Красиво пить не запретишь
1960-е годы были самым счастливым десятилетием для наших писателей, поскольку в то время чудесным образом соединились свобода духа, солидность гонораров и твердость цен. В 1963 году я окончил ЛЭТИ, устроился на работу инженером и пришел в располагавшееся в доме Зингера Литобъединение Союза писателей — вообще ЛитО, в которых пробовали себя молодые талантливые люди, бурно расцвели во времена оттепели в основном при технических вузах и вырастили многих профессиональных поэтов и писателей. После занятий мы шли через канал Грибоедова на площадь Искусств и сворачивали в гостиницу «Европейская», где продолжали говорить о литературе и одновременно культурно выпивали. Это был наш обычный маршрут.
В «Европейской» работала так называемая «Крыша» на последнем этаже, но главным был ресторан «Европа» на втором этаже, в который вела мраморная лестница, созданная архитектором Федором Лидвалем. В ресторане был великолепный интерьер в стиле модерн, на крахмальных скатертях лежали мельхиоровые приборы и стояли старинные хрустальные рюмки на бронзовых ножках, а на сцене под огромным витражным панно «Аполлон на колеснице» модные западные мелодии играл потрясающий диксиленд Валентина Колпашникова. Рядом с нами в окружении поклонниц сидели завсегдатаи этого места — знаменитый артист Александринки Николай Симонов или прославленный бас Борис Гмыря. Глядя на этих людей с огромными авторитетом и питейным навыком, мы понимали, что алкоголем вовсе не обязательно губить себя, — можно научиться выпивать достойно. Как-то уже значительно позже мне показали меню «Европейской» золотой поры, где к каждому блюду рукой замечательного поэта-фронтовика Михаила Дудина была приписана какая-нибудь смешная рифма или каламбур, единственным приличным из которых было «Чахохбили — Чехов били». В 1960-е он приходил в этот ресторан с другом, художником и героем войны Борисом Семеновым. Частым гостем был здесь и композитор Андрей Петров. Они были старше нас, но компании за столами регулярно перемешивались и начиналось братание. Все там знали друг друга, хотя бы визуально. Собирались в «Европейской» люди как творческих, так и технических профессий: инженеры и архитекторы, научные сотрудники и киношники. Мой родной ЛЭТИ, например, представляли знаменитые баскетболисты Олег Мамонтов и Олег Кутузов, которые одновременно были доцентами нашего вуза, блестящими учеными и щеголями.
В «Европейской» царила атмосфера интеллигентной, но в то же время не зажатой гульбы — с хохотом и танцами. Совершенно дружеские отношения складывались с официантами, у которых мы иной раз даже одалживали деньги, когда нам не хватало средств. Как-то утром я проснулся после особенно бурной гулянки и не смог вспомнить, заплатили ли мы накануне по счету. Когда я спросил об этом официанта, тот ответил: «А я тоже не помню!» Он, конечно, был человеком далеко не бедным, периодически мастерски всех обсчитывал, но ощущал себя участником общего праздника. Застолья лучше я в своей жизни не видел и не увижу никогда. Если ты привыкаешь к такому блистательному веселью, то быдлом уже никогда не станешь. Интуристов в это время приезжало еще совсем мало, и в основном это были финны, которые как раз выпивали некультурно и довольно бестолково, — интерьер для них никакой роли не играл и беседы на философские темы их не слишком волновали. Но нам они не мешали.
Почем, как и где гуляли
Удивительные были времена: обеспеченные советские авторы могли себе позволить просто жить в «Европейской». Однажды захожу и вижу, что за соседним столом ужинает писатель Юрий Герман с каким-то пареньком — это был его сын, будущий кинорежиссер Алексей Герман-старший. Оказалось, что в их квартире на Марсовом поле шел ремонт, поэтому вся семья на месяц переехала в «Европейскую». Цены в ресторане были довольно низкими, фиксированными и в рублях — например, самое дорогое блюдо, цыпленок табака, стоило два с половиной рубля, а средний оклад составлял рублей сто пятьдесят. Естественно, я не ужинал в ресторане каждый вечер, но уж в день своей инженерской зарплаты заглядывал обязательно.
