Как Николай Карченцов снимался в «Старшем сыне» с Леоновым и Боярским и сам выполнял трюки в «Человеке с бульвара Капуцинов»?

О коллегах по кинематографу

«Старший сын» начали снимать с конца, с финальной сцены. Тем не менее режиссер Виталий Мельников точно угадал ее по духу. Тот самый момент, что мне всегда нравился, непривычный для кино, когда снимают большими кусками. Думаю, такое происходило оттого, что мы репетировали и репетировали… К тому же удиви­тельным оператором был Юра Векслер, так выстраивающий сцену, что мог работать не короткими отрезками. Векслер рано ушел, он умер в 45 лет. Он был мужем Светы Крючковой, отцом ее старшего сына. Они на этой картине познакомились, подружились, сошлись.

На озвучании мы буквально купались в вариантах: «Можно так сказать, можно этак. Ну, давайте так». Чуть так, чуть иначе, но все в канве, все в режиме. Но когда начинали, то, конечно, волновались, понимали — Вампилов! Полузапрещенный или почти запрещенный драматург. Почему его пьесы не пускали, не знаю. Может, своей непонятной обыденностью и маетой они смущали комиссию. Кто его знает. Мы не могли не проникнуться мыслью, что участвуем в полулегальном произведении, выносим его на огромную аудито­рию, на всю страну.

Картина потом получила призы. В Карловых Варах, где‑то еще…

Вампилов — драматург высочайшего класса, текст его пьес имеет несколько пластов. Мы тщательно разбирали каждую сцену: пыта­лись понять, что он хотел в ней сказать, как надо играть. С Евге­нием Павловичем Леоновым, игравшим Сарафанова, я мог спорить до хрипоты и на равных. Он позволял. И такое мне — я был моложе него на четверть века — нравилось. С другой стороны, чувство собственного достоинства. Дистанция. Поведение истинно интел­лигентного человека, и мой совет: если в вас такого нет от природы, нужно этому учиться.

Евгений Павлович Леонов — совсем не тот, что «моргалы выколю», совсем не Винни-Пух и так далее, и тому подобное. Когда к нему подходили алкаши со словами: «Женя… давай выпьем», то через секунду отваливали, извинялись. Он, при всей своей внеш­ней простоте, далеко не простой человек. К тому же хорошо образо­ванный. Актер высочайшего класса. На съемках картины «Старший сын» сколько же он с нами возился, нам подсказывал, нам показывал. Показывал так, что мы с Мишей Боярским хватались за животы и падали. Просили: остановитесь, все равно нам так смешно никогда не сделать. Иногда я Леонова не понимал. Мне казалось, что на съемке он в каком‑то кусочке сильно плюсует, наигрывает, просто ужас какой‑то. Смотрю на экран: органично, точно, прямо в десятку. Фантастическое чувство момента, знание профессии, знание себя!

Нас он не только опекал. Подкармливал. Вечером, после съемки, обязательно потащит к себе, бутербродик вручит, чаек нальет. Мы с ним часто вместе ездили на съемки, служили ведь в одном театре. Туда-обратно на «Красной стреле», о многом успели в поезде пого­ворить.

Он отдыхал во время съемок в санатории «Дюны» на заливе, мы с Людой к нему приезжали. Его сын Андрюша тогда еще был маленьким, не кроха, конечно, уже школу оканчивал, готовился поступать в театральный институт, Евгений Павлович и со мной делился: стоит — не стоит. В то лето 1975‑го мы очень сдружились.

Атмосфера на съемках складывалась необыкновенная. Мы с Мишкой Боярским держались неразлучно. Обычно он уже с утра прибегал ко мне в гостиницу. Мотались по Питеру, валяли дурака. Обсуждали страшно важные вопросы: а ты бы мог спрыгнуть с этого моста? Да никогда в жизни. А если бы за тобой фашисты гнались, тогда бы прыгнул? И это не самое дурацкое задание, что мы перед собой ставили.

