Целина, Ницше и «пафос комариного укуса»: О чем Довлатов писал в СССР до эмиграции?

Довлатов хотел одного — быть печатающимся автором. Не самиздатовским, тамиздатовским, а попасть на страницы легального достойного издания. Путь туда — дорога к читателю. Какое-то время можно обходиться эрзацем — друзьями, которые в силу личной привязанности должны не только читать свеженаписанное, но и говорить в лицо автору то, что они думают о прочитанном. Друзья же по той или иной причине меняют свое отношение к тебе и, соответственно, к тому, что ты пишешь. Иногда в болезненной для тебя форме. Людмила Штерн вспоминает о зрелом этапе знакомства с Довлатовым. До этого она хвалила все, что он ей приносил. Как человек литературно чуткий, Довлатов нуждался не просто в лобовом обвинении в гениальности, а в сложном ритуале, состоящем из иронии, недосказанности, сравнения с ранее написанными им же рассказами, наконец, похвалы как таковой:

В те первые годы Довлатов давал мне читать все им написанное. Поначалу мое восхищение его прозой было безграничным. Очевидно, мои постоянные восторги действовали как наркотик для неуверенного в себе молодого прозаика. Со временем я несколько отрезвела и начала замечать и литературное кокетство, и заметное подражание Хемингуэю. Стала позволять себе критические замечания. Иногда, с разрешения автора, я делала эти замечания на полях рукописи. Видит Бог, я старалась быть деликатной, но по неопытности, видимо, недооценивала Сережину ранимость. Он обижался и отвечал высокопарными объяснениями, а то и переходил в атаку. Часто это бывало в письмах.

Письменно Довлатов и отомстил подруге. Через десять с лишним лет. В письме Ефимову осенью 1979 года он отдельным маленьким абзацем говорит о Штерн, которая в эмиграции решила заявить о себе как о прозаике:

Была здесь Люда. Честно попросила высоко оценить ее рассказы.

Вот и ответка за Хэмингуэя, а где-то, наверное, и насмешка над самим собой.

Вопрос о том, почему Довлатов так трудно шел к своему читателю, не праздный. Как правило, ответ на него привычно связывают с гонениями на писателя. Но для того чтобы «преследование властей» ломало жизнь автора, необходимо, чтоб власть заметила чужеродный элемент. Снова шедевр от Валерия Попова. На этот раз содержательный:

Довлатов и советская власть — это был бы такой компот отвратительный. Ведь советская власть очень эстетична, чрезвычайно эстетична. Она очень тонко чувствует не своих. Как нельзя подделать глупость, так невозможно притвориться советским писателем.

На этом месте Валерий Георгиевич споткнулся, так как вспомнил об одном члене Союза писателей СССР с 1969 года. Итак, что делать с самим собой? Биограф Довлатова находит блестящий ход, объясняющий свое нахождение среди «не своих»: «Если я и был им, то по недогляду». Буду занудствовать. Почему не могли проглядеть вместе с Поповым и Довлатова?

Объяснение есть. Соблюду при ответе классическое единство времени и места. В 1969 году в литературной жизни Ленинграда произошли два ярких события. Об одном вы уже знаете: в ряды писателей приняли будущего биографа Довлатова. Вторая новость тоже достойная. Начал выходить ежемесячный журнал «Аврора». У новорожденного издания было целых три родителя: ЦК ВЛКСМ, СП РСФСР и Ленинградское отделение СП. Имена родителей намекали, что страницы журнала распахнутся для молодых авторов с берегов Невы. Напомню одну из проблем ленинградских писателей: ограниченность доступа к периодическим изданиям, список которых исчерпывался двумя журналами: «Звездой» и «Невой». Новое издание благословил, пожелав счастливого плавания, маститый Николай Тихонов. В первом номере он ностальгически вспоминал:

Я хорошо помню «Резец» и «Юный пролетарий». С их страниц на вас смотрели молодые, энергичные лица, с улыбкой и задором. Вы читали прозу и стихи начинающих авторов.

