«Страх нельзя победить» — Иван И. Твердовский о фильме «Конференция» про людей, переживших теракт на Дубровке

Почему вы решили снять фильм именно о захвате заложников на Дубровке?

«Конференция» не столько про трагедию «Норд-Оста», сколько о людях, которые с этим живут уже практически 18 лет. У меня лично с этим событием мало что связано — мне было 11, когда все произошло, но я очень хорошо помню то время. Были бесконечные звонки, бодрствование ночами перед телевизором — мои родители из кинематографической среды, поэтому многие их знакомые принимали участие в создании мюзикла. После я узнал, что погибла одна девочка из моей школы. И дальше тоже встречал в жизни людей, так или иначе связанных с этим терактом. Для Москвы это самое страшное, что тут произошло в начале 21 века, поэтому сама трагедия послужила основой истории про посттравматический синдром.

Что вас по-человечески больше всего поразило в теракте?

Это время Второй чеченской кампании, и мы здесь, наверное, не очень вникали, что происходит. Террористы говорили заложникам, что вы ходите в театр, а у нас война. И это действительно сложно понять, когда она локальная в одном регионе. Но меня больше всего в этой истории беспокоит, что все происходило именно в театральном центре. Это близкая и очень понятная среда. Не какое-то абстрактное общественное место, а театральный зал, похожий и на кинозал. Я могу физически очень хорошо представить, что значит находиться там 57 часов. Поэтому эта трагедия мне наиболее близка.

Когда я собирал материалы и брал интервью для написания сценария, меня поразило, что разные заложники начало захвата, первый вечер и ночь вспоминают в одном и том же порядке. Шаг за шагом восстанавливают одну и ту же картину. На вторые и третьи сутки происходит совершенно странная вещь: люди помнят очень по-разному события. Кто-то вообще забыл нюансы и детали. Другие — помнят их в совершенно ином порядке. Нахождение в заложниках, отсутствие дневного света и смены дня и ночи, ушедшая из под ног почва приводят людей и их память в очень выборочное положение. 

Для вас важен был документальный подход? Герои фильма даже в какой-то момент начинают чуть ли не словесную реконструкцию тех событий.

Да, она у моих героев происходит, но все же для них не осознано. Постепенно вечер памяти превращается в большую конференцию как некую форму. При этом все было, конечно, подробно прописано и действительно документально. Когда мы говорим о реальных исторических событиях, не переназываем их, не избегаем и не превращаем в условность, очень важно сохранять максимально правильное отношение к фактам и людям, которые с ними связаны.

А насколько легко участники событий шли на контакт?

Есть те, кто хотят об этом говорить и помнить. Другие все отрицают, считая, что люди должны рожать новых детей, создавать семьи и жить дальше. Этот вопрос я тоже поднимаю в картине. При этом те, кто давал мне комментарии и интервью, не придут смотреть фильм в кинотеатр. Для них это все равно сложное и травматичное зрелище. У них нет желания погружения снова во все, и я могу их в этом абсолютно точно понять. 

Съемки ведь проходили в самом театральном центре на Дубровке? И насколько понимаю, там ничего не изменилось, только кресла, если смотреть хронику, были красного цвета, а теперь серые.

Да, в самом театральном центре. Опорной точкой и стартом для всей истории послужило то, что я оказался на Дубровке года три назад и увидел, что там теперь цирк танцующих фонтанов. Ничего не напоминает о теракте кроме таблички, которая висит на входе. При этом здание осталось в том виде, в котором оно было в момент захвата. Единственное — поменяли кресла, но старые до сих пор в подвале. То есть здание сохранило визуальную память — в фойе даже есть следы от пуль. Очень хочется видеть на этом месте мемориальный центр, но сейчас это действующий театр с цирком танцующих фонтанов, куда приходят дети. А родители, которые их приводят, совершенно ничего не знают о событиях, которые там были, как и сотрудники, которые там работают. Это все вместе стало началом разговора о памяти и том, насколько важны исторические события, которые с нами происходят. Сколько мы можем их фиксировать в нашей истории и извлекать из них какие-то уроки.

А не ковыряем ли мы тем самым старые раны? В психотерапии, например, сейчас часто используют подход переключения при разговоре о травмах, который помогает жить дальше.

В том-то и дело, что они не старые и даже относительно свежие. История начала 21 века во всем мире связана с терроризмом. Если приводить пример в контексте, мы же рассматриваем Вторую Мировую войну и видим огромный шлейф в искусстве, культуре, литературе, кинематографе и везде где только можно. Разные авторы анализируют время и события, чтобы превратить это все в историческую рефлексию. И это правильно. 

В фильме нет критики властей в аспекте того, как проходила операция по освобождению заложников. Это принципиальная позиция?

Да, мне было важнее, как участники событий сейчас все воспринимают. А там мало места политике и анализу действий силовых ведомств. В первую очередь, это история про людей в ситуации посттравматического синдрома, которые прибывают в нем до сих пор. Как все могло произойти, что нужно было делать — у меня нет ответа. В этом смысле я не вижу принципиальной необходимости включать в картину власть как действующее лицо. Все, что произошло вне — это как погода, нами никоим образом не управляется. К сожалению, ничего уже не исправить.

