Один из патриархов казанской фотографии, основатель казанской фотогруппы «Тасма» активно взялся за архивы, открыв в начале осени выставку «Свияжск: это было давно, это было недавно…», где показал снимки от семидесятых до нулевых, предложив непредвзятый взгляд на его историю.
Где вы жили в Казани?
На родине мамы в селе Янчиково Рыбно-Слободском районе после рождения мы пробыли меньше года, мама устроилась в Казани на завод, ей дали общежитие. Мои университеты начались в барачных коридорах. Мама была неграмотной, умела только ставить закорючку вместо подписи, а у меня была сумасшедшая тяга к чтению. Я понимал, образование - мой спасательный круг. Под кроватью хранились книги. У меня был фонарик-динамо, который сильно шумел, а наши соседки по комнате, две старушки, ложились рано. Так что я брал кастрюлю, ловил отражение луны и читал.
Вы так закрывались от барачного окружения?
В пятом классе, помню, приходил в гости к одноклассникам и заглядывался на огромные книжные шкафы, завидовал страшно. А они говорили: а, это папкино. не обращай внимания. Меня всегда тянуло к собеседникам сильным, ярким, к более старшим. В школе я редко открывал учебники, а внимательно слушал преподавателя, особенно - литературы. Когда давали задание, шел в библиотеку и брал по этой теме книги. Мне часто говорили: а где ты это вычитал? Помню, начались уроки английского языка. И я в одном из киосков «Союзпечати», где постоянно выуживал журналы и книжки, увидел газету английских коммунистов Morning Star, то есть — первоисточник! Стал ее покупать, читать было тяжело. И вот, сижу на уроке, развернул газету, потерял бдительность, учительница спрашивает с испугом, где я ее взял. Она не верила, что я купил такую газету в киоске. А я просил ее помочь с переводом сложных фраз…
Почему вы пошли учиться на журналиста?
С первого класса за мной закрепилось прозвище «Писатель», потому что я часто приходил в класс и говорил, что видел новый фильм, придумывал название, сюжет. Также я редактировал стенгазету. В первом классе мама купила камеру «Смена», и тогда я понял, что она помогает мне, метру с кепкой, преодолевать стеснение, потому что люди видели фотоаппарат, а не меня. Постепенно я начал ощущать камеру, как часть меня. И однажды учительница мне сказала: ты ведь, скорее всего, журналист. Я обиделся, но потом начал узнавать, что это. И стал настраивать себя, что по этой стезе. Хотя также хотел стать кинорежиссером, ближе к выпускным написал во ВГИК. И мне пришел ответ: очень похвально ваше стремление, но это такая область, где нужен жизненный опыт. Молодцы, ответили по-доброму. Я подумал: ну а что я могу сейчас сказать миру, не понюхав пороху? И решил пойти на журналистику. Я учился на заочном, потому что уже работал: в многотиражке, на телевидении - ассистентом оператора… Помню, пришел устраиваться, а главный редактор, спросил: вы будете таскать огромные ящики, ходить по грязище, сугробам, сможете ли вы перенести нагрузки в виде унижений? Но деваться было некуда.
Кто вас похвалил первым за фото? Сейчас вас только хвалят, наверное, тяжело понять, что, действительно, достойно.
