Данила Поперечный, Семен Альтов, Илья Соболев и Руслан Усачев: как менялся юмор в России последние 50 лет

Как поменялось отношение к комичному с течением времени? Юмор видоизменяется, у него есть срок годности?

Семен Альтов: Если вы посмотрите на меня и на ребят, то поймете, что что-то меняется – даже визуально. Это нормальное явление: меняется жизнь, темпоритм, соответственно, меняется и юмор. Все стало быстрее, стремительней, короче, смешнее, безусловно. Как мы когда-то приходили на смену кому-то, так ребята приходят на смену нам. И не хочу их пугать, но сейчас в детских кроватках лежит кто-то с соской, кто придет на смену им. Это нормальное явление, никуда от этого не деться.

Вы начинали именно со стенд-апа?

Семен Альтов: Я думаю, что нет. Поскольку, что такое стендап? Это, во-первых, без бумажки. Я без бумажки голый.

Илья Соболев: Мы познакомились с вами, когда вы уже состоялись как артист. Тогда мы еще не понимали, что будем делать дальше. Но если бы вы тогда нам сказали что стендап – это когда один человек стоит на сцене и говорит, мы бы не обратили внимание на бумажку. Для меня бы это был точно стендап.

Данила Поперечный: Да у многих сейчас она есть, просто мы хитрим и делаем вид, будто ее нет. Кто-то прячет ее снизу на сцене, расписывая потезисно какие-то блоки. Невозможно досконально запомнить все два часа выступления. Я на «Открытом микрофоне» вообще поставил ноутбук на сцену и смотрел туда.

Илья Соболев: А там была бумажка вставлена.

Данила Поперечный: Непонятно, в чем отличие. Есть ли такая грань, что если ты с бумажкой, то это не стендап?

Руслан Усачев: Если ты сейчас выйдешь и бумажке прочитаешь, все скажут: «Нет, это больше не стендап, это не смешно».

Семен Альтов: Я думаю, что, скорее всего, это условности. Я помню, как я начинал, передачу «Вокруг смеха», откуда мы все и появились. Тогда был такой уклон, и Татьяна Олеговна Паухова, редакторша, следила за литературностью материала – это было очень важно. И в какой-то мере это была юмористическая литература. Сейчас я не думаю, что это ставится во главу угла. Главное, чтобы было смешно. И что в этом плохого? Отличие еще и в длине – литература ее требует. Хотя вот вам конкретный пример, я недавно подумал: «Почитаю-ка я "Шагреневую кожу" Бальзака». Я увяз на первой странице, поскольку темп и ритм был в то время совершенно другой. Соответственно ритм нашей жизни для вас тоже совершенно другой. Я помню легендарный рассказ «Взятка» их газеты «Советский спорт». Меня приглашали в зал «Россия» в Москве на сборный концерт, где я читал его минут 18, и люди ждали и слушали. Сейчас я сократил его вдвое, но понимаю, что все равно он по темпоритму сегодняшней жизни длинновато. Сейчас больше коротких вещей и скорость, с которой вы все делаете, она сегодняшняя, соответствует ритму жизни.

Сколько в то время вы материала делали за год?

Семен Альтов: Во-первых, никто не считал. Один издатель лет 10 назад сказал мне: «Мы вышли на полторы тонны книг в год». Я не знаю, поскольку я, кроме этого, ничего не умею, я все равно все время что-то пишу, нужное и ненужное. 

Вы в свое время собирали стадионы?

Семен Альтов: Нельзя сказать, чтобы прямо стадионы. Я не очень стадионный человек, все-таки бубнеж, бумажка. Однажды была смешная история: мы выступали в Новокузнецке в цирке. В цирке люди сидят кругом, реагируют не очень. И тут я понимаю, что я начинаю набирать успех: лучше, лучше. Потом скосил глаза и понял, что это не связано со мной: рядом со мной стоял медведь и хлопал в ладоши. Я понял, что нам надо работать вдвоем.