У меня есть эссе «Первый гонорар» о первом литературном заработке в сорок рублей, полученном мною за маленький рассказ, опубликованный в журнале «Искорка». Отмечали мы этот гонорар в «Европе» совершенно бешено, ни о чем не думая, утром еще и позавтракали там же, однако уложились в сорок рублей и официанта не обидели чаевыми — он нас с уважением провожал. А начался вечер с того, что в один из четырех кабинетов, расположенных на балконе ресторана, я пригласил друзей: писателя Андрея Битова и будущего лауреата Государственной премии за исследования в области ядерной физики Михаила Петрова, а также пять манекенщиц из Дома мод на Невском проспекте. Мы плясали, когда наш любимый старый гардеробщик Макарыч подошел со словами: «Там вашего вяжут». Кинулись вниз и увидели в холле прижатого милиционерами к полу Битова, который кричал: «Сволочи, вы не знаете кто такой Иван Бунин!» А те отвечали: «Знаем-знаем!» Оказалось, что подвыпивший Андрей разбил витрину с ювелирными украшениями и стал разбрасывать алмазы в собравшуюся по такому случаю толпу. Битова отвели в отделение милиции, мы отправились следом. Девушки-манекенщицы что-то мило щебетали, я к месту вспомнил рассказ Бунина, в котором тот описывает, как его совсем пьяного на пятый этаж гостиницы отнес на закорках Федор Шаляпин, после чего будущий нобелевский лауреат заказал столетнего бургундского, которое оказалось удивительно похоже на малиновую воду. В этом отделении рядом с Невским, видимо, работали совсем не простые милиционеры, потому что они сказали: «Ну, если Иван Алексеевич такое себе позволял… Ладно, идите». Так нам удалось вызволить Андрея, и на прощание мы услышали вопрос: «Вы же не будете больше себя так вести?» На что мы дружно ответили: «Будем, обещаем!».
Уже позже писатель Василий Аксенов рассказал мне, что стал случайным свидетелем этой истории: он как раз приехал из Москвы, спускался после ужина на «Крыше» с женой Довлатова Асей Пекуровской и поинтересовался у нее, есть ли в Ленинграде хоть какие-то достойные авторы. И Ася, проходя мимо распластанного по ковру Битова, сказала: «Вот очень перспективный прозаик». Вскоре после этого случая я познакомился с Аксеновым и Пекуровской, которых затем чаще встречал в «Астории» — эту гостиницу я тоже посещал, но почему-то она не была такой разудалой, как «Европейская». Я заходил в нее скорее пить невероятный сок манго, а не с целью заказать что-то более крепкое. Но однажды, году в 1966-м мы довольно весело посидели в «Астории» с Василием Павловичем и Асей, затем поехали ко мне домой, куда после премьеры своей пьесы «Свадьба на всю Европу» в Театре комедии нагрянули драматурги Григорий Горин и Аркадий Арканов вместе с актрисой, исполнявшей главную роль. Гуляли мы долго, а кончилось все тем, что я на спор спустился из окна своей квартиры в Саперном переулке со второго этажа по водосточной трубе, а затем залез обратно — удаль хотелось показать.Случалось заглядывать и в «Метрополь», который считался самым лучшим рестораном по части обедов, но он уже тогда был явно не наш — там чувствовался полукриминальный дух, за соседними столиками происходили какие-то сделки, процветала проституция.
Что пили и чем это кончилось
Пили мы в те годы в основном грузинские сухие вина, которые были повсюду и стоили совсем недорого. Предпочтение отдавали белым сортам гурджаани, вазисубани, цинандали, и хотя красные вина пользовались у нас меньшим успехом, я и сегодня помню названия «Мукузани», «Саперави», «Напареули», «Киндзмараули». Водку мы тоже употребляли, но красиво — например, закусывая ее миногами. Грубого пьянства в нашей среде не было, нужно ведь было еще за кем-то приволокнуться. Отработав три года инженером, я устроился на телевидение, стал членом Союза писателей и с тех пор больше нигде постоянно не служил — литература как-то кормила и поила своих избранников, не давала пропасть. В 1970-е все постепенно изменилось — советских граждан в целях борьбы с фарцовкой перестали пускать в гостиницы, в которых останавливались иностранцы. В 1980-е произошел отток писателей из Ленинграда — половина уехала в Москву, другая половина — в эмиграцию. «Пена», как называли нас реакционеры, схлынула, и город опустел. Счастливое литературное детство было подарено нам стечением обстоятельств — социализм ненадолго ослабил свои тиски, а капитализм еще не сжал нас в своих объятьях.
Текст: Виталий Котов
Комментарии (0)