ТОП 50: Сергей Скоморохов

Экспозиция у вас получилась довольно неожиданная – не отчетно- юбилейная, а семейная. Почему, чья идея?

Выставок у меня очень много, персональные примерно раз в пять лет. Поэтому самому хотелось показать более свежие работы, за последние годы, что сейчас мне наиболее близко. И, конечно, дать некий взгляд на сегодняшний татарский театр, некоторые этапные работы: «Голубая шаль», «Дон Жуан», «Ходжа Насретдин». Но главное - сейчас, когда дети закончили институты, появилась возможность выставиться вместе с ними и моим отцом. Правда, все его театральные работы находятся в музее театра в Комсомольске-на-Амуре, поэтому, что дома было, то и выставили - серию акварельных этюдов. А концепцию всей семьей обдумывали. Надо сказать, что к детям своим мы всегда относились как к равным, у нас в семье не принято разделение по возрасту или каким-то другим параметрам. Точно так же я со своим отцом общался. Поработал же с ним всего три месяца – и он умер. Потом долгие годы было ощущение, что он рядом, и не мог понять: это я с ним советуюсь или сам решаю?

«Ричард III»

Имеете в виду профессию?

Он оказал на меня влияние и в профессиональном, и в человеческом плане. Очень сильный, добрый человек, прекрасный художник, всю жизнь боролся с последствиями войны: в восемнадцать лет на войне потерял ноги. Сила воли была мощная – в театре многие даже не знали, что он на протезах, хотя всегда ходил с тросточкой, интеллигентный, подтянутый. К счастью, ему как инвалиду подарили «Запорожец», и он стал чуть не каждый день ездить в тайгу, писал много этюдов – для него как будто мир заново открылся. Но сердце не выдержало, умер рано, в пятьдесят.

Когда поняли, что будете художником, причем театральным?

Театр такая вещь - она затягивает. Я же буквально вырос за кулисами, да и дома было продолжение театра: папа постоянно сидит на кухне режет макеты, пишет картины. И я с детства занимался этим, руки были уже привычны, То есть театр вошел в меня так незаметно и естественно, что уже другого пути не оставлял. Я много занимался живописью, и хотя были в ней разные интересы, но стремился в театр. Когда у меня была студенческая практика, я приехал в Комсомольск из МХАТа. Сдача моего первого спектакля практически совпала со смертью отца – его не стало через день. Но спектакль он увидел, был очень счастлив и сказал: я за тебя спокоен. Папа умер, а я остался, последние годы учебы параллельно работал в Комсомольске-на-Амуре, мне разрешили.

А дети как стали художниками – ваше влияние?

Они ведь тоже выросли в театре: сначала в Качаловском, потом в Камаловском. И так же ходили по цехам, вдыхали запахи краски и столярки, рисовали с четырех лет. Правда, выбор в пользу театра сделал старший, Геннадий и поступил в ГИТИС. Кстати, там он и с женой познакомился, Надежда тоже абсолютно театральный человек, и вошла в нашу семью органично. А вот Юра заявил, что у нас в семье театральных художников достаточно, и выбрал книжную графику.

«Ак калфагым төшердем кулдан»

Ваша супруга тоже имеет отношение к театру?

Нет, выпадает из этого ряда - математик, программист, занималась даже космической связью. Она латышка, мы там познакомились, и наши дети родились в Риге.

Вам пришлось много переезжать. Сколько городов сменили?

Да не так и много. Жил и работал в Комсомольске, потом переехал в Тверь и оттуда в Казань. Во многих работал, но наездами. Табачников в шутку назвал меня «художником Поволжья»: я много ставил в Чебоксарах, Йошкар-Оле, Нижнем Новгороде и других городах региона. Много в Сибири работал, а также в Германии, в Турции.

О Германии и Турции можно подробнее? Как вы на них вышли?

Это они на меня вышли. В Германию пригласил режиссер Кристоф Ретилье, француз, и мы с ним работали в городе Рамштайн, делали спектакль по «Дон Жуану» под названием «Дом Жуан», в котором созвучие «дом»-«собор» указывает на отношения религии и человека. С ним было легко, интересно, я много чему научился в профессиональном плане. А в Турцию пригласили с Рашитом Загидуллиным, мы в Анкаре делали спектакль «Угасшие звезды». Там долго жили и работали, были прекрасные условия и прекрасные мастерские, новый взгляд на театральное производство, культуру. И там тоже было все успешно, даже какие-то призы получил за сценографию и костюмы. Но самое любопытное было для меня, что у них школа театральная похожа на европейскую и даже в чем-то ближе к высокой моде: например, крой они делают ножницами прямо из ткани, без выкроек. И мне пришлось, когда они заявили: мы татарский костюм кроить не умеем, вот вам кумач и ножницы, кроите и на манекен все накалывайте. Пришлось.

У вас более двухсот шестидесяти спектаклей. Они все драматические?