Боярский показывал мне свой Ленинград. Я познакомился с его мамой. И Наташа Егорова, и Света Крючкова — мы действительно существовали как одна семья. Удивительно, но эти отношения сохра­нились на долгие годы.

Мы снимались с Мишей Боярским в нескольких картинах. Самая известная — «Собака на сене». Встречались у Аллы Ильиничны Суриковой в фильме «Чокнутые». Мишка в «Чокнутых» играл царя Николая Первого. Мы с ним в кадре встречаемся. Я докладываю: «Отставной поручик Кирюхин», он в ответ: «Сын Кирюхина тако­го‑то?» — «Да». А дальше я от себя добавил: «Старший сын». — «Ну конечно, старший сын», — обрадовался царь. Но Сурикова не решилась такой диалог оставить, а нам так хотелось похулига­нить.

Когда‑то я сидел на Чегете в кафе «Ай», за соседним столиком оказалась молодая девушка. Шампанское, и пробка на горлышке перевернутая, я смотрю, она ее своеобразно сбила, показывая этим, что помнит, как я так же делал в картине «Старший сын». Потом она мне сказала: «Мне твоя картина помогла выжить». Оказывается, однажды на лыжне получила тяжелейшую травму, а фильм зацепил, помог выжить, восстановиться. Причем она после этого катается, и катается гран­диозно.

Я не мог не понимать, что картина стала конкретным толчком в моей кинобиографии.

Алла Сурикова — огромная глава в моем кино. Я снимался во мно­гих ее картинах. Для меня особое значение имеет картина «Чело­век с бульвара Капуцинов», наша первая работа с Суриковой. Ее посмотрели и продолжают смотреть миллионы людей, тысячи цити­руют: «Сэр, это был мой бифштекс…» Когда Сурикова готовилась к съемкам, то пригласила меня к себе и предложила роль Черного Джека (его в результате сыграл Миша Боярский), от которой я отказался: «Я вроде в своей жизни столько подобного переиграл, что мне не хочется повторяться». Но она от меня не отстала: «А кого бы вы, Петрович, хотели сыграть, прочитав сценарий?» Мы с Аллой Ильи­ничной всегда на «вы». Если на «ты», то только дома, и то трудно переходим. Она всегда: «Петрович». Я объявил, что выбрал для себя Билли Кинга (которого я и сыграл), но это не моя роль. Тут должен оказаться человек-гора, как молодой Борис Андреев — наивный, добродушный, невероятно сильный. Я бы сыграл, или, правильнее, мне было бы интересно сыграть то, что досталось Олегу Павловичу Табакову. Хозяина салуна Гарри Маккью, раздваивающегося чело­века. Он обожает кино, но понимает, что из-за этой любви теряет деньги. «Алла Ильинична, поскольку вы меня не очень хорошо зна­ете, если бы я оказался на вашем месте и решал, кому отдать пред­почтение — Табакову или Караченцову, то выбрал бы Табакова. Но, честно, только эти две роли мне интересны».

С Аллой Суриковой мы по сей день очень дружны, но я никогда не забываю, что она — удивительный профессионал. Настал день, когда она меня вызывает на студию: «Давайте попробуемся на Билли Кинга». Я не спорю, соглашаюсь. Партнером моим оказался известный каскадер Саша Иншаков, которому полагалось за меня изби­вать других героев. Совместные съемки нас с Сашкой сдружили вот уже на два десятка лет. Для съемок у каскадеров был предусмотрен следующий трюк. «Я» в воздухе делаю «ножницы», при этом под­прыгивая на высоту человеческого роста, мало того — лечу горизон­тально. Ногами же мой герой должен закручивать голову человека и таким образом его заваливать. Предполагалось первоначально, что Иншаков за меня должен «летать и закручивать» голову другому каскадеру — Николаю Астапову, с которым мы впоследствии создали школу искусств в Красноармейске. Сурикова спрашивает у каскадеров: «Вы сумеете?» Иншаков ей: «Караченцов сам сделает». То есть этот трюк они доверили мне, вероятно, от хорошего отношения. Рядом дружок мой, оператор-постановщик Гриша Беленький, подзуживает: «Да он никогда подобного не выкрутит». Тут я уже втройне не имел права отказаться. У меня почти все получалось, только я не понимал, куда должна уходить левая нога. И ею все время попадал в физионо­мию Коле Астапову. Тот, бедный, долго терпел, всю многочасовую репетицию. Зато, как только я сообразил, как полагается координиро­ваться, сразу все стало получаться, и я легко сделал три дубля.

