Нияз Халит: «По сути, и хрущевки – это такая же татарская архитектура, как русская, грузинская или белорусская»

Это сейчас мы с вами беседуем в доме на Мамадышском тракте, а где вы жили в детстве?

Я с детства рос незаурядным ребенком, по утверждению матери в полтора года свободно говорил, читал и писал на двух языках, да и воспоминания у меня начинаются уже с того времени. Мы жили тогда на улице Некрасова: булыжная мостовая, лошади, очень редкие самолеты, поют петухи, грохочут деревянные трамваи. Сейчас все это исчезло, все уже другое. Я порой шучу, что там, где я жил, птицы больше не поют: почти ни одного дома, где я раньше жил, не сохранилось, а переезжал я девятнадцать раз. В нашей коммуналке на Некрасова жил известный татарский композитор из поволжских немцев Альберт Леман, мы дружили семьями, фотографировались. Чуть ниже в конце улицы за поворотом обитали Халиковы, друзья моих родителей. Потом переехали на Дзержинского, через стенку от нас обитал профессор Вознесенский, востоковед: такую большую библиотеку я после видел только у академика Халикова, три комнаты, высокие потолки, стеллажи, узкие проходы. Он мне давал читать Майн Рида, Жюля Верна, энциклопедии, с шести лет я мог туда свободно заходить.

Улица Некрасова, 1967 год. Фото Нияза Халита

У вас было много интересов?

Все не перечислить: геология, энтомология, астрономия и космогония, космонавтика, этимология, нумизматика, филателия, филокартия, антиквариат, история, в основном, древняя, казанской особо не интересовался. В 14 лет мне подарили фотоаппаратик «Весна» и пошел на штурм старой Казани, начал с видовых, туристических снимков. Я дружил с Аваном Такташем, сыном Хади Такташа, фотографом и коллекционером. Он старался сохранить квартиру такой, какой она была при отце, думал, там будет дом-музей, а его снесли и построили УНИКС. Мы много общались, он заставил меня полюбить собирательство: открытки, марки, монеты, спичечные этикетки, вся наша квартира была набита хламом. Он фотографировал старую Казань, учил снимать архитектуру. Тогда новой Казани и не было, кроме Ленинского района, части Кольца. Я каждый день ходил на исследования, знал все проходные дворы, подвалы, подъезды.

А потом начали ее изучать профессионально, как это получилось?

К моменту окончания английской школы (плюс учился в музыкальной и художественной, посещал кружки по хореографии, фото, судомоделированию, увлекался легкой атлетикой, чуть позже вольной борьбой и самбо), у меня сложилось три основных направления интересов. Во-первых, астрономия. Читал толстые книги, дико этим интересовался, но мы пошли с матерью в обсерваторию и там меня отговорили: будешь, мол, сидеть и пялиться на звезды, скучное занятие без перспектив. Хотя мне было страшно интересно все это: туманности, галактики, звездные скопления. Второе – журналистика, но я подумал, что тратить силы на газету-однодневку не стоит. Третья - архитектура, творчество, результат которого стоит столетиями. Это не тщеславие, а чистый прагматизм, не хотел работать вхолостую. Но в 60-е строили одни панельки, вся архитектура была сосредоточена на привязке типовых проектов, творчества особо-то и не было. На втором курсе понял, что не туда попал. Тут во мне проснулась татарскость: почему-то вдруг стало воротить от свинины, я начал обожать Восток, писал шамаили, выучил арабскую письменность, положив рядом старое и новое издание Тукая. Помню, 28 декабря сел, а к Новому году уже знал старотатарский алфавит. Тогда меня и торкнуло: хочу изучать историю нашей архитектуры. Я пошел к Сайяру Ситдиковичу Айдарову, он был тогда доцентом, попросил тему. Он мне дал Старо-Татарскую слободу. Я думал: это какой-то хлам, я хочу Булгары! Тогда я по слободе особо не ходил, больше по Тельмана, Ульяновых. Слобода была мне совершенно не интересна с точки зрения архитектуры, все выглядело как-то уж очень невзрачно. Лишь позже, основательно изучив ее архитектуру, я понял: она говорит на другом языке! У русских он монохромно-пластический, красота сохраняется, даже когда цвета нет. У татар подход другой, полихромно-плоскостной, то есть раскраска и росписи, пластики меньше, больше сочетаний цветов. Я начал изучать слободу капитально, читал историю, отчеты путешественников, труды про восток, про мусульманскую архитектуру, пытался понять суть традиций, перефотографировал всю слободу, дом за домом. общался с людьми и понял, что там гораздо интереснее, чем кажется, начал писать статьи о зодчестве, сделал два проекта охранных зон…

Усадьба Кушаевых, улица Каюма Насыри, 5а, 1983 год, фото Нияза Халита

Почему сейчас слобода выглядит очень странно? У неподготовленного реставратора может случиться обморок.