Данила Поперечный: Понятно, почему у нас все ускоряется. Нас много кто считает поколением MTV, быстрой смены картинок. Потом появился интернет, где стало все еще быстрее. Объем контента и развлекательного материала стал настолько велик, что для того, чтобы выжить в этих цифровых джунглях, тебе нужно сразу захватить своего зрителя. Ты должен, условно, за один твит пошутить и быть остроумным, должен сразу заинтриговать. Сейчас у трейлеров, которые должны рекламировать фильм, в начале есть маленькие трейлеры трейлеров, чтобы человек понял, хочет ли он смотреть этот трейлер по трейлеру трейлера. У людей так мало времени становится на все, что прибегают к максимальному сжатию, чтобы увлечь зрителя, все же борются за любовь и за свою аудиторию. Тем более, в условиях, когда все могут говорить что угодно.

Руслан Усачев: Вопрос литературности связан со способом потребления контента, потому что в советское время видео было намного меньше распространено. Был телевизор, который ты включаешь и какое-то время можешь посмотреть. Но, по большому счету, это радио и текст. И если ты Данины все «типа», «типа», «типа» будешь слышать без картинки, эмоциональной поддержки и отыгрыша, это будет по-другому восприниматься.

Данила Поперечный: И без образования, естественно, когда слушаешь, лучше воспринимается.

Илья Соболев: Хорошо, мы говорим про сейчас – время, когда нужно услышать все быстро и коротко. Но ведь мы, те, кто занимается стендапом, равняемся на контент, который был создан в Америке давно – выступления Карлина в 1980-х, Эдди Мерфи, Прайор. Если взять нашу российскую эстраду в то же время – разница колоссальная. Возможно, в стране проблема: там больше разрешали, здесь меньше, в СССР была цензура, а в Штатах конкуренция. Сравнивая сушу, на которой мы живем, сейчас и 30 лет назад – мне кажется, есть разница. Вы замечаете, что есть разница? В свободе слова, например? Хотя понятно, что ее и сейчас нет.

Данила Поперечный: Мне кажется, мы в самое свободное время живем. Тогда нужно было удостоверение на миниатюры получать, я правильно понимаю?

Семен Альтов: Управление культурой цензурировало каждую. У кого-то было больше неприятностей, у кого-то меньше, Хазанова, например, отлучали на год с телевидения. Было такое слово «залитовано» – одобрено. Хотя временами смотрели сквозь пальцы, и ты мог что-то такое говорить. Но самое страшное время я не застал.

А за что могли наказать? За темы, за слова?

Семен Альтов: Я всегда делал вид, что я ближе к литературе, но и у меня была история. У меня был рассказ «День именинника» – про то, как в учреждении отмечают юбилей, женщине 80 лет, а по ошибке получилось, что ей 140. Меня откуда-то убрали. Я говорю: «Почему?». Отвечают: «Потому что ты, очевидно, хотел сказать, что нами руководят люди, которым по 140 лет». Имея в виду Брежнева. У этих людей был определенный загиб мозгов, никто другой бы даже не догадался.

Руслан Усачев: Как будто страна – это твоя девушка, которая пытается любое твое слово извернуть: «Ты хотел сказать, что моя мама старая?» А что значит «нелитованное»?

Семен Альтов: ГлавЛит ставил печать на текст. И если печать стояла, ты мог это читать хоть в туалетах, хоть на стадионах.

Данила Поперечный: Кто-нибудь подделывал эти штуки? Или себе дороже было?

Семен Альтов: Не знаю, врать не буду. И все привыкли, этот лит уже был в мозгу.

Илья Соболев: А кто был самый дерзкий среди вашей тусовки?

Данила Поперечный: Кого вообще не показывали, мы даже не знаем, наверное, о нем ничего.

Илья Соболев: Тот, кто ничего не боялся, рисковал.

Семен Альтов: Таких храбрецов не помню. Или они все уже были на своих местах.

