История, опередившая свой век

Не пришлось ко двору и уже созданное ­ тогдашним читающим обществом оно было принято резко негативно, в штыки. В результате этот фундаментальный труд надолго выпал из оперативного пространства отечественной исторической науки, и нет ничего удивительного, что сегодня, на родине Полевых, в Курске, о нем мало кто знает.

Наперегонки со временем
Главное, что сегодня вызывает удивление: как в столь невинном произведении нашли какую­-то крамолу, в частности, покушение на авторитет Карамзина? Ничего подобного там нет и в помине, а есть совершенно спокойная внутренняя полемика.

Начинается она уже с названия ­ Полевой утверждает, что до образования единовластного Московского государства на территории Руси существовала особая система феодальных Русских государств, а связующей субстанцией различных эпох, в том числе и безгосударственных, является именно народ.
Но не это главное. В корне отличен сам подход, применяемый исторический метод. Дело в том, что Карамзин, как истинный представитель эпохи просвещения, и в истории видит, прежде всего, средство для просвещения и воспитания новых поколений. В отличие от него, Полевой рассматривает историю исключительно как науку: «Историк, напитанный духом философии, согретый огнем Поэзии, принимаясь за скрижали истории, должен забыть и логические выводы первой, и цветистые краски второй. Он должен отделиться от своего века, своего народа, самого себя. Его обязанность – истина, чистая беспримесная, не увлекаемая ни духом систем, ни поэтическим огнем, преображающим в глазах наших предметы».

Таким образом, именно Николая Алексеевича можно считать первым в России дифференциатором и основателем истории как «беспримесной науки». Это было слово на новом витке спирали – и, как оказалось, несколько опередившее свое время. До него Татищев занимался, прежде всего, составлением сводной летописи, события прошлого увязывая с настоящим. Ломоносов на историческом поприще боролся с немцами, двигало им чувство российского патриотизма, в результате чего на первый план выдвигалась идеология. И на новом этапе необходим был симбиоз, синтез патриота Ломоносова с иноземцами Байером, Миллером, Шлецером – им, по сути, и стал Полевой.

Еще необходимо вспомнить «Историю» князя Щербатова, вышедшую в «век золотой Екатерины». Но это больше взгляд на историю конкретного человека – ученого мужа своего времени, но не профессионального историка.

Да, Карамзин оказался настоящей вершиной во многих планах. Но, как уже говорилось, был он, прежде всего, просветитель, продолжая в этом смысле линию Ломоносова: «Похвальными делами праотцев наших дать примеры: государям – правления, подданным – повиновения, воинам – мужества, судиям – правосудия, младым – старых разум, престарелым – сугубую твердость в советах, каждому незлобивое увеселение, с несказанною пользою соединенное».

И это именно то, что было нужно для того времени, для потребностей тогдашнего общества. Полевой же постоянно забегал вперед, что называется, «поперед батька в пекло», за что и вызвал на себя испепеляющий огонь неприятия и последующего забвения.

История в чистом виде

К эпическим сказаниям, гораздо ближе как раз Карамзин. Это у него можно встретить и поэтические красоты, и новейшие моральные установки в применении к князьям и царям, – и над всем витает некий романтический флер. Совсем иначе у Полевого – яркой иллюстрацией «истории в беспримесном виде» может служить рассуждение по поводу убиения Олегом Новгородским киевских князей Аскольда и Дира: «Новейшие историки называют пятном Олеговой славы кровавый поступок его с Аскольдом и Диром, видя в нем измену и хищение. Современники не так смотрели на действия Олега, и нам нельзя судить по нашему образу мыслей о делах человека, жившего за девять столетий, иначе думавшего, бывшего в обстоятельствах нам неизвестных. Варяг, искавший добычи с мечом в руках и переплывавший моря для грабежа и разорения земель чуждых, не может быть обвиняем как гражданин устроенного общества. Не будем представлять себе Олега тем, чем он не был: героем по нашему образу мыслей. Отвага, смелость, храбрость, жадность к покорению народов, не для блага и счастия их, но для добычи, для власти: таковы были свойства и дела варяжских завоевателей. В сем случае всякие средства казались им позволительными».

Первым в России Полевой применяет, по сути, историософский метод – недаром свой труд он посвящает знаменитому немецкому историку античности Нибуру: вписывает историю Руси в контекст Всемирной истории, анализирует и синтезирует, что называется, копает вглубь, и в результате предлагает весьма интересные выводы.

В те времена еще не ставились вопросы, связанные с происхождением индоариев, как то, например, в работе Бонгард­Левина «От Скифии до Индии». Как правило, русская история начиналась с того же, что и Несторова летопись, – со славянских племен и появления на их землях варягов. Критически подходя к ставшему основополагающим летописному своду, Полевой, в частности, первым усомнился в реальности братьев Рюрика – Синеуса и Трувора: «Тройство братьев Варяжских походит на миф. Приходят трое; через год двое умирают; остается один. Сличите тройство Кия, Щека и Хорива; трех сестер Богемских; трех Ирландских завоевателей и бесчисленное множество подобных басен…»

Есть у Полевого и весьма внятное объяснение названия Русь: «При каждом сборе на войну в Скандинавии, когда набеги скандинавов были уже правильной системой тамошних князей и вождей, на живущих внутри земли налагалась обязанность поставлять пеших воинов, а на живущих по берегам моря – гребцов и воинов в лодках: последние именовались руси и роси. Оттого весь Упландский берег, где было одно из главных морских становищ, получил название Рослагена (места сборища руссов). Везде, куда приходили и где селились скандинавы, доныне сохранились имена россов и руссов, то есть места, где существовали древние притоны морских ополчений скандинавов. Финны, на которых скандинавские руссы делали набеги, доныне называют шведов россами. Именем россов и руссов называли их и славянские поколения, как таким именем, которым сами себя называли пришельцы, которое ставили они себе за честь, как имя, означавшее их звание: морские воины. Оно, казавшееся именем народу чужеземцу, было именем Рюриковых дружин и осталось именем всех потомков их».

Примеры того, как работает мысль Полевого, можно приводить по каждому временному этапу. Главную же характерную особенность его работы на всем ее протяжении определяет тяга к ясности и осмысленности, и является признаком истории как науки в чистом виде: «История необходимо разделится на общее и частное, причину и следствие. Историк соединит то и другое, и тогда в его повествовании мы будем зрителями как бы непреходящего, нескончаемого настоящего, ибо где предел истории? Это стезя по бездне вечности, стезя, коей начало и конец теряются во мраке…»

Непонятый подвиг

Итого, размышляя над грандиозным творением нашего земляка, приходишь к мысли о настоящем научном подвиге. Ведь если Карамзину на высочайшем уровне были созданы все условия для работы, то Полевой трудился на свой страх и риск. Но именно это и вызвало крайнее раздражение в образованном обществе из­за ряда причин, оставив данный труд непонятым и невостребованным.

К объективным из них относится опережение своего времени – в статье «Николай Полевой: забытый историк» (2003) это хорошо показал современный ученый из Томского государственного университета Павел Немирович­Данченко.

*Некоторые историки XX века разделили гипотезу Полевого, считая, что Синеус происходит от sine hus, то есть родственники, а Трувор ­ от thru voring ­ дружинники.

Текст: Олег Качмарский

По материалам РИА «Курск сегодня»