Самая главная причина: многие из тех, кто за это берется, думают о деньгах, других не подпускают. Плевать им, как это восстанавливается, главное, бабки срубить. Люди без чести и совести, при этом - грамотные в другие областях. Вторая причина - никто не хочет понять или не понимает, что татарская слобода требует особого углубления в мировоззрение, традиции жителей. Вот есть архитектура вообще, а есть национальный архитектурный язык. Зная только русский, нельзя прочитать татарский текст, и тем более говорить на татарском языке архитектуры. У реставратора сроки, где ему углубляться? В то что я написал, они особо не вчитываются, а бодаться с ними – терять время. Жизнь ведь не вечна и потраченного времени не вернешь, лучше написать еще одну книгу.

По-вашему, русские архитекторы как-то повлияли на татарское зодчество?

По большому счету, на язык архитектуры это не влияет. Скажем, неважно, кто танцует французский балет, француженка или Плисецкая, от этого в нем не появится еврейское влияние. В архитектуре то же самое. Заказчик - татарин. Архитектор - наемный. Могут быть нюансы, споры, но если заказчика что-то не удовлетворяет, он возьмет другого. Татарские купцы до революции могли и не знать русского, но говорили на персидском, арабском, турецком, ездили в Стамбул и Каир. Им было неважно, что делается в Петербурге. Им хотелось, чтобы как в Турции или как у себя в деревне, так они и велели делать в городе. Влияние русского было минимальным. Но люди не знают татарской архитектуры и расшифровывают ее языком архитектуры русской. Скажем, историк Дульский пишет, что Апанаевская мечеть – это русское барокко, но барокко было везде - в Чехии, Норвегии, Турции. В Стамбуле на мечети Нур-у-Османие можно видеть башенку, близко похожую на минарет Апанаевской мечети, а минарет Бурнаевской - это реплика угловой башни мечети Мухаммеда Али в Каире.

Апанаевская и Нур-у-Османие

Вы хотели довести эту книгу до 90-х, почему она кончается 60-ми?

Я мыслил ее книгой про советский период, далее шла бы четвертая - от распада Союза до сегодняшнего дня. Когда я эту наполовину закончил, у меня стало плохо с сердцем, меня положили на операцию, так что оформился только ленинско-сталинский период. Вся эта история меня напугала. Шунтам срок - пять лет. Потом либо новая операция, либо на тот берег. Писать задуманное было уже нерентабельно, у меня есть планы покруче. Это энциклопедия татарских архитектурных форм и стилей и краткая история татарской архитектуры. Также энергично я продвигаюсь с темой по архитектуре татарских минаретов. Там я захожу в регионы, где не было никакого русского влияния - и вижу те же самые формы, что и в России. Везде такие же мечети, то есть татары везде строили, придерживаясь собственных традиций.

Конструктивизм и неоампир в вашей книге тоже татарский?

Вот мы с вами одеты и говорим по-русски, в нас татар сходу и не опознаешь. То же - в архитектуре. Все идет от содержания. Употребляет архитектуру народ - значит, это часть его национальной культуры. К примеру, в джинсах традиций нет, но татары их носят. Ведь и русский классицизм не рожден в России, также как конструктивизм, к примеру, это вариант американского функционализма. Поэтому Дом печати можно определить как факт татарской архитектуры без внешнего проявления традиций, Оперный театр – с художественными элементами традиции, а кинотеатр “Салям” в Кировском районе – это уже формирование собственного татарского стиля на основе творческого переосмысления традиции. По сути, и хрущевки – это такая же татарская архитектура, как русская, грузинская или белорусская.

Из того, что вы осваивали в детстве, что-то осталось на отдых?

Нет. Хобби превратилось в работу, которая стала единственным занятием. Я понимаю, что сделал гигантскую работу. Вот Ханов построил свой Вселенский храм, по сути, в одиночку, и у меня тоже свой храм, который строю всю жизнь и пока еще не завершил. Сумел с нуля до почти завершения изучить историю татарской архитектуры. Каждая книга – это отдельная тема, кирпичик в стене моего храма, плюс около четырехсот статей, 25 отдельных монографий, не считая коллективных, статей в справочниках, энциклопедиях, учебниках и так далее. Когда устаю писать, начинаю рисовать, или осваиваю новую программу, или привожу в порядок архив. Это и есть отдых. Главное - не отвлекаться от дела.

Первым бестселлером Халита стала монография 1988 года «Металлическое кружево Казани. Альбом-путеводитель». Первой премией – лауреатство на Всероссийском и Всесоюзном конкурсах научных работ молодых архитекторов в Москве в 1983-м. В 1990 году, защитив диссертацию в сорок лет, стал самым молодым доктором архитектуры в Советском Союзе. С 1974 по 2006 годах с перерывами работал в Академии Наук. В 90-е работал в Нью-Йорке, в нулевые – был заместителем директора по научной работе в Кремле, сейчас преподает в КГАСУ. Его бабушка Кашифа Тумашева работала главным режиссером Татарского республиканского передвижного театра (ныне Татарский театр драмы и комедии имени Карима Тинчурина). Отец - историк, мать – журналист, переводчик, создатель газеты «Казанские истории», младший брат Айрат – автор символа 1000-летия Казани.

Текст: Радиф Кашапов

Фото: Юлия Калинина