В основном, да. В музыкальных театрах работал только в Хабаровске и на Сахалине что-то, очень давно. Во время моей учебы музыкальный театр был скучен, консервативен. А драма, наоборот, более интересна и поэтому я так и пошел по этому пути.

А если бы вам сейчас предложили какую-то авангардную музыкальную постановку?

Наверное, согласился бы, и с удовольствием. Но все равно драматический театр на первом месте.

Что вас больше привлекает – классика или современная пьеса? Где больше полета для фантазии?

Там, где есть созвучие с сегодняшним днем. Гоголя или Достоевского читаешь и ощущение: как актуально. А бывает, современную пьесу прочитаешь и думаешь: да я это все уже сто лет назад слышал и видел.

«Хуҗа Насретдин»

Можете ли вы оформлять спектакль, на ваш взгляд не интересный, неприятный или который вообще вам противоречит?

Приходится. Работа есть работа. Если в театре берут пьесу и тебе ее дают – ну, надо ее как-то полюбить, постараться понять, иногда может и через себя переступить. Бывает такое.

Режиссер помогает полюбить или у самого должно родиться нечто? Как приходит замысел – в диалоге, монологе?

В диалоге, когда спектакль рождается совместно с режиссером. В этом есть вещи, дорогие для тебя. Когда я работал с Ефимом Давидовичем Табачниковым, очень известным режиссером, диссидентом, последователем Михоэлса, он мне говорил: «Сережа, я вспоминаю наши спектакли, но не помню – я это придумал или ты?». И это самое дорогое, в театре надо к этому стремиться, потому что театр - коллективный труд, важны и актеры, и столяры, режиссеры и художники, портные и осветители – мы вместе работаем на одну цель. Замысел может рождаться по-разному, но все же свой почерк, свое видение вырабатывать – это обязательно. Я люблю работать с фактурами, с пространством - для меня это важно.

Когда бываете в других странах, наверняка посещаете театры. Идеи других художников вас как-то подпитывают?

Конечно. Допустим, оперный театр уже в 1980-е годы на Западе был совсем другим, чем у нас, эстетика иная, больше свободы в творческих проявлениях. Художники мне говорили: мы делаем не то, что написано, а что хотим видеть через сегодняшний день. Эта идея меня держит и помогает: взгляд на искусство через себя и через сегодняшний день. А у нас театр в основном театр был как бы «кухонный», с иносказаниями, эзоповым языком, и эту атмосферу пытались на сцену принести.

Чем особенно гордитесь и что считаете самым ценным в своей жизни?

Тем, что остался в Комсомольске после смерти отца и, несмотря на многие проблемы с театром, за шесть лет я смог сделать там полезное дело, театр остался жив и до сих пор работает, причем хорошо работает – то, что заложил, осталось. И наверное то что смог принести пользу еще татарскому театру – это для меня серьезно и значимо внутри. И еще тем, что работаю в Камаловском театре. Как-то давно у нас завязалась дружба с Дамиром Сиразиевым, потом с Марселем Хакимовичем Салимжановым, затем с Фаридом Бикчантаевым. Их открытость, менталитет очень подкупили и захотелось помочь театру вырулить на какие-то серьезные проблемы, на другую эстетику, поменять что-то. То, что это удалось, думаю, многие ощущают. Но задачи все время меняются, растут и считаю: пока тут нужен – я работаю.

Какие ощущения испытываете в момент премьеры?

Нервничаю и боюсь, причем каждую премьеру, и никогда не смотрю их из зала. Это страшный стресс, потому что поправить уже ничего невозможно. А хочется еще усовершенствовать, наращивать, добавлять и снова репетировать, переделывать – процесс бесконечный.

Что еще не сделали, но хотелось бы?

Давным-давно хотел работать в цирке, быть летчиком и поваром – это для меня профессии творческие. Кстати, готовить люблю – что-то придумывать, фантазировать. А когда мне как-то нехорошо, нервничаю, этот процесс успокаивает. Но если серьезно, то сейчас, когда увидел своих детей художниками, мечтаю как можно дольше наблюдать их рост, как у них будет складываться. Ну, а в театре своем хочется каких-то поисков, новых интересных работ.

Можете коротко сформулировать, что для вас театр?

Воздух, которым я дышу. Если его отключить, уже ничего не будет. С присутствием театра в моей жизни складывается определенный образ мыслей, идешь на работу и общаешься с людьми, читаешь книги, пьесы. Этим живешь, и все вокруг этому подчиняется. Иного для себя я просто не представляю.

Лауреат Республиканской премии имени Мусы Джалиля, народный художник РТ работал в театрах Комсомольска-на-Амуре, Хабаровска, Читы, Твери, Тулы, Нижнего Новгорода, Чебоксар, Йошкар-Олы, с 1984 по1994 год был главным художником Казанского БДТ имени Качалова, а с 1995 года главный художник Татарского академического театра имени Камала. Также поставил спектакли в «Дом Жуан» в Рамшайд (ФРГ) и «Угасшие звезды» в Анкаре (Турция).

Текст: Татьяна Лескова

Фото: Юлия Калинина