Павел Руминов: «Козловский совмещает лучшие качества Алена Делона и Тома Круза»

Скажите, это правда, что однажды вы прочитали давнему другу Даниле Козловскому свой дневник, который вели в период расставания с девушкой, и он настолько вдохновился вашей историей, что уговорил снять на эту тему фильм?

Прошло уже два с половиной года с момента зарождения идеи «Статус: свободен», теперь трудно вспомнить, как было на самом деле. Просто возникло желание сделать кино про расставание, к нему притянулись Даня и Сергей Ливнев, которые выступили продюсерами в этом проекте.

Главные роли в «Статус: свободен» исполняет сработавшееся трио из МДТ: Данила Козловский, Лиза Боярская и Владимир Селезнев, дебютировавший в большом кино.

Мозг сначала ищет сложные решения, обращает внимание на никому не нужные детали. Но, как ни странно, в процессе творческого развития приходишь к очень простым вещам: в кино решают актеры и сценарий. Когда я понял, что есть уже сыгранный состав — трио со своими историями и взаимоотношениями, то зачем изобретать велосипед? Тем более что в кино, в отличие от театра, нет времени на репетицию. И чем более убедительные связки получаются с ходу, тем лучше. Я давно хотел снять Лизу как Мишель Пфайффер периода фильма «Лицо со шрамом» 1983 года. Кстати, разительное сходство читается, особенно в сцене знакомства героев Дани и Лизы. А потом появился, как мы назвали его, наш Кристоф Вальц — Володя Селезнев. Он даже не столько физически похож на австрийского актера, сколько обладает своеобразным внутренним миром и аристократической аурой. Даня у нас — молодой Аль Пачино как минимум. Для Николсона он не пообтрепался еще, но это придет. Чтобы стать Николсоном, нужно иметь в биографии больше психологических травм. У меня метод такой: только шучу и сравниваю наших актеров с великими, а они от этого играют лучше. (Смеется.) Я для себя вывел правило: если хочешь общаться с адекватными скромными людьми, познакомься с настоящими звездами. Потому что в них чаще всего намного меньше эгоцентричности и самовлюбленности, чем в обычных людях.

Данила Козловский в этом проекте не просто звезда экрана, но впервые еще и продюсер фильма. Случались ли конфликты по рабочим вопросам?

Даня совмещает в себе лучшие качества Алена Делона или Тома Круза: он талантливый актер и привлекает людей, но не в силу скандальной репутации или врожденной красоты, а потому, что обладает характеристиками личности, свойственными звезде. Звезда — это маяк, указывающий людям, куда идти. Это довольно тяжело, это сложная миссия. Специфика коммуникации режиссеров с продюсерами в России — постоянное ощущение паранойи и невроза. В случае «Статуса» Даня вдохновлял и помогал сплачивать группу, это западная схема, такую я видел, когда снимал фильм «Дедлайн» с американцами. Часто успех фильма зависит от способности продюсера реализовать потенциал группы: коллектив без мотивации не выдаст вам тот уровень, который мог бы. Я считаю, что в кино возможно переключаться из самых тонких сфер в самые грубые. Сейчас Даня репетирует роль Гамлета в МДТ и одновременно в качестве продюсера решает вопросы со спонсорами и телеканалами по «Статус: свободен». Глупо утверждать, что у нас не было конфликтов. В основном конфликт случается тогда, когда одно эго пытается доказать другому, что оно круче. И к результату такое противостояние не имеет никакого отношения. У нас было слишком много взаимопонимания на старте, долгое время не было никаких стычек, и это даже пугало. Когда недопонимания, наконец, возникли, я был этому рад, потому что они помогали нам самосовершенствоваться. Вне зависимости от сборов мы будем довольны этим фильмом, потому что была взята наша внутренняя профессиональная планка.

На ваш фильм уже повесили ярлык русского «Дневника Бриджет Джонс» по-пацански. Вы согласны с таким определением?

Можно сказать и так. Только мужчины не носят трусы для месячных — у нас другие шутки, иная система координат. Мы хотели сказать, что мужчины очень сентиментальны, иногда даже в большей степени, чем женщины. История человечества показывает, что почти все трогательные стихи, песни, картины о любви, и в том числе несчастной, создали мужчины. Я сам в процессе съемок пережил эпическое расставание и оказался на месте героя: настроение мое и персонажа полностью совпало. Нужно понимать, что в разрыве отношений кроется много потенциала для творчества и море юмора, который помогает пережить переломный момент и двигаться дальше. Поэтому снимать в России безысходные драмы, трагедии, даже на тему неразделенной любви, совсем не вариант.

«Левиафан» Звягинцева кажется таким вариантом.

«Левиафан» — это такой корейский триллер, после просмотра которого ты понимаешь, что саспенс смотрится круче, если фильм затянутый. Меня поразила реакция людей, утверждавших, что этот фильм не оставляет надежды. Будда сказал: «Ищите ответы в себе», — и никто не говорил: «Смотрите кино и находите в нем ответы». Жизнь каждого человека в его руках, и кино ничью судьбу не решает. Его функция сводится к получению одного из трех вариантов реакции человека: ты смотришь кино и тебе круто, или не круто, или никак, как на «Джеймсе Бонде», когда мы просто наблюдаем за большим количеством денег в кадре. С годами я понял, что формат Каннского фестиваля, куда не допускаются жизнерадостные фильмы, не может отражать реальность. Реальность полна юмора, она намного объемней жанра драмы. Да, мы любим драму, потому что нам нравится испытывать трагические эмоции. И «Левиафан» в каком-то смысле доставляет удовольствие. Фильмы — это вообще такие добрые гейши: когда человеку плохо, он идет в зал, чтобы ему доставили удовольствие, чтобы его приняли таким, какой он есть, чтобы его расслабили. Русские фильмы — это проститутки, которые сначала поговорить хотят, и вот время закончилось, а ничего, кроме разговора, и не случилось. Это зрителей и бесит. Ведь нас на самом деле не волнует ответ, мы хотим, чтобы не парил вопрос.

А как же миссия кино просвещать и образовывать?

Честно, если б я не делал кино, то ходил бы по парку и показывал всем свой член. И это было бы зрелище более мирное, чем выпуск новостей. Даже если б я снимал в сумасшедшем доме на пластмассовую камеру, это была бы хорошая самотерапия. Намного проще, когда люди признают, что все мы невротики, что в детстве нам оперативную систему в голове искорежили. И кинематографом я занимаюсь, чтобы просто не сойти с ума. Провалы профессиональные и, в особенности, провалы с женщинами помогли мне сбить внутри себя пафос миссионерства. Гуманисты-кинематографисты хотят, чтобы их успех был сродни гитлеровскому, но при этом мечтают делать что-то светлое и доброе. На сей счет мой мозг уже немного остывает, и это хорошо. Конечно, я еще слышу в голове голос, что мы только что сделали фильм о расставании, который поможет людям. Но какой режиссер без этого?

Вы впервые сняли коммерческий фильм. Вас волнует его кассовый успех?

Работа в сфере массового сознания дает тебе уникальный шанс расширить аудиторию, воспринимающую твое творчество. Хороший музыкант не играет лучше, если зал большой или маленький, — хороший музыкант играет хорошо всегда. Так и у меня нет разделения в подходе к коммерческому и фестивальному кино. «Статус: свободен» не так уж много стоил, чтобы в агонии отбивать затраты. Я дал себе слово не снимать фильмы со спецэффектами, исторические эпосы и истории про войну и не ввязываться в проекты на синем фоне. И «Статус» для меня всегда будет особенным: он соединил меня с моим сыном Милошем, который играет в нем довольно заметную роль. Даня был на Сахалине, где на кинофестивале показывал нашу картину знаменитому иранскому режиссеру Мохсену Махмальбафу, и тот про сцену с Милошем сказал, что это лучшая сцена Вуди Аллена, которую снял не Вуди Аллен. Это ли не успех? А если все же «Статус» провалится в прокате и мне станет совсем грустно, я смогу зайти на YouTube, найти свои клипы на песни Земфиры. Или подсчитать, сколько миллионов людей посмотрело мои восемь клипов для Дельфина. Разве этого мало?