Закономерно перебрасывается мостик к современности:

Новый журнал просто необходим для молодежи! На его страницах будет происходить этот оживленный, никогда не оскудевающий разговор о сегодняшнем дне, о задачах и целях, о темах и о герое нашего времени, о своих переживаниях, о всей широте мира и о молодой жизни.

Журнал оправдал в какой-то степени ритуальные пожелания Тихонова. Он явно выделялся на фоне своих респектабельных старших коллег. С момента его открытия и до 1975 года редактором отдела прозы в нем проработала Елена Клепикова. Ее воспоминания об особенностях рассадки гостей Игорем Ефимовым я уже приводил. Ее муж — критик Владимир Соловьев, тот самый ведущий авторского вечера Довлатова в декабре 1967 года. Осенью 1977 года их семья уезжает в Америку. Давнее знакомство в Ленинграде, а затем бытовое соседство с Довлатовыми в США послужили основой для нескольких книг воспоминаний о писателе. В них помимо чисто мемуарных разделов есть весьма живые разборки четы Соловьева — Клепиковой с врагами семьи, которых накопилось немало. Проблема в том, что эти элементы трудно разделить. С другой стороны, подобная субъективность придает не только живость повествованию, сквозь него прорывается тот самый шум времени, который так ценил сам Довлатов.

Клепикова подтверждает уже неоднократно озвученный факт непопадания Довлатова в тогдашний — конца шестидесятых — неофициальный список «ленинградских гениев». Учитывая, что подобные звания раздавались легко и без особых оснований, как правило, за столом, между второй и третьей, можно смело утверждать, что Довлатов занимал в этом смысле уникальное положение:

Никто его не принимал всерьез — как оригинального писателя или даже вообще как писателя. Помню у Битова, у Бродского, у Марамзина, у Ефимова, у Гордина, да у многих такой пренебрежительный на мой вопрос отмах: «А-а, Довлатов» — его воспринимали как легковеса. Наперекор его телесному громадью. Что любопытно: почти все эти, важные для Довлатова, питерские «состоявшиеся» молодые писатели, игнорируя его, вовсе его не читали, вспоминая сейчас только самые ранние его рассказы. А он писательствовал на родине без малого пятнадцать лет. Точно сказано: «Сережа был для них никто» — в смысле известности и пренебрежения им его коллег.

Учитывая как особенное, то есть хорошее отношение Клепиковой к «легковесу» Довлатову, так и должность, которую она занимала, можно предположить, что удача улыбнется ему именно в «Авроре». Увы, этого не случилось. Довлатов приносит в новый «либеральный» журнал рассказы, пытается наладить контакты, завязать неформальные отношения. Клепикова рисует жесткую сцену приема Довлатова в редакции журнала:

Он стоял в пальто, тщетно апеллируя к аудитории, — никто его не слушал. Был старателен и суетлив. Очень хотел понравиться как перспективный автор. Но главная редактрисса смотрела хмуро. И ни один, из толстой папки, его рассказ не был даже пробно, в запас, на замену рассмотрен начальством для первых «авроровских» залпов.

Тут требуется небольшое отступление. Не претендуя на сенсационность, напомню читателю о первом номере «Авроры» с напутственным словом Тихонова. В номере есть хорошо известные или не полностью еще забытые сегодня имена: Гранин, Шефнер, Володин, разбавленные неизбежной подборкой из «поэтической ленинианы». Переворачиваем страницы и переходим к разделу «Публицистика». Вот начало большого расследования Михаила Сагателяна «Преступление в Далласе: „Кто?“, „Как?“, „Почему?“». А вот знаменитый питерский краевед Лев Успенский представляет главы из своей новой книги «Записки старого петербуржца». Хорошо, но мы помним слова Тихонова о «не оскудевающем разговоре о дне сегодняшнем». Где актуальные материалы? Есть и они: очерк «Комментарий к песне». Автор — Сергей Довлатов. Текст начинается деловито:

Одиннадцать лет назад триста девяносто девять интеллектуалов из МГУ построили за два месяца пятнадцать жилых домов и несколько животноводческих ферм, войдя под именем «колумбов целины» в историю студенческой республики.