Сурикова на картину собрала мощнейшую команду каскадеров. Наверное, даже и не нужно было столько. Чуть ли не все лучшие, что тогда имела страна: из Ленинграда приехала группа во главе со зна­менитым Олегом Корытиным, группа из Прибалтики, московские каскадеры. Приехали конники, специалисты по дракам. Я почти с каждым из них успел поработать на других картинах. Но когда они собрались вместе, дружина получилась впечатляющая. А что они вытворяли, соревнуясь друг с другом!

Как вспоминала потом сама Алла Ильинична, для нее картина началась с того момента, когда она поняла, что Джонни Феста — фанатика кинематографа, решившего переустроить мир с помо­щью «синема», должен играть только Андрей Миронов. Первона­чально сценарий фильма Миронову не понравился, и Сурикова взяла Андрея в настоящую осаду; узнав, что сценарий лежал на полке «Мосфильма» уже в течение пяти лет и никого, кроме Миронова, режиссер в этой роли не видит, Миронов растрогался и дал свое согласие. В своем интервью перед отъездом на гастроли в Прибал­тику Миронов сказал: «Что‑то меня сразу подкупило в Фесте, подру­жило с ним. И то, что он по-своему Дон Кихот, и то, что, если можно так сказать, он не просто чудак, а очень своеобразный счастливый неудачник или неудачливый счастливец».

Миша Боярский попал в эту картину исключительно благодаря Миронову. Ассистенты Суриковой с большим трудом вышли на него, когда он приехал в Москву на съемки другой картины. Вначале предложение о «Человеке с бульвара Капуцинов» Миша не принял, сообщив, что все ближайшие дни для работы у него уже расписаны. Но Сурикова не успокоилась и передала Боярскому «тайные» сведе­ния о том, что в главной роли у нее будет сниматься сам Миронов, который лично очень просит Боярского составить ему компанию и сняться в роли Черного Джека. Конечно же, после таких перего­воров Боярский дал свое согласие на съемку.

Гениально сыграл свою роль Олег Павлович Табаков. Он при­думал себе трубочки в ноздри, которые делали его нос широким, а лицо — «плюшевым», коварно-добродушным. Думаете, это очень приятно — целый день существовать с растопыренным носом? А он терпел и улыбался!

Сурикова пригласила меня и в следующую свою работу. Фильм назывался «Две стрелы. Детектив каменного века». Сценарий его был написан по пьесе Александра Володина, кстати, полузапрещен­ной. Пьеса вся построена на эзоповом языке. Володин, рассказывая историю первобытного племени, на самом деле показал все, что касается сегодняшней власти.

Говорят, Товстоногов ходил вокруг этой пьесы, но ставить побо­ялся. Марк Анатольевич тоже не решался ввести «Две стрелы» в репертуар Ленкома, поскольку хорошо понимал, чем это чревато. Когда Сурикова уже в перестроечные времена получила разреше­ние на постановку, мы в нее буквально ломанулись, ведь в памяти осталась ее запрещенность. Но уже наступило время, когда запреты оказались сняты, и остроты не получилось.

Сурикова собирала у себя дома предполагаемый состав исполни­телей и просила, чтобы каждый высказался по сценарию, где и какие он видит недостатки. Конкретно по своей роли: чего не хватает, что выстраивается, а что не выстраивается, что провисает? То есть Алла Ильинична, несмотря на все свое очарование и женственность, несмотря на тот трудноописуемый шарм, что в ней присутствует в любое время дня и ночи, в то же время удивительно жесткий про­фессионал, четко знающий, как должен выстраиваться кадр.

18+