Леонид Парфенов

Леонид Парфенов - король телеведущих, "пролетарий эфира" и "арбитр изящества". Бывший ведущий "Намедни" на НТВ, автор циклов "Намедни. Наша эра", "Россiйская Имперiя". Соавтор "Старых песен о главном". Сам по себе - телевизионный продукт высшего качества.

– Из всех людей, с которыми вы встречались по работе, кто самый-самый?

– Я не веду никакого рейтинга и не ставлю людей на места.

– Вы сами пишете все свои тексты или иногда только редактируете?

– Тексты, которые я читаю, я всегда пишу сам.

– Вы пользуетесь телесуфлером?

– Начал только в последних «Намедни», с 2001 года, в телеинформации в живом эфире не обойтись без телесуфлера, если это не ведение типа «А теперь следующий репортаж…»

– Центральный сюжет европейской культуры фаустовский – продажа души дьяволу. По вашему опыту, возможно ли добраться до вершин и остаться приличным человеком?

– Какие вершины? Что такое приличный человек? Все мы приносим какой-то вред окружающим. Если ты в публичной деятельности, то обязательно есть те, кто утверждает, что твоя программа, например, «проповедует ложные ценности, нравственное убожество, дурной вкус, цинизм и высокомерие». Кто-то скажет, что журналист, работающий в частной компании, изначально продажен, другой скажет то же самое о государственной компании, а третий вообще считает, что работа за гонорар – это продажа. Я – пролетарий эфира. Я работаю исключительно как журналист, у меня нет и никогда не было юридического лица. Я – исключительно физическое лицо.

– У телевизионщиков есть какаянибудь общая мечта? О чем все грезят? О ночном ток-шоу, прямом эфире с Олимпийских игр, программе «Намедни»?

– Общего нет. У каждого свои цели. В советское время многие мечтали о работе собкора на Западе. Сейчас – нет. А у меня не было даже и этой мечты. Многие хотят вести эфир – спят и видят себя в кадре. А некоторые, наоборот, боятся оказаться перед объективом.

– В какой момент вашей карьеры вы поняли, что достигли вершины? Когда для вас наступил перелом?

– Такого не было и сейчас нет. Я делал то, что делаю. Что-то получалось. За последние годы было много проектов, имевших резонанс, но это не страхует от провала в будущем. Наоборот, риск растет. Пробуешь новое, не получается, и все говорят: «Вот делал бы то, что делал раньше, было бы хорошо».

– Но когда группа «Битлз» сыграла в Палладиуме, стало уже ясно…

– Вы сравниваете телевидение с артистической деятельностью. Как бизнес это близко, но по работе, внутреннему функционированию – нет. Там, у них, больше чистого артистизма. Люди считывают в Томе Крузе человека своего времени. Он, Николай Рыбников, Евгений Миронов часто просто играют самих себя. Вот у Евгения Павловича Леонова не так уж много было удачных ролей, но в народе он – Винни-Пух и «джентльмен удачи». И – бешеная популярность и любовь. Потому что он соответствовал определенному национальному
характеру, обладал его типическими чертами. В работе телеведущего этот элемент присутствует, но только как элемент. Я знаком с Олегом Меньшиковым и Женей Мироновым. И я понимаю причины их успеха или, скажем, Земфиры. Можно и повторяться – они исполнители. И в этом нет ничего плохого. Вот Кремер играет Пьяццолу во Франкфурте, а потом в Москве, и никто не говорит, что он играет одинаково. На телевидении это тоже есть, но в другом жанре – Леня Якубович каждую пятницу делает одно и то же. Однако в телевидении «фактологическом», как говорит Добродеев, это невозможно. Образ ведущего – всего лишь один из элементов.

– Но у вас же есть свой набор приемов – улыбка, интонации, движения в кадре, – которые повторяются и создают единство всех ваших передач.

– Это просто инструментарий. Это мое ремесло. Да, я могу прочесть паузу, кавычки, многоточия, тире. (Берет в руки какой-то информационный текст и читает его как: радиодиктор, Владимир Познер, американский телепроповедник.)

– Где вы впервые поцеловались в Ленинграде?

– Я вообще-то не из Питера.

– Но вы там учились.

– В Питере чаще всего я целовался в общежитии на Новоизмайловском. В студгородке.

– Какие у вас в Петербурге любимые места?

– Их много. Питер разный и не сводится к 1, 2, 3. Мне нравится вид из номеров с 501-го по 509-й в Гранд Отеле Европа на Русский музей. Там мы снимали интервью со Шнуровым и комментарий про ампир Александра I. Но эти деревья… Дело в том, что на Стрелке, например, их подстригают «веерами», чтобы деревья не портили вид на мосты и Петропавловку, а в садике на площади Искусств – название-то какое – этого не делали, и сейчас они закрывают прекрасный вид – с Невского,
с площади. Люблю скандинавский модерн на Петроградской, в середине Каменноостровского, в районе площади Льва Толстого; угол у Румянцевского сада – то, что у Ахматовой: «cadran solaire на Меншиковом доме», – хотя все портят провода от Академии транспорта и тыла на углу Съездовской линии…

– Чем жизнь в Москве отличается от петербургской?

– Я не живу в Москве, я здесь занят делом. Хотя, да, Москва – мой город, я знаю куда пойти, где поужинать, куда заскочить на пять минут, а где задержаться на час. У нас очень централизованная страна, и по роду занятий – федеральный канал – я могу жить только в Москве. Я бываю в Питере очень часто, но по московским делам. И потом – что такое Санкт-Петербург? В этом названии сегодня есть определенное лукавство. Город не соответствует старому имени. Это как писать все с твердым знаком и думать, что это – «расцветъимперiи», а в это время на Невском вывеска «Центр обмена СКВ» и «Одежда секонд-хенд из ведущих стран Европы». Где эта «петербургская жизнь», чтобы отобедать, а потом в театр?.. Надо искать ее по кусочкам и находить в дорогих отелях, которые на самом деле – кусочки московского капитализма. У самих питерцев еще нет питерской жизни.