Прошлым летом двести семьдесят тысяч рядовых ее граждан, скромных поселенцев ее новой планеты, принимали участие в сооружении семнадцати тысяч строительных объектов.

Как ни странно, далее серьезность автора и интонации только возрастают:

Целина начинается с песни и кончается песней, но между самым первым и самым последним аккордом гитары происходит нечто такое, что не укладывается в привычный песенный размер, не рифмуется с задорными туристическими словечками, не ложится на музыку дворовых серенад. Весной под устрашающим лозунгом «Кто не пылает, тот коптит» на восток устремляются эшелоны с гражданами «студенческой республики».

Довлатов не ослабляет нажим и наносит неожиданный удар по коллективному читателю и авторам «Юности»:

Десять лет назад по страницам наших молодежных журналов потянулись толпами и в одиночку бородатые туристы с томиком Хемингуэя в рюкзаке и неизменной гитарой. Они бродили по лесам, горам и весям, бойко утверждая на земле романтику дальних дорог, пафос комариного укуса и острые принципы боксерской морали. Они разговаривали с легким голливудским акцентом и были неизменно остроумны: «Интересно, что у него в голове, — задумчиво промолвил Стас. — Я знаю, что у него в голове, — откликнулся Давид, — у него в голове перхоть»... «Перекати-повесть» — классифицировал этот жанр знакомый критик Андрей Арьев.

Дальше автор подмигивает читателю парафразой из Ницше:

Если долго смотреть в степь, пристально и внимательно, она тоже начинает вглядываться в тебя.

В хорошем проблемном очерке невозможно обойтись без портретной зарисовки или интервью. Читателю представляется скромный герой очерка: «ветеран студенческих строек, выпускник Ленинградского кораблестроительного института, инженер Юрий Щенников». Место учебы «ветерана» нам уже знакомо. Да, там, в институтской газете «За кадры верфям», работает журналист Довлатов. Точнее, работал. Напомню, осенью 1965 года писатель принимается на должность литературного сотрудника газеты. Ну а дальше феерический карьерный взлет: с 7 февраля 1967 года Довлатов — исполняющий обязанности главного редактора издания. Конечно, мы понимаем, что в многотиражке главный редактор — зачастую номинальная должность. Но, тем не менее, повышение говорит о том, что руководство института относилось к нему хорошо. Необходимо учитывать еще один фактор — институт относился к закрытым учебным заведениям с особым режимом безопасности и контроля. Подтверждают сказанное и слова вдовы писателя:

С самого начала было понятно, что работа в любой газете, в том числе и в многотиражке «За кадры верфям», для него окажется временной. Ему просто нужно было создать какую-то материальную базу. Тем более что такая журналистика не предполагала дико напряженного режима. Сережа мог себе позволить определенные послабления, и часть рабочего времени он использовал для написания рассказов. В первое время после армии он писал очень много.

Добавлю, что послабления Довлатов мог себе позволить с молчаливого согласия руководства. Он пытается «олитературить» газету. Так, он ведет рубрику «Прочти эту книгу», «Твои друзья — книги». Потом, в конце 1968 года, возникает герой рубрики «На полубаке» боцман Лом Дудкин. Имя персонажа, конечно, отсылает нас к известной повести Андрея Некрасова «Приключения капитана Врунгеля». Неожиданно в апреле 1969 года Довлатов покидает спокойную газетную гавань. Уход вряд ли связан с обстановкой внутри редакции или давлением со стороны начальства. Видимо, накопилась усталость от нескладывающейся литературной судьбы, возникло ощущение бега по кругу.