Семен Теодорович, а популярность пришла к вам еще до телевидения?

Семен Альтов: Нет, ну что за популярность без телевидения? Как это могло быть? Пленки появились уже чуть позже.

Илья Соболев: Что значило тогда попадание на телевидение?

Семен Альтов: Вы не забывайте, что это были еще те времена, когда был один канал, один раз в месяц шла юмористическая передача «Вокруг смеха». Поэтому рабочий сцены, который выкатывал рояль, был известен на всю страну. Я не знаю, почему, я не очень контактный человек, но у меня было 3-4 показа в год. Больше никто никого и не видел.

Данила Поперечный: Прикинь, к нему на улице подходят и говорят: «А можете для меня рояль выкатить? Очень нам нравится».

Вы смотрели советские юмористические передачи? Вам этот юмор понятен сейчас?

Илья Соболев: Конечно, понятен. Да, возможно, были вопросы к какому-то артисту, но я помню период, когда мне нравились все. Петросян смешно шутил, Семен Альтов – очень смешно. Ваш голос – я всегда думал, что вы его придумали, а он у вас и здесь с собой.

Семен Альтов: Я так и дома разговариваю.

Илья Соболев: Мне все это было смешно. Потом появляется что-то новое, ты начинаешь сравнивать: мне ближе это или это.

Семен Альтов: Появление Жванецкого и Карцева было рывком. Во-первых, в актерском мастерстве, что сегодня совершенно не обязательно. Ильченко и Карцев, как и Райкин, в 1980-х были популярны так, как вы не можете себе представить. Сколько они работали и что творилось в зале. У них тоже временами были неприятности, но они были настолько любимы, что цензоры смотрели сквозь пальцы, ничего особо страшного не было. И вот эта манера такого абсурда в тексте.

Илья Соболев: Это был апгрейд юмора, улучшение?

Семен Альтов: Да. У меня была такая история с нарушением: это ваша левая рука, это права рука. До этого не было такого абсурдистского юмора. Были ОБЭРИУТЫ, но потом это ушло.

Было очень много осмысленного юмора, и какие-то фразы Жванецкого и чуть-чуть мои уходили в народ. Сегодня, не хочу вас обидеть, очень смешно, но западает ли это в голову? Хотя нужно ли это, я не знаю. Но тогда люди говорили фразами Жванецкого. Какие-то истории мы могли пересказать. Сегодня этого нет, хотя смешнее, безусловно. Не все, но очень многое.

Данила Поперечный: Сейчас просто больше стало, из-за этого сложнее цеплять что-то, потому что тебя здесь отлично развлекли и сразу же с другой стороны, все мелькает. Очень, конечно, дегенеративное сравнение, но все же: когда начали появляться первые мемы, все знали их наизусть. «Бабка - кандибобер», «Язь». Потом их стало очень много, и сейчас уже нет видео, которые все помнят. С количеством всегда, наверное, уходит эта история.

Ты спросил, понятен ли нам юмор того времени, и он, безусловно, понятен. Но только есть история с тем, что понятен и смешит – это разные вещи. Юмор всегда работает на парадоксе. И в это уравнение, когда ты разрушаешь ожидания, можно подставлять разные переменные. И разные поколения удивляются от разного. То, что смешит мою бабушку, не смешит меня, потому что я эту шутку то ли предугадываю, то ли я это ожидал услышать. Есть ощущение, что наше поколение понимает эти схемы и паттерны, и из-за этого их это не удивляет. С абсурдным юмором понятнее и проще, потому что его вообще невозможно предугадать. Мне кажется, его сложнее цензурить. Не было ли это таким своеобразным ответом на условия? Тот есть, есть условия, в которых тебе за брови могут забрить миниатюру, и люди такие: «Хорошо, мы будем шутить про хрен знает что. И попробуйте найти в этом что-то. Если все сумасшедшее, попробуйте отыскать там сатиру на власть». Это могло быть так?

