В американской прессе его называют человеком эпохи Возрождения за успехи в дизайне, литературе и искусстве. Стрижов проектировал интерьеры и дома для голливудских звезд, на своем рекорд-лейбле записывал треки для фильмов с Жаном-Клодом Ван Даммом, дружил с битниками и Бродским, а теперь продюсирует две молодые группы из Петербурга, чьи премьерные концерты пройдут в сентябре.
С чего началась ваша арт-карьера?
В детстве по маленькому черно-белому телевизору я посмотрел диснеевские мультфильмы, которые случайно показали в Советском Союзе, и это было началом всего. Можно сказать, что это Микки-Маус так деструктивно на меня повлиял. (Смеется.) Сначала я захотел стать художником-мультипликатором, а потом – просто художником, дизайнером, архитектором, поэтом и музыкантом. И всю жизнь чем-то таким занимался.
И когда в армии служили?
Конечно, я был художником-оформителем – рисовал много наглядной агитации, особенно мне удавались плакаты с лицом рядового Агибельдыева. Как-то меня посадили на губу за самовольную отлучку из части на рок-концерт, но очень скоро обменяли на топоры и пилы, потому что в строю художников я был нужнее, чем на гауптвахте.
Почему вы эмигрировали?
Я хотел развиваться, а в СССР для меня никаких перспектив не было. И в 1989 году улетел в Нью-Йорк с тремя сотнями долларов и номером телефона Иосифа Бродского. Дальше получилось как в кино с халтурным сценарием. Бродского не оказалось дома, мне сказали: «Он будет очень рад, когда вернется через три месяца». Я остановил такси и сказал: «На Манхэттен», – это было единственное место, которое я знал. Сначала мы ехали мимо каких-то обгорелых домов, а потом я увидел прилично одетых людей и попросил: «Остановите, пожалуйста». Вышел в районе Линкольн-центра и сразу столкнулся с женщиной. Она увидела у меня на чемодане бирку «Аэрофлот» и заговорила по-русски. Оказалось, это знаменитый хореограф Лена Чернышева, тоже из Ленинграда, она дала мне возможность пожить у нее. Я в шутку говорю, что Лена – моя американская мама, а Бродский – папа.
Говорят, что первая персональная выставка в США открылась у вас чуть ли не через месяц после приезда.
Через несколько дней я оказался в какой-то галерее. Подошел человек, мы разговорились. В итоге он мне сказал: «Ты поменял все мои представления о живописи. Кто ты такой?» Это был Лу Кристи – звезда 1960-х, певец и композитор, который записал музыку для фильма «Человек дождя». Он спросил, можно ли посмотреть мои картины, я сказал, что можно. Через неделю. За это время кое-что нарисовал. И через три месяца у меня действительно открылась выставка, на которой купили тридцать шесть картин. Бродский приезжает, а у меня уже собственная квартира в центре Манхэттена.
Вы же еще и стихи пишете. Бродский как-то редактировал вас? Критиковал?
Иосиф написал пару вступительных статей к моим книгам. Один раз, когда у меня вышел сборник «Скольжение отражений», он мне сказал: «Не много ли в названии “ж”?» – «А не много ли в “Очей очарованье” “ч”?» – парировал я. На этом критика мэтра и закончилась.
С кем из нью-йоркской богемы вы подружились?
Если я назову всех этих людей, получится толстенная книга – просто вспомни всех, кого видел в телевизоре. Моими близкими друзьями были битники: автор «Голого завтрака» Уильям Берроуз, поэт Аллен Гинзберг. Они часто приходили смотреть мои картины, обкуривались и начинали нести волшебную пургу.
А что вы считаете своим главным дизайнерским успехом?
Наверное, интерьер для одного из самых дорогих домов в Нью-Йорке – Museum Tower, где я прорубил пол между двумя этажами и спланировал конференц-зал и гимнастический зал в одном помещении. Были интерьеры, для которых я придумал космический дизайн XXII века, там одна форма переходит в другую, пол, к примеру, плавно перетекает в стол. Забавный случай произошел с Мадонной: она заказала мне индивидуальный унитаз, и пришлось на полном серьезе ее измерять. Совершенно обычный унитаз, совершенно обычный зад, а ажиотаж вокруг этого был нешуточный. Еще успех – дом для актера Пола Ньюмана.
Почему вы вернулись в Россию?
Нью-Йорк изменился. Культовые люди, которые создавали атмосферу города, – те же Берроуз, Гинзберг, главный редактор Vogue Александр Либерман – ушли из жизни. А новое поколение – это совершенно неинтересные брокеры, которые вытеснили всех настоящих художников.
И как вам родина теперь?
Я понял, что не умею жить без Петербурга. Но в смысле эстетики, в смысле вкуса многое удручает. Любой русский, приехав за границу, первым делом купит майку, сделанную на Украине, и будет уверен, что он одет как американец. Мы можем выиграть любую войну, но эстетически мы все проиграли.
Чем вы сейчас заняты?
У меня в Америке есть рекорд-лейбл Proforma Records, который, единственный в стране, имеет дистрибуцию на русском языке. Логично, что мне пришла идея собрать две рок-группы из питерских парней. Они называются «Сниму в кино» и «Продам рояль» – такая доска объявлений. (Смеется.) Первая команда – более боевая, по аналогии с американскими группами, а «Продам рояль» – это эстеты, «ботаники-библиотекари», англичане такие. Собираюсь их здесь вырастить, а потом везти в Америку. 16 сентября обе команды можно будет послушать в клубе «Цоколь», а «Сниму» выступит еще и на разогреве у английской группы Keane на ее концерте в «ГлавClub» 2 сентября. Я хочу, чтобы 2010-е годы стали их эпохой, так же как 1980-е были эпохой «Аквариума», «Кино» и «Зоопарка».
Вы не боитесь однажды проснуться и понять, что все, идеи кончились?
Нет. Я бы, наоборот, хотел деградировать и отупеть, опуститься до уровня дебила и побыть в этом качестве. Это же здорово: ходишь, ни во что не врубаешься, и ты спокоен. Пока что меня многое волнует и тревожит, заставляет делиться знаниями. Но когда-нибудь это информационное поле, привезенное из Нью-Йорка, исчезнет, и тогда я буду нормально, полноценно разлагаться.
Комментарии (0)