В касте «Конференции» Филипп Авдеев и Роман Шмаков — тогда актеры детской труппы мюзикла «Норд-Ост», которые были на Дубровке в момент захвата заложников.

Мне было очень важно, чтобы в зале не находились реальные участники, которые не являются артистами. В момент кастинга я рассматривал только профессиональных актеров. Но потом понял, что не хватает важного камертона для этой истории. А поскольку Филипп и Роман прекрасные артисты, были в театральном центре, а еще у нас доверительные дружеские отношения, мне было очень важно, чтобы они присутствовали. Из этого сложился сложный актерский пасьянс. При этом ключевое, что он все же актерский. 

Главную роль монахини, которая была заложницей, а теперь организует памятный вечер, названный явно по налоговым и арендным соображениям директором зала как раз «конференцией», играет Наталья Павленкова. Вы сразу писали сценарий под нее, ведь она снималась у вас и в «Классе коррекции», и «Зоологии», и «Подбросах»?

Нет, был кастинг. Когда я позвал Наталью туда, то предупредил, что будет очень сложно. У нас есть уже определенная фильмография, и нет права на повторы. Все не с первого раза произошло. Просто Наталья оказалась наиболее убедительна в моей истории. Я понял, что могу через нее это рассказать.

Персонаж Натальи говорит, что страх – это самый страшный из грехов. Это правда так?

Он является причиной более страшных грехов иногда, но картина о том, что страх руководит человеком.

А бегство под влиянием страха, его можно понять и принять?

Я его абсолютно оправдываю, как свойство человеческой природы. У героини вроде бы даже есть возможность страх преодолеть, но все равно она сталкивается с тем, что этого быть не может. Как рыба не в состоянии жить на суше, а млекопитающее — под водой. Это корневые вещи, они в нас заложены. Мы говорим об истории, где страх является первопричиной, он никуда не девается, и его нельзя победить. 

Премьера фильма была на Венецианском кинофестивале. «Конференция» — это универсальная для всего мира история?

Да, международный терроризм так или иначе касается всех. Поэтому эта история считывается и зарубежной аудиторией. К сожалению, это то, что нас объединяет. Очень много авторов снимают картины про национальные теракты. Почему у нас это не так массово? Наверное, нам нужна большая историческая дистанция, чем представителям других стран и культур, они с этим быстрее справляются, работают и существуют.

Может быть, это еще и ваше свойство как режиссера нового поколения — вы владеете киноязыком, который понятен не только российскому кинозалу?

Возможно, но я отдельно это не анализирую. Я правда считаю, что мы все живем в общем мировом контексте. Нас ничего не разобщает. Все истории, которые я делаю, касаются людей, независимо от того, на каком языке они разговаривают. Глобальные проблемы так или иначе беспокоят всех.

Применима ли тогда к нам, если мы живем в общемировом контексте, новая этика?

У нас очень большая страна, она у всех разная. В моей России я не вижу отличий от того, что происходит на Западе. В Москве была череда скандалов, касающихся харрасмента и абьюза, в довольно крупных компаниях. Но совершенно точно, как и во всем мире, есть люди, которые этого не понимают и не принимают. Они из другого поколения и что-то для них всегда было нормой. И совершенно в этом смысле не важно, живут ли они очень далеко или в центре Москвы, в Европе или США. Есть тренды, которые этих людей выводят в неприличное поле, назовем это так. Полномасштабно в нашей стране это просто произойдет немного позже.

А феминизация? Уходит ли из нашего кино как доминанта условный взгляд «белого цисгендерного мужчины»?

Здесь я вижу абсолютно разные примеры. Повестка есть, она существует, не может проходить незамеченной, но говорить о конкретике еще рано.

Но вот «Кинотавр» — он же пытается соблюдать гендерный баланс при отборе конкурсных картин.

Это было еще 15 лет назад. Программный директор «Кинотавра» Ситора Алиева всегда с большой гордостью говорит о том, что уже тогда они поддерживали женский кинематограф и соблюдали баланс.

Еще немного о «Кинотавре». Победа якутской картины «Пугало» в 2020-м — это тоже что-то из мировых тенденций? Как триумф «Паразитов» на «Оскаре» в этом году?

Сложно сказать. «Кинотавр» долгие годы как будто не замечал якутский кинематограф, а он последние лет 10 очень активно растет. Помимо Дмитрия Давыдова (режиссер «Пугала» — Прим.ред.), есть большое количество авторов, которые являются лауреатами крупных фестивалей, в том числе международных. Например, в 2018-м «Золотого Георгия» на ММКФ получил фильм «Царь-птица» режиссера Эдуарда Новикова, Пуссанский кинофестиваль сделал большую ретроспективу якутского кино в прошлом году. Так что, думаю, это просто запоздалая реакция.

Вы что-то уже готовите новое?

Да, мы в запуске с проектом «Наводнение» с продюсером Натальей Мокрицкой — это вольная экранизация Евгения Замятина, двух его произведений: «Наводнение» и «Север». Есть дрим-каст, но он пока не превратился в кастинг, и я снова являюсь автором сценария, как и в «Конференции». Съемки планируем летом следующего года. Ну, и выход, скорее всего, в 2022-м.