Семен Альтов: Я не думаю. Я думаю, это просто открывался новый горизонт, пласт.

Руслан Усачев: Я обратил внимание, что если брать комиков советского периода, то их шутки для меня смешнее, чем то, что было в 1990-х. В Советском Союзе, грубо говоря, актуальный, политический, социальный юмор был под запретом, потому брали более вечные ситуации. А в 1990-е, когда все разрешили, юмор стал супер-актуальным. Ты включаешь запись, а там какие-то шутки про Буша-старшего, и зал просто взрывается, а ты сидишь и не понимаешь.

В детстве я был фанатом «Детей лейтенанта Шмидта». И когда я включил запись лет через пять, то вообще не понимал, о чем они говорят. Настолько оно стало с этим приходом свободы сиюминутным. Буквально вчера я пытался вспомнить вечные миниатюры из КВН. Что-то было клевое из «Утомленных солнцем», но в принципе все очень коротко живет. А советские штуки до сих пор живут.

Данила Поперечный: есть слово «культовое»: время рассудило, что эта вещь была более сиюминутной. 

Руслан Усачев: Представь, что «Вокруг смеха» выходит раз в месяц, 12 выпусков в год, и сколько ты получаешь по итогу культового. А здесь намного больше объем, а культового меньше стало.

Данила Поперечный: А ты с Comedy Club сравни: уже 15 лет каждую пятницу выходит выпуск длиной в час.

Руслан Усачев: И зачем вообще?

Илья Соболев: О том и разговор, что это все актуально и интересно сейчас. Ким Чен Ын встретился там с кем-то, они что-то пообсуждали, ракеты-шмакеты, об этом пошутили. Это уже завтра неинтересно. Сейчас все завязано на потреблении, поэтому никто ничего не помнит. Мы уже не помним телефон мамы.

Илья Соболев: Мы все вдохновляемся и вдохновлялись в нашем жанре западными комиками, которые стали мировыми звездами. А вы кем вдохновлялись? Тогда же не было записей.

Семен Альтов: Я и сейчас не понимаю, о чем вы говорите. Это все есть в переводе?

Данила Поперечный: Первый стендап, который посмотрел я – это перевод концерта Эдди Мерфи «Сырой». В Россию эта штука массово пришла с первым переводом. Это была первая стендап-работа, которая стала массовой, и это произошло не так давно.

Понятно, почему сейчас стендап так выстрелил. Потому что это очень свободный жанр и жанр индивидуальностей. У нас долгое время это всегда была компания веселых и находчивых: КВН, «Смехопанорама», Comedy Club. Был длительный промежуток времени, когда за наше развлечение отвечала компания людей, которая делала кучу всякого. И потом, когда оказалось, что может быть так свободно, это увлекло зрителя, потому что хотелось слушать личную позицию и ощущать, что этот чел говорит, что думает. Это не вещь, которую ему написали авторы. Это не вещь, которую ему отсеяли через сито цензуры, это живой человек, у которого наболело. И опять же стендап на ТНТ – это несколько комиков. Хочется личностей слушать, потому что есть возможность.

Руслан Усачев: Ты сейчас говоришь о том, что хорошо, а не о том, что популярно. Все-таки популярны стендаповские жанры «жиза»: у вас жена приходит, и у нее волосами забивает сток. При всем спектре, который тебе дает стендап, самые популярные вещи достаточно просты. Незлобин, стендап на ТНТ – в основном самыми популярными становятся люди с простым юмором. Ты же сам подчеркиваешь, что тебе нужно создать атмосферу, что ты братан, когда ты на Ледовом ставишь барную стойку. Моменты цензуры – это уже для гурманов юмора.

Данила Поперечный: Мне всегда казалось, что я свободно шучу и говорю на те темы, на которые на телике не пошутишь.

Руслан Усачев: Я говорю о глобальной российской популярности. Хоть тебе стендап и дает возможность шутить про что угодно, и ты найдешь свою аудиторию, все равно народ поднимает на пьедестал простой юмор.