Главный судья себе - я сам. Я точно знаю, что могу, чего достоин. Я просматриваю огромное количество западных фотосайтов, чтобы быть в теме, знать, насколько я еще «не выпадаю». Школьником я пришел в фотостудию при ДК Ленина, а этажом ниже работал фотоклуб «Волга». И с моим товарищем Юрой Филимоновым мы решились в него вступить. У меня для обсуждения было с собой штук десять фото: двоюродная сестра на фоне цветущих яблонь и прочее. Умилительный уровень. Принимали нас Владимир Зотов, Рифкат Якупов, Эдвард Хакимов, взрослые дядьки. Они сдержанно оценили мой героизм. Хотя я потом понял, мои работы не слишком отличались от прочих. Только Владимир Сычев меня припечатал: «что это за буржуазное искусство?». Но нам дали испытательный срок. Года четыре я посещал клуб, и постепенно с глаз слетала пелена самоуверенности. Потом Сычев привез альбом Картье-Брессона. И сразу стало понятно: наш человек, это настоящая фотография, а не наши неподвижные скульптуры и закаты. Начались сомнения, размышления. Мы не хотели больше говорить про то, кто на какую пленку снимает, хотели беседовать об искусстве. И на очередном оргсобрании к этому попытались призвать. Встал полковник в отставке и сказал, что он все наши «сомнительные» высказывания записывал в тетрадочку. Мы встали и ушли, человек 15, остались только пенсионеры. Так появилось объединение «Тасма». Многие уже работали в редакциях издательства, так что мы собирались там - в столовой, в коридорах, в буфете, потом в мастерских, на квартирах. Помню, на этих встречах мои фотографии зачастую вообще не ругали, да и не хвалили. Мол, нормально, неплохо. Хотел большего, и я начал ездить по выходным в Москву, ходил по выставкам, букинистическим магазинам, познакомился с фотографами. Я бывал у Владимира Семина, где, наконец-то, получал строгие обсуждения. В родном городе меня держала газета «Вечерняя Казань», в которой при открытии в 1979-м году я был вторым в списке после редактора. Это была мощная репортерская школа: 36 кадров в ролике, за весь день надо сделать несколько съемок, проявить, напечатать и собрать блоки для издания. Это помогает мне до сих пор. Я открываю кадры на компьютере и говорю спасибо подсознанию, которое замечает то, что не вижу я, когда щелкает затвор.
В 90-е вы уехали в Москву?
Тогда умер редактор «Вечерки», я решил, что в Казани меня ничего не держит и уехал в Москву, где прожил шесть лет. К примеру, работал в журнале «Обозреватель», когда мог легко съездить в Швейцарию на джазовый фестиваль. Особенно горжусь книгой «Сто лет об истории России в фотографиях (1892-1992)» американского издательства Random House, которую собирал по просьбе англичан. На титульном листе альбома, изданном в 1995 году в 10 странах, стоит посвящение Фариту Губаеву, Владимиру Семину и Игорю Мухину.
По-вашему, казанская фотошкола избавилась от «брессоновщины»?
Фотография - это огромный океан. куда стекаются множество ручейков. Хотя сейчас происходит подмена понятий, когда появляются мультимедиа-проекты с текстовой, музыкальной, видео-нагрузкой. Не знаешь. что первично. Мне это интересно, но, похоже, я сторонник классического подхода. Я остался верен брессоновщине в лучшем смысле этого слова.
Вам хватает фактуры?
Для меня главный герой - это человек. Декорации не важны. Я с 1977 года стремился ездить на Сабантуй. Это чистая фактура, искренность: завалинка, скатерть, гармошка, лошадь в кустах. Сейчас везде автомобили, на баяне пара человек играет. Но люди остаются. Когда я прошлом году делал проект с ветеранами. Это было для меня пиршество для глаза: бесхитростные, простые, красивые лица, без лукавства, без игры. Вчера я ездил в Свияжск на новую выставку, где показал архивные фото. Ничего не ретушировал, сохранил отпечатки времени. Одна женщина выступила: как вам не стыдно, вы очерняете остров, это помню его солнечным, красивым. Но разве я сломал забор или разрушал храм? Я просто зафиксировал уходящую натуру.
Вы долго сомневались со Свияжском?
Я не понимаю коллег, которые приезжают из-за границы, и, не успев распаковав чемодан, уже устраивают выставку. Я был впервые в Париже в 1995-м, а в 2011-м только собрал экспозицию. Все отлеживалось, кристаллизовывалось. Каждая выставка - это тяжелый, непростой процесс.
Сейчас архивная фотография популярна. А вы часть этой истории. Будете активно делиться старыми фото?
Я понимаю, что время собирать камни. Я начал разбирать архивы, вижу фото, которых не помню. Но у меня есть внутреннее чувство трезвого понимания, что плохо и хорошо. Я считаю, что надо показывать только работы высокого качества. Для меня до сих пор важно понятие чистой фотографии - как снял, так и отпечатал. За десятилетия у меня сформировалось особое, перфекционистское отношение ко всему, и в первую очередь, к искусству. Я требовал и от себя, и от коллег максимальной отдачи. Только так можно добиться успеха.
Текст: Радиф Кашапов
Фото: Юлия Калинина
Фарит Губаев - номинант премии «ТОП 50. Самые знаменитые люди Казани» 2016 года.
Комментарии (0)