Лучший сомелье 2000 года после пятнадцати лет работы в Москве вернулся в Севастополь и стал пионером в области российского биодинамического виноделия. В этом году он отмечает десятилетие своих виноградников Uppa Winery.
Вы учились на военного, а стали виноделом. Это было случайностью?
Абсолютно! Когда я отчислился из военно-морского училища в Петербурге и переехал к друзьям в Москву, мне нужно было устроиться хоть в какой-то вуз, чтобы успокоить родителей. С украинским паспортом было трудно попасть на дневное, но в пищевом меня приняли — декан тоже был из Севастополя. Институт предлагал три направления — макаронное, молочное и винодельческое. С вином я был хоть как-то знаком — собирал виноград в школе, бывал на винзаводах. После учебы нужно было где-то подрабатывать, и я пошел на курсы барменов, попал на практику в ресторан. Там было два сомелье, а я попросился поработать помощником. Так ряд случайностей привел меня к работе с вином.
Помните, с какими чувствами вспахивали землю для первых саженцев?
Я очень боялся не угадать с терруаром. Ты можешь найти землю, где будут получаться шедевры, а можешь взять пятьсот метров левее, и твое вино будет невозможно пить. Малейшие изменения микроклимата на участке колоссально влияют на то, что мы получим в бокале. Но я надеялся, что раз греки выращивали здесь виноград, то и у меня получится.
Каким было первое вино, которое вы сделали?
Это был пино нуар. Тогда я еще не был настолько открыт ко всему новому, как сейчас, поэтому оно мне показалась странным. Я волновался, что мое вино слишком не похоже на то, что делают в мире, и это неправильно. Недавно открыл одну из бутылок того урожая и понял, что оно получилось очень крутым — легким, фруктовым, свежим. Теперь я хочу делать вино именно в таком стиле, но тогда это вышло случайно.
Недавно вы вернулись с конференции по биодинамическому виноградарству и виноделию в США. Как там восприняли ваше вино?
Кому-то понравилось, кто-то не понял. Это естественно, потому что американцы занимаются биодинамикой поверхностно. Все тренды в виноделии идут из Европы, а Новый свет — это фолловеры: подхватывают идеи, но не копают вглубь. В Штатах делают акцент на коммерцию, у них огромные виноградники по сто — сто пятьдесят гектаров, а все новое появляется в локальных хозяйствах. Для меня оценка американцев в этом вопросе не столь авторитетна.
Чье мнение о вашем вине вам важнее всего?
Недавно в одном заведении отказались от нашего совиньона, потому что он не похож на новозеландский. А почему он должен быть похож, кто это сказал? Для меня важнее отзывы коллег по цеху. Когда сомелье из Петербурга Женя Шамов везет мое вино на слепую дегустацию в Австрию, и местные виноделы говорят, что им это нравится, — это для меня очень ценно.
Чтобы профессионально разбираться в вине, нужно минимум шесть лет проработать сомелье, каждый день пробовать по тридцать — сорок бутылок вина, открывая их гостям, ездить по миру. Только тогда научишься доверять своим рецепторам и понимать, что круто, а что нет.
Вы не раз говорили, насколько сложна и непредсказуема работа в поле. Случались форс-мажоры, когда опускались руки?
Несколько лет назад в мае к нам на виноградник приехали журналисты. Во время разговора вышла тучка, стал накрапывать дождь. Я говорю: «Ничего, в Крыму это нормально, сейчас пройдет». Вдруг небо затянуло, и пошел мощный град. Мы стояли и смотрели, как прогибаются лозы, листья отлетают на землю. У моей жены по щеке пробежала слеза. Погибло много урожая. Тогда я переживал, но сейчас понимаю, что от таких вещей никто не застрахован и нет смысла страдать. Лозы — это не люди, с которыми можно договориться. Но можно научиться правильно планировать, учитывать максимум подводных камней и делать все, что в твоих силах. Это одна из главных вещей, которой меня научила работа с виноградом.
Вы делаете вино премиального сегмента, и вслед за вами местные хозяйства стали поднимать цены на своей продукт. Согласны, что вино в Крыму подорожало из-за Uppa Winery?
Когда мы сделали первые двадцать тысяч бутылок, я был вынужден дорого продавать вино, мне нужны были деньги, чтобы докупить оборудование, обустроить хозяйство. Я знал, что смогу донести свою философию тем, кто готов платить большие деньги, поэтому поставил ту цену, которая покрывала мои затраты. Многие пробуют это повторить, но мало у кого получается. Чтобы продавать дорогое вино, нужно предлагать действительно уникальный продукт. Сейчас у меня нет той нужды в деньгах, что была вначале. Но есть другой момент. Большую часть вина в мире покупают люди от двадцати пяти до тридцати двух лет. Это молодые ребята, у которых не так много денег, но они хотят пробовать новое, у них горят глаза. Мне сейчас интереснее работать с этой аудиторией. Поэтому для тех, кто готов тратить по десять тысяч за вино в ресторане, мы решили оставить классическую линейку Chernaya River Valley — двадцать тысяч бутылок в год. А остальной объем делать для молодежи. Это более современные, эпатажные вина — линейка «Жека», — которые стоят значительно дешевле. Для меня это свобода творчества, где я могу экспериментировать с самыми новыми технологиями и смелыми мировыми трендами.
Вы о чем-нибудь жалеете?
О том, что много времени потратил не на то. Я стал мечтать о собственном винограднике, когда увидел, как мужчины с мозолистыми руками работают в своих маленьких хозяйствах в Бургундии. Абсолютно счастливые люди. Я понял, что хочу жить так же. Купил землю, начал продавать вино, и закрутилось — работа с правительством, привлечение инвесторов в Крым, Ассоциация виноградарей и виноделов Севастополя, консалтинг, два офиса в центре города. В какой-то момент я почти перестал бывать на своей земле и понял, что свернул не туда. Зачем мне винная империя? Сейчас я сворачиваю всю работу, кроме виноградников. Мы с женой проектируем дом рядом с хозяйством, уже проложили часть дороги. Здесь моя жизнь, и я планирую заниматься только вином, чтобы делать его еще интереснее и круче.
Текст: Ольга Апанасова
Фото: Катрин Хаванова
Комментарии (0)