Илья Соболев: Так в стендапе он простой. Ты должен так сформулировать, чтобы расстояние от твоей мысли до ушей было минимальным. Если вернуться к Эдди Мерфи, то там все предельно просто.

Данила Поперечный: Делает ли это хуже комедию?

Илья Соболев: Я так не считаю.

Наш стендап – это все-таки калька, отсылка к американской культуре или в этом есть преемственность с СССР?

Семен Альтов: Даже если говорить про клуб «12 стульев», там был Илья Суслов редактором, который орал на меня: «Про что? Ты должен знать, про что». Всегда хотелось и ценилось во времена Жванецкого, чтобы фразы были не только смешны, но и афористичны. Что-то в этом было про жизнь, вневременное, может, не такое острое. И это стремление в моем поколении существует до сих пор. Тем более нельзя скидывать со счетов возраст: посмотрите на мою физиономию и на вашу. Конечно, лучше не думать о жизни так, как это пытаемся делать мы, и шутить так, как вы. Но с годами вас ждет такое лицо, я вас предупредил.

Данила Поперечный: Мне кажется, это не калька, а симбиоз. Все равно все люди, которые занимаются тем, что очень похоже на западное, взращены тем, что было здесь. Мы все смотрели миниатюры Хазанова, мы все дети этого юмора, которым показали: «Смотри, а можно еще делать в такой форме». Это классно, потому что ты берешь свой культурный пласт и лепишь из него под другую форму, которую здесь еще никто не делал.

Илья Соболев: В чем-то мы подражаем, безусловно, но цели такой нет.

Данила Поперечный: Как только ты начинаешь делать специально, как там, это теряет индивидуальность. Это ни там не нужно, ни здесь.

То есть в плане содержания вам кажется, что вы ближе к советским юмористам или американским?

Данила Поперечный: Мы в любом случае всегда будем юмористами из России, потому что мы шутим про то, что происходит здесь. Как это делали все юмористы до нас, и будут делать юмористы после нас. Мы шутим о том, что знакомо людям, которые живут здесь, с тем же историческим бэкграундом. Все смотрели одни и те же мультики, одни и те же передачи по телевизору: КВН, «Смехопанораму», «Аншлаг». Естественно, будущие поколения будут что-то из того, что известно нам, отсекать, потому что у них другой сейчас фон, более открытый, они смотрят западные мультики вместо «Ну, погоди!» Но тем не менее, это все равно будет русский юмор. Ты никуда от этого не денешься, если ты русский.

Илья Соболев: Так или иначе он же универсален. Когда мы смотрим в переводе каких-то крутых комиков, они шутят про Америку, они шутят не для нас, но мы смеемся. Все понятно. Филиппинцы у себя не будут шутить про мороз, шубы условно. Но их комедию смешную мы поймем и будем над ней смеяться.

Данила Поперечный: Есть ощущение, что если не брать во внимание шутки, основанные на какой-то сиюминутной ситуации в стране, по факту все люди одинаковые, у всех один и те же проблемы: любовь, жена разводится и хочет отсудить половину, какие-то переживания, религия, смерть, проблемы взаимоотношений мужчины и женщины. Их же не так много, и они все универсальны. Поэтому люди из разных континентов общаются одинаково. Нет такого, чтобы в Америке все считали, что есть человечину – это классно, а у нас скрепы. Все же одинаковые. Очень сложно говорить, что есть какой-то универсальный почерк, присущий конкретной стране. Америка обогнала нас в стендапе. Естественно, у нас в России в это время росла чудеснейшая интереснейшая своя культура. Стендапу там 60 лет, потому что они чуть раньше пришли к концепции свободы слова. Юмор в Штатах сразу начал быть пошлым, где-то грубым и свободным. Поэтому сейчас стендап Ричарда Прайора выглядит так, будто это сделал кто-то сейчас. Тут нет гонки, есть исключительно разность форматов. И тогда бы, я уверен, наши люди с удовольствием посмеялись над этой комедией. 

