Актриса Галина Короткевич: «Война научила меня человечности»

Как вы встретили известие о начале войны?

В 1941 году я как раз окончила первый курс Театрального института. 22 июня мы должны были ехать в колхоз, но тут — речь Молотова по радио. Война. Что я испытала при этом известии? Ничего. Трудно было предсказать, что будет блокада, вторая стадия дистрофии, что ты можешь умереть. Мама сказала: «Беги в институт, там скажут, что делать». Меня направили в комитет комсомола, где формировалась концертная бригада. Мое детство было связано с танцами, я занималась в студии балетмейстера Бориса Александровича Фенстера. Поэтому было решено, что я тоже войду в бригаду в качестве танцовщицы. Во главе встал студент Аркадий Зильберштейн, всего было тринадцать человек, в основном старшекурсники. Мы стали ездить по мобилизационным пунктам, играли драматические и комедийные отрывки, пели и танцевали. Начальник каждого мобилизационного пункта просил: «Ребята, повеселей!»

Помните свою первую поездку на линию фронта?

Нас послали куда-то за Пулково. Подъезжаем и ничего не видим, над нами рвется шрапнель, люди носятся как сумасшедшие — и один мат: «Куда вы приехали, немцы наступают!» Фашисты шли с такой невероятной быстротой, что наши никак не могли прийти в себя. Даже для ребенка было очевидно, что страна оказалась не подготовлена к войне, и вначале была сильная паника. Потом все как-то быстро организовалось и люди собрали силы для защиты. Над нами летали самолеты с желтыми крыльями — видно было, как пилот наклоняется, пикирует на нас. А мы в траншее лежим, полумокрые. Пилот смотрит на нас — это все можно было разглядеть! — рукой нажимает на рычаг, и вылетают бомбы. А мы считаем: раз, два, три — все, больше нет, можно бежать. Добежали до какой-то машины, которая довезла нас до деревни, где уже никого не было, людей эвакуировали. С нами — военный-сопровождающий, тоже «щенявый» совсем. Завел нас в избу, растопил печку, выложил свой паек, подогрел чай, мы попили, поели и почему-то стали хохотать.

Вы были единственной молодежной концертной бригадой?

Наша бригада была единственной из Театрального института. Потом появились группы из Консерватории, но на протяжении всей блокады работали только мы. Нас посылали на передовую, в самые жаркие места. Особенно ждали на Ладоге, на Дороге жизни. Выступать можно было только по ночам. Одна машина с опущенными бортами была сценической площадкой, фары другой машины ее освещали. А на льду стояла палатка, где артисты переодевались. Еще мы дали свыше трехсот концертов в полевых госпиталях. Приходишь — внутри все начинает трястись от ужаса: ноги, руки, тела бойцов искорежены. Лежит солдат, и у него вообще нет лица: все перебинтовано, только две трубочки торчат из носа и одна — изо рта. Я села рядом и гладила его по бинтам, по голове, по руке, а ребята тихо-тихо пели ему разные песни. Он умер через несколько часов.

Какое самое страшное воспоминание о тех днях?

Никогда не забуду один случай. Я увидела в окно машины сидящего у дороги военного и кричу: «Ребята, давайте подберем человека!» Аркаша Зильберштейн притормозил. Там скат в кювет перед дорогой, и вот на этом скате сидел лейтенант. Растопыренные, как у орла, пальцы впились в колени, шуба распахнута, волосы развеваются, глаза широко открыты. Мертвый. Мы вышли и встали перед погибшим на колени. Молча, не сговариваясь — никто нами не командовал.

А немецких солдат вблизи видеть приходилось?

Как-то после концерта нам показали пленных. Один, такой блондинистый, вышел и говорит: «Да, я попал в плен, но мы все равно победим, немцы — сильный народ. И я хочу, чтобы русские это знали». Он говорил по-немецки, а профессор из университета нам переводил. А другой парень, с перебинтованной рукой, заплакал: «Да будь проклята эта война, я не хочу никакой войны! Я хочу домой, к маме, у меня там и братья, и сестры...» Немцы — разные. Тоже люди и тоже разные.

После войны вы продолжали учебу в Театральном?

С моего курса почти все погибли, осталось трое. Когда мы снова пришли в институт, был организован сборный фронтовой третий курс. Еще студенткой меня пригласили в Новый театр (ныне Театр имени Ленсовета. — Прим. ред.) на роль арапчонка, а после окончания оставили в труппе. Много ролей было сделано с режиссером Надеждой Николаевной Бромлей. Она со мной работала даже дома, рассказывая о роли, о ситуации и жизни персонажа. А в Комиссаржевку меня привели в 1962 году «Дети солнца»: когда Эмма Попова ушла в БДТ, Мар Владимирович Сулимов пригласил меня заменить ее в спектакле.

Чему вас научила война?

Человечности. На первом месте должен быть человек, независимо от возраста, от положения и от значимости. Для меня не существует ни званий, ни богатств. Главное — душа, порядочность. Есть такое поверье: как только люди забудут войну — она начнется снова. Надеюсь, этого не случится.

Текст: Светлана Володина
Фото: Алексей Костромин
Стиль: Вадим Ксенодохов
Визаж: Ксения Артемьева
На Галине Петровне платье Marina Rinaldi