Кирилл Стрежнев и Александр Пантыкин

Чем отличительна новая постановка мюзикла?
К.: Столько лет прошло. Сменилось целое поколение. И приоритеты. То, что было актуально в 2005 году, далеко от текущих проблем общества. Поэтому существенно переработаны эпизоды, касающиеся современности. Поменялся состав исполнителей, появились новые краски. Только военные сцены, в основном, остались без изменений, потому что тогда и сейчас стояла одна задача – честно изобразить Великую Отечественную войну в лицах. Этим спектаклем-посвящением юбилею Великой Победы мы пытаемся донести, что преступно не беречь ветеранов, не заботиться о них. Пока они живы, а их осталось на перечет, государство должно отдать им максимум. И второй острый момент – напомнить суть нацистской идеологии, которая проникает в нацию без всякого сопротивления через заблуждения подрастающего поколения.
А.: В этом военном, но без баталий, мюзикле главное – истории судеб человеческих. Это не минорный, а очень светлый, лирический спектакль о вселенской любви, о противостоянии добра и зла, о войне, которая не кончилась, а приняла новые формы. Сейчас происходит даже более серьезная битва за души и умы людей. Чем отличаются фашисты от ватаги рьяных болельщиков, избивающих случайных прохожих? Все это проявление зла, которое сидит в людях. Чтобы ему противостоять нужно уметь любить – жизнь, родину, народ, что, как выясняется, задача не из простых.
Кирилл Савельевич, вы – режиссер-диктатор?
К.: Я исповедую принцип «добровольной диктатуры». То есть артисты признают меня, как диктатора, который не насильничает, но все сделает правильно, которому нужно верить. Труппа воспитана на том, что должна быть железобетонная, согласованная, выстраданная конструкция спектакля. На ее создание уходит около месяца, после чего я «отпускаю вожжи». Нельзя бесконечно указывать хорошему артисту что и как делать. Иначе он перестает быть моим соратником. А мне нужно, чтобы в результате артист забыл, что это я ему ставил конструкцию, и воспринимал ее как свою. Если актер знает, что он сам вложил в свою роль, он будет играть ее вдохновенно. Актерский эгоизм – великая вещь.
А.: Театр – сложный творческий объект, где участвует огромное количество людей. И от каждого зависит конечный успех. Когда режиссер ставит мне определенную задачу, скажем, написать номер для двух малолетних попрошаек, я, понимая, что происходит на сцене, должен обеспечить эпизод музыкой. Вообще у хорошего композитора должна быть железная задница и несколько процентов таланта – эту формулу успеха вывел еще Чайковский. Все решает ответственность. Чем тщательнее работаешь над клавиром (а это библия для музыкального театра) и над оркестровкой, тем быстрее получаешь нужный результат, который, в свою очередь, возможен только, когда есть команда во главе с режиссером.

Происходит столкновение гениев?
К.: Театр – он же живой. Все бывает. Но если на это обращать внимание, весь запал уйдет на дрязги. Есть компромиссы, диалог, переговоры. Авторы, с которыми я работаю (так было и в «Декабристах», и в «Мертвых душах» и во многих других спектаклях), понимают и принимают мою концепцию создателя. И все до единого становятся сотворцами: осветитель должен чувствовать, про что он светит, художник – что изображает и так далее.
А.: Музыкальный постановщик, блестящий хормейстер, вокальный педагог и другие – профессионалы высшей пробы, с которыми работаем на равных. Но сколько бы мы ни говорили о фабуле или гениальном либретто, главное действующее лицо в театре – артист. Моя музыка должна помогать раскрывать характер каждого персонажа, поэтому очень важно, насколько артисту будет комфортно передать те чувства и эмоции, которые я пишу.
К.: Есть мнение, что у нас, с одной стороны, продюсерский театр, а с другой – режиссерский. То и другое, я считаю, вредно. Театр может быть только актерским. Увы, сегодня происходит подмена эффектами настоящего индивидуального чувства проживания роли артистом – того, что вызывает подлинный интерес зрителей. Машинерия, световые «аттракционы», видеоряд – это отвлекающий маневр, чтобы публике стала не важна игра артиста. Но искусство оно про человека, про душу, чувство. Это трудоемкий, постепенный процесс, требующий внимания, искренности и отсутствия суеты.

Как будет развиваться музыкальный театр?
А.: Мейнстрим эволюции музыкальной культуры заложен в «лайт опере» «Мертвые души», которая была поставлена в Музкомедии. В этой работе соединились все существующие на сегодняшний день жанры: филармоническая музыка и опера, балет и контемпорари дэнс, оперетта и психологический русский театр. В этом и есть главное направление развития – слияние стилей.
К.: Среди театральных продюсеров превалирует идея сделать «бабки» по-быстрому и взяться за следующий проект. В итоге мы видим массу бессмысленных действ а-ля бродвейские мюзиклы, только со слабо простроенными сюжетами, забойной музыкой и спецэффектами. Я для себя много лет назад закрыл «американщину» – не наш менталитет. Шекспир, Гальдони, Сервантес – вот, что хочется играть. Мне важно получать удовольствие от театра. И никто никогда меня не похвалит так, как я сам. А ругать можно сколько угодно. Девяносто процентов критики – в корзину, но остальными десятью я непременно воспользуюсь.