Как менялось чувство юмора у россиянина?

Семен Альтов: Я думаю, чувство юмора соответствует времени. Хотя трудно сказать. Большие писатели тоже этим владели, это добавляло им одну из красок. И на войне люди шутили. В СССР шепотом рассказывать анекдоты, просто громкость смеха была разной в разные времена.

В поезде попутчики тестируют друг друга анекдотами, это тест на контакт. Пошутил и сразу понимаешь, нужно ли пересесть или продолжать ехать с этим человеком. Во все времена были люди с высоким чувством юмора, средним, люди несчастные без чувства юмора.

Илья Соболев: Это же какое-то следствие чего-то? Умение посмеяться и оценить шутку как удачную или нет или вообще воспринять какую-то шутку как агрессию в адрес говорящего – это же какая-то внутренняя скупость, нехватка важного элемента, который составляет человека.

Семен Альтов: А у кого-то нет этого – есть люди, которые достаточно достойные, уважаемые, ученые. Это как музыкальный слух. Чувство юмора очень индивидуально. Если оно есть, можно это развивать. Если нет, ты можешь его бить, дрессировать, не поможет.

Илья Соболев: Я недавно выступал – безусловно, не в ДК, это был ресторан, и одна тетка кинула в меня тарелкой. Там была какая-то еда. Они сначала что-то вякали, кричали: «Заткнись, говори только литературными словами». У меня есть какие-то словечки, которые неуместны в рамках детского утренника, но если это стендап-выступление, то все все принимают. И слово за слово, я отворачиваюсь и вижу тень. Ко мне идет женщина, она пьяная и просто тарелкой в меня «пуньк»! Все это не оценили как классно.

Данила Поперечный: И как ты выпутался? Или ты в еде выступал?

Илья Соболев: Нет, еду женщина начала убирать. Я говорю: «От нашего стола вашему». Они ушли, конечно.

Семен Альтов: Это надо пожалеть людей. Они очень обидчивые. Когда человек что-то не понимает, это оскорбительно.

Данила Поперечный: Я поэтому не люблю выступать на корпоративах или в местах, где не особо понимают, что я из себя представляю. Я очень просто делаю: у меня есть возможность выступать чисто на мою аудиторию. В интернете все упрощено настолько, что тебя смотрят те, кому ты интересен. Те, кому ты неинтересен, могут какое-то время тебя ненавидеть, но в какой-то момент им это надоедает, и они отваливаются. Я говорю своим зрителям: «Привет, у меня такого-то числа концерт, приходите». Они приходят и знают контекст того, что может быть. А когда я прихожу на корпоратив, где все ждут выступления музыкальной группы, и мне надо кучу разгоряченных людей, которые хотят танцевать, увлечь какими-то нюансами словесный игры – это непробиваемая история. Четыре человека смеются, остальные молчат, и удачная шутка, которая зашла в тишину, автоматически звучит как несмешная. Не знаю, насколько это хорошо: возможно, нет этой школы обучения тому, что я должен уметь и этих увлечь, которые могут в меня тарелкой кинуть. А с другой стороны, что это такое? Всем не угодишь.

Семен Альтов: У меня был хороший опыт, может, вам пригодится. У меня тоже бывают корпоративы, но я всегда предупреждаю, что меня лучше ставить в начале. Между второй и третьей рюмкой я прохожу, а дальше… Мне сказали приехать в 18, я приехал в 17:30. И, раздеваясь, я понимаю, что там уже разгуляй полный. Я спрашиваю: «Во сколько гости сели за стол?» Мне говорят: «В три. Они вас так ждут». Я говорю: «Я слышу». А там ужас что творится. Раньше я переживал, сейчас уже нет. Я говорю: «Я иду сейчас?». Мне отвечают: «Нет, у нас сценарий. Сейчас дрессированная обезьяна, потом вы, а потом кардебалет». И тут от отчаяния пришла в голову мысль. Я говорю: «С наступающим. Кто хочет со мной сфотографироваться?» И они все полезли с фотосессией, и больше ничего я не читал.

Данила Поперечный: Однажды в Киеве мы опоздали на час, я чувствовал, что подвел зрителей, поэтому в конце выступления ляпнул: «Я со всеми вами сегодня сфоткаюсь». А там была 1000 человек. И мой организатор такой: «Твою мать. Ты что, дурак?». Я выступал полтора часа и три часа со всеми фотографировался. И каждому же хочется поговорить с тобой, какое-то время провести, и ты не можешь говорить «Нет, все, фотография и свободен».

У вашей аудитории поменялось чувство юмора?

Руслан Усачев: Объективно влияет пропаганда, самоцензура, которая сейчас появляется. Ты придумываешь клевую шутку про Путина, ты можешь ее пошутить совершенно спокойно, тебе за это ничего не будет. Но огромное количество аудитории в интернете увидит эту шутку и будет против. Они придут на твой ролик и заминусуют. И ты в следующий раз два раза подумаешь, прежде чем так пошутить. Тебе же хочется, чтобы целиком всю работу одобряли. И если через два года строй поменяется, вектор пропаганды сменится на обратный, то те шутки, которые ты себе не позволял, резко станут актуальными.

Я буквально вчера смотрел ролик. Ребята провели эксперимент: они набрали кучу подростков, показывали им легендарные серии ситкома «Сайнфелд» и смотрели, как они на это реагируют. Там шутки, например, про то, как главный герой пришел к девушке, у нее была коллекция игрушек ее умершего отца, он хочет с ними поиграть, а она ему запрещает. Он всячески пытается взять их из-за плеча, напоить ее снотворным. И вот эти подростки такие: «Он пытается ее накормить наркотиками, да? Это неуважение к женщине! И то поощряется?» Они совершенно не понимают, что юмор именно в этом. В том, что ты не должен считать главного героя хорошим. Он может быть плохим, и это смешно. Но они так воспитаны политкорректностью, что они этого не понимают. Видно, насколько поменялось восприятие.

Илья Соболев: О том и речь. Понятно, что, когда мы выходим, а там сидят женщины, которые кидаются тарелками, они просто не врубаются. Люди-то смеются, а им это чуждо. И вряд ли я разделю их радость от того, над чем смеются они.

Насколько сейчас юмор стал свободнее?

Данила Поперечный: У меня позиция очень простая. Про все ли можно шутить? Я считаю, что нет запретных тем. Но это не значит, что нельзя пошутить неудачно. Я думаю, что и про невероятную трагедию можно пошутить так, что это разрядит обстановку или будет остроумно, смешно и уместно. Да, шутка будет жесткой, чернушной, но удачной. Или также на эту тему можно безвкусно и оскорбительно пошутить.

С другой стороны, есть выражение «слишком рано». Когда происходит какая-то трагедия, сразу накидываться на нее не стоит, потому что рана еще не зажила. И ты своей попыткой разрядить обстановку можешь ранить еще сильнее. Ты будешь выглядеть как человек, который насмехается на костях. И при этом, я правда думаю, что над таким жестокими штуками надо иногда шутить, потому что это расслабляет немного, разряжает обстановку. Самая простая история – когда хочется затеяться на похоронах. Потому что градус общей горечи настолько невыносим, что уже невозможно. Уже начинишь искать в этом хоть какую-то возможность поднять настроение и себе, и окружающим.

Сейчас развивается тенденция оскорбленных зрителей. Когда не особо жесткая шутка оскорбляет какую-то часть людей, и они свою оскорбленность вываливают: «Я хочу на этого комика подать в суд, потому что он пошутил про Салавата Юлаева, а я люблю его всем сердцем». Обижульку включить можно там, где и не было желания обидеть.

Илья Соболев: Началась подмена понятий. Обидеться на шутку и посчитать не смешной. Чего ради люди начали обижