Татьяна Толстая: «Отец был необычайно ярким человеком, я его таким помню»

О родителях

После убийства Кирова в 34-м было решено выслать интеллигенцию из Ленинграда. В их число попал и мой дед, Михаил Леонидович Лозинский. Он, собственно, уже сидел на чемоданах: дважды его уже арестовывали, но отпускали. Первый раз по делу Гумилёва, второй – для порядка. Чтобы мою маму – Наталью – не сослали как дочь врага народа, мой отец Никита Алексеевич Толстой предложил ей расписаться. Они отпраздновали фальшивую свадьбу и разошлись. А Алексей Толстой, мой дед по отцовской линии, подключил свои связи и стал просить, чтобы Лозинского не трогали ─ в итоге так и получилось.

Что касается родителей, их фиктивный брак нескоро перерос в настоящий, но вместе они прожили почти 60 лет: отец не дожил всего год до юбилея. Вчера папе исполнилось 100 лет. Он был необычайно ярким и обаятельным человеком, я его таким помню.

О Доме Ленсовета и Сергее Кирове

Я родилась в 51-м году, тогда мы жили в маленькой квартирке в Первом Доме Ленсовета на Карповке, 13 ─ в него должны были въехать разные партийные начальники. Там все было по последнему слову техники: нестандартные планировки, двухэтажные квартиры, а на первом этаже располагалась отдельная прачечная.

Нашей большой семье (Татьяна Толстая – четвертый ребенок в семье – Прим. ред) понемногу стало тесно, тогда отец пошел к председателю исполкома с просьбой улучшить жилищные условия. Тот обрадовался: «Голубчик, вы меня спасли, ─ говорит, ─ берите чемоданы и занимайте квартиру 33». Оказалось, что по закону многодетным семьям предоставляли дополнительную жилплощадь, а на эту квартиру претендовали сразу два важных человека ─ исполкомовец не знал, кого выбрать.

Ставшая нашей квартира в свое время предназначалась для ленинградского number one ─ Сергея Мироновича Кирова. Но 1 декабря 1934-го года злодейская пуля пресекла его партийное существование, и в эту квартиру он так и не въехал.

Когда мы переехали, к отцу с просьбой обратился сосед:
— Никита Алексеевич, вы физик? Не подскажете, что у меня в стене?
Отец посмотрел, а там одни провода – готовились прослушивать Кирова.

Прошло много лет: я купила себе другую квартиру и начала ее обживать. Заглянула в один магазин старья и купила белую скульптурную «голову» Кирова. Чтобы не разбить статуэтку, было решено на время отнести ее в квартиру к родителям на Карповке. Прихожу с «головой» под мышкой, меня спрашивают:

— Что там у тебя?
— Да, Киров…

И тут меня осенило: впервые Киров вошел в свою квартиру. Как было ему предназначено, так и свершилось. Я растрогалась, поцеловала его в белую голову и сказала: «Пойдем, Сергуль, все тебе покажу. Не удалось при жизни? Посмотрим сейчас!».

О неблагословенной квартире

Квартира на Карповке – непростая. Она была последним помещением, куда до ареста вошел Мейерхольд.

В 90-х годах я вместе с мамой была за границей, моя старшая сестра написала нам по факсу: «Помните, наша няня все время бормотала: «Неблагословенная эта квартира. Надо освятить». Пока вас нет, я решила пригласить попа. Мы с ним поднялись на второй этаж, а на родительской кровати лежал откуда-то взявшийся рыжий кот. Священник его окропил, и тот с чудовищным ревом бросился в сторону балкона, только его и видели».

Мы посмеялись. Проходит два дня ─ получаем новый факс. История имела продолжение: когда сестра вышла на балкон, то увидела в углу ведро, а в нем лежал мертвый кот. «Теперь вы понимаете, что это было? Дьявол. Мы изгнали его».

О предках по отцовской линии

Родители моей бабушки по отцу Натальи Крандиевской – Василий Афанасьевич и Анастасия Романовна – были оба из Ставрополя. Типичная интеллигенция: они протестовала против политики правительства, но, разумеется, дома, играли на гитаре и пели украинские песни. Он издавал скучный литературный журнал. Она была красавицей, но с 25-ти лет начала глохнуть, а после его смерти оглохла совсем и начала немного сходить с ума. Глухота – это ведь не тишина, а чудовищный грохот ─ невыносимое заболевание.

С 35-го года ее поселили в дом престарелых писателей на Миллионной улице, где Анастасия Романовна «переписывалась» с товарищами в блокнотах. Это как смс-ки, только застывшие во времени.

Потом "Вестник глухих" заказал у нее статью о ее опыте болезни. Она написала и рассказала о своем деде: тот был крепостным крестьянином, прекрасно пел и был очень красив – верю. В него влюбилась помещичья дочь, и ему была дана вольная. Дед стал купцом и к концу жизни тоже совершенно оглох . Вот так глухота Анастасии Романовны позволила копнуть глубже в прошлое.

О памяти

Моя бабушка Татьяна Борисовна была удивительным человеком и очень скромным. Своего мужа Михаила Леонидовича Лозинского она обожала и ничего не делала для себя, все для других. Во время советской власти – ссылок и арестов – ей писали с просьбой помочь, и она собирала посылки с провизией ─ со сгущенкой и колбасой твердого копчения ─ чтобы не испортилось.

Много лет Михаил Леонидович тяжело болел, а когда стало понятно, что он умирает, бабушка покончила с собой. В суете вокруг него сразу никто и не заметил.

Мне кажется, что я их помню, но, если задуматься, наверное, нет. Я помню момент исчезновения. Будто память ампутировали, ужасное ощущение. Я вообще Плюшкин, я ничего не «выбрасываю». У меня огромное количество вещей пылится в коробках и распадается на части от старости. Билетик, дешевые серьги – ерунда. Нормальный человек бы выбросил, а я смотрю на них и вспоминаю разные истории. Как их выбросить-то? Каждая такая вещь ведет к целому миру.