Но старые знакомства сохранились. Одним из приятелей Довлатова был студент института Юрий Щенников — фотограф-любитель, снимки которого печатались в газете. В январе 2004-го он дал интервью, раскрывающее историю написания «Комментария к песне»:

Я уже кончил институт в 1968 году, уже работал на закрытом заводе. Сережа мне позвонил домой, говорит: «Юра, давай встретимся, дело есть». Мы встретились в одном кафе, он говорит — «открывается новый журнал „Аврора“, и мне дали там место сделать интервью желательно с ветераном студенческих строек, а я знаю, что ты 4–5 лет был на целине на студенческих стройках, видел твои снимки, помню твои рассказы, я уже кое-что набросал, мне надо кое-что уточнить». И вот он задал мне 2–3 вопроса, мы с ним посидели, выпили, потом он мне позвонил, сказал — журнал вышел. Это 1969 год, номер один. Там интервью — «Комментарий к песне» Сергея Довлатова.

В ходе общения автор очерка затрагивает денежный вопрос:

— Юра, что ты скажешь о злополучном длинном рубле?

— Зарабатывали мы неплохо. Когда вкалывали, не думали о деньгах, а потом они оказались очень кстати. Обрати внимание, как одеты студенты нашей корабелки. Ведь студенческий бюджет не резиновый, а в него все надо втиснуть. Тоскливо жить без книг, без транзистора, без модного костюма.

— Но ведь деньги — зло.

— Зло говоришь? Пожалуй. Но особенно те, которых у нас нет. Я не шучу. Заработанные на целине рубли (не длинные, не короткие, обыкновенные, советские) очень нам пригодились. Это ощущается в течение целого года. Когда работали, забывали обо всем, а кончился срок и пошли за расчетом, не заставили себя уговаривать. И что-то не было среди нас таких, кто бы с негодованием вернул деньги кассиру.

Заканчивается очерк так:

Так как там поется в песне? «А я еду, а я еду за туман...» Между прочим, туманы на целине крайне редки.

Эффектный финал, закольцовывающий текст. Внешняя прозаичность, как бы снижение юношеского романтизма, за которыми скрывается «реальность мечты», очищенная от инфантильного суперменства. Ради справедливости замечу, что в песне за «туманом» следует хорошо сочетающийся с ним «запах тайги». Из приведенных воспоминаний Юрия Щенникова видна серьезность настроя Довлатова. Он не пишет по памяти, специально встречается с приятелем, уточняет фактические данные. В целом испытывает явный подъем по поводу открывшейся возможности: «Мне дали там место». В отличие от рецензий в «Звезде» очерк дает больше возможности показать автора. Довлатов вкладывается в очерк по полной. Отсюда и необязательные, но красочные вставки о «бородатых туристах» с метафорами «ручной выделки»: «пафос комариного укуса», безусловно, цепляет сознание. Легкий наезд на молодежные журналы, рискованное, но аккуратное использование известной цитаты из Ницше.

Если бы подобный очерк написал подпольный ленинградский прозаик, неожиданно получивший доступ к официальному изданию, то публикация подняла бы некоторую волну. Шел бы разговор о том, что талант и на узком пятачке очерка смог показать себя. За этим следовали бы заключения о том, какие шедевры, должно быть, скрыты на страницах его настоящей прозы. Репутация гения крепнет. Проблема в том, что Довлатова не относили к «подпольным гениям». Очерк прошел незамеченным, хотя Щенников говорит в том же интервью:

Об этом материале я никогда не распространялся, потому что на Сережу уже начались гонения всевозможные, и я никогда не афишировал ни этот материал, ни знакомство с ним, а теперь вот всплыло.

Герой очерка ошибается. «Гонения всевозможные» к тому времени, извините за цинизм, превратились в репутационную валюту. Они давали возможность закрепиться в списке «гонимых талантов». Повышение градуса «гонений» автоматически переводило «жертву» в гении. И тут уже вопрос: насколько правильным будет размен? Выгодны ли подпольному гению официальные публикации? Ленинградская неофициальная литература знала примеры «предательства».

Отрывок для публикации предоставлен издательством «Городец». 

16+