нашем спокойном годе, кризисе, Сэлинджере, анекдотах, Выборгской стороне и Боге.
Вы приехали сюда еще и лекции читать. О чем они?
Одна касается литературы XX века. А вторая - о тенденциях современной российской литературы. Главная мысль во второй – о безвременье, которое мы ощущаем. Сейчас ситуация меняется в связи с событиями в Украине, ростом международной напряженности. В 90-е мы были заняты собой. В конце 80-х мы чувствовали, что живем в истории. Сейчас - нет, пока еще. Но это последний такой год.
То есть берешь текст и не понимаешь, когда он написан?
Нет, все понятно, кем, где, произведение отражает свое время. Просто о времени писать было нечего. Если посмотреть на литературу, видно, что даже остросоциальные писатели не пишут о современности. Захар Прилепин - более остросоциального и не найти – у него роман «Обитель», о сталинских лагерях. Андрей Иванов, тоже достаточно социальный, - написал роман об Эстонии 20-30-х. Лауреат премии «Большая книга» Евгений Водолазкин - роман «Лавр», действие которого происходит в чудовищной древности. Андрей Волос - роман «Возвращение в Панджруд» о каком-то несуществующем Востоке. Существует странная тенденция ускользания от времени. Есть, конечно, Абузяров, но и он – это особый автор, который внимательно смотрит на современность, но она у него магична.
Может, людям просто нужно время, что посмотреть на эпоху со стороны?
Конечно, на время нужно смотреть на расстоянии. Но иногда оно уже сейчас завораживает. В 70-е казалось, что время остановилось, чудо осуществилось, утопия есть, счастье - вот оно. Иногда что-то в магазинах пропадает, но так-то все нормально! У тебя есть потребности, они реализуются, все хорошо. Время Путина – это тоже реализация. Хотели денег – получили. Не хотели столько работать? Но так не бывает! Время Путина удовлетворяло общие желания. Рынок - есть. Нефть - качаем. Люди стали хорошо жить. В Петербурге из-за машин не протолкнуться, все стоит в пробках с трех до шести. Люди неплохо живут. Ощущение - вялости. Амбиции - не реализовалось. Оппозиция - это хапуги, которые хотят потеснить власть, верить им желания нет. Словом, безвременье. Его тоже надо передать, это ощущение пустоты. Поэтому и наши остросоциальные писатели, которые живо интересуются современностью - Герман Садулаев, Елизаров, Прилепин, Сережа Шургунов – разворачивают ценности в прошлое, идеализируют СССР, говорят о том, что каким он был замечательным. Хотя к этому «проекту» можно выдвинуть много замечаний. Но у них получается ориентация в будущее, которое на самом деле - прошлое.
Ок, так значит, сейчас всему этому приходит конец?
Это последний спокойный год. Всем очевидно, что нас ждут ужасные потрясения, конфронтации с мировой общественностью, столкновения серьезных интересов. Мы, как всегда, выстоим, но какой ценой? Америка будет уходить с зоны политического влияния лет 20. Это обязательно произойдет. Я могу это сказать уверенно, как человек, изучавший культуру, литературу этой страны. Она не будет доминировать. А будет просто хорошей развитой страной. Она уже ничего не контролирует. Мир начинает полыхать. Когда был Вьетнам, все ахали, хватались за головы. А сейчас просто надо бить тревогу. Международная политика США сейчас – полная катастрофа. Евросоюз тоже странно себя ведет. Идет столкновение интересов. Но будет история. Что хорошо для радикальных писателей, для последующих поколений, для сильных людей, революционеров, реформаторов, авангардистов. Для обычных людей происходящее не есть очень хорошо. Люди просто живут дома, вне истории, хотят рожать детей, хорошо жить, покупать продукты, ощущать стабильность.
Как вы, большой знаток Сэлинджера, восприняли его смерть?
Также, как и смерть Апдайка – они умерли примерно в одно время. Конечно, когда человек умирает – это плохо, неизбежно, трагично. Дальнейшая история Сэлинджера, после смерти, прольет свет, что было в его жизни с 1965-1966 года, когда он стал затворником. Хотя я могу примерно представить, ведь есть биографии. Сэлинджер — интересен тем, что дает себя прочитать по-разному. Он пишет ужасно сложные произведения. И при этом они чудовищно простые. Его могут прочесть и люди, которые не очень любят думать - и они получат удовольствие, - и люди крайне интеллектуальные. Он удовлетворяет, странным образом, всех. Как это он делает – мне всегда было интересно разобраться.
Но вас радует, что вы прочтете, скажем, все остальное о семье Глассов?
Да я и так все понимаю про них, по опубликованным рассказам и повестям, понимаю мир, его дальнейшую конкретизацию. Он уже все и так сказал. Дальше это можно просто уточнять. У меня нет необходимости в дополнительных текстах, я могу их сам написать на свой лад. Я же пишу о Сэлинджере – и это моя версия этого писателя.
Давайте о Петербурге. Вы до сих пор живете на проспекте Мориса Тореза, о котором пишете в книгах?
Переехал оттуда почти год назад. Я родился, правда, в Зеленогорске, а на проспекте, по сути, прожил с 1972-го по 2014-й. Теперь живу рядом, в 15 минут езды на автобусе, на северо-западе Питера.
У Выборгской стороны - особая мифология.
Есть же фильм Козинцева, из трилогии о Максиме, «Выборгская сторона». Место ненавидели российские чиновники. Это заводы, фабрики, там, где начинаются демонстрации рабочих. Это достаточно тревожный мир для самодержавия. Там действовали большевики. Там много красных кирпичных заводов. Очень резкая, неорганизованная территория, один из самых больших районов города – на 1,5-2 млн человек. Я, вообще, жил на границе с Калининским районом, там стоял следующий дом, общежитие.
И вы про него писали. Не про центр, намоленный трудами писателей.
Я все про площадь Мужества уже написал. Теперь меня интересует город Париж, как ни смешно. Вообще, другие города. Я приехал в Казань, всего три дня на него, а мне нужно хотя бы четыре недели, чтобы понять дух места. Я был на Капри 10 дней, пытался максимально впитать его дух, написал рассказ. Кстати, про центр Питера я писал - про улицу Галерную, про район Новой Голландии, про ощущение Питера в принципе. А сейчас я провел полторы недели в Париже. Я так много про него читал – и это была моя первая поездка. Я думаю, нужно написать про него, перенести действие моих текстов туда. Мне интересно описывать места. Есть портреты людей, но иногда интереснее описывать дома. У американского художника Эдварда Хоппера вещи, дома, железные дороги стоят наравне с людьми, несут те же функции, а люди у него, напротив, обезличенные. Подобное меня всегда ужасно интересовало.
Вы же писатель петербургский, а издали вас в Москве.
Да, и теперь с питерскими издателями в хороших отношениях, со всем знаком. Нужен был ум Александра Иванова и Михаила Котомина из Ad Marginem, чтобы увидеть шедевр - с их точки зрения (вообще, конечно, это был далеко не шедевр). Увидеть странность текста. Я же, действительно, писал странный текст, не ориентировался ни на кого. В нем есть недостатки, достоинства, какие–то задачи решены, а какие-то нет, потому что я не собирался его публиковать. А они читали черновик, и он им уже понравился. Так что нужен был Ad Marginem, которые реально открывает что-то странное. Котомин и Иванов мыслят на 5-7 лет впереди культурной элиты. Их книги выглядят так, как будут выглядеть остальные - через 10 лет. Любой молодой автор может к ним прийти, они смогут разглядеть его талант. Они открыли Сорокина, Проханова, хотя это спорный автор, Прилепина, Михаила Елизарова, Василия Голованова, Василия Авченко.
Вы из тех людей, что стали известны благодаря «Живому Журналу».
Да, я завел его в 2002-м, когда он даже не был русифицирован. 2000 русских пользователей там было. А через 5 лет нам сказали - вас полмиллиона. А тогда это был узкий круг людей. ЖЖ идеально мне подходил. Я воспитывался в литературной традиции Хемингуэя, Шервуда Андерсона, Сэлинджера, в меньшей степени — Апдайка. В традиции фрагментарности, косноязычности, традиции зрения против ума, ума, который себя отрицает в пользу зрения. И конечно этот формат был очень удачен. ЖЖ для меня был тренировочным полем. Я против больших сюжетов. С моим героем не могу происходит романы, у него нет сил на роман. Он слишком неудачлив. С ним могут происходить анекдоты. А люди путаются и начинают про таких делать романы. Поэтому и возможен роман в анекдотах. И я от этой позиции не отступаю.
Вы набрали анекдотов на следующий?
У меня их море. Главное, чтобы они работали на идею. Меня интересовал ландшафт, пейзаж, очерк в «Скунскамере». Вот Гоголь – это анекдоты и очерк, история и очерк – как в «Невском проспекте». Я писал несколько текстов, сознательно ориентируясь на Гоголя. Это важный автор для меня, как и Достоевский. Важно, чтобы все сложилось в общую картину мироздания. Я хочу говорить о важных вопросах, но смешно. Говорить о человеке и боге – но на уровне анекдота. Не все, что произносится сложным языком, является действительно важным и умным. Необязательно интеллектуал является умным человеком. Иногда в простых вещах есть сложность. Самые простые вещи – самые сложные. Господь Бог – это чистый свет, он страшно прост. Но вряд ли кто-то скажет что можно понять замысел мироздания, извините (смеется). Я думаю, такие вещи можно решить с помощью казусов, анекдотов. Помирить сложность и простоту, трагедийность и смех. Это хорошая задача для писателя.
 |
Аствацатуров — потомственный интеллигент, внук академика Виктора Жирмунского. Дипломную защитил по Джойсу, кандидатскую – по Элиоту. Преподает в СпбГУ и Смольном институте свободных искусств и наук. Дебютный роман «Люди в голом» (2009) вошёл в шорт-листы премии «Новая словесность», премии «Национальный бестселлер» и лонг-лист премии «Русский Букер». За него он получил премию «ТОП-50». Вторая книга «Скунскамера» (2010) вошла в шорт-лист премии им. Довлатова, в шорт-лист премии «Новая словесность», шорт-лист премии «Топ-50», лонг-лист премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга». |
Беседовал Радиф Кашапов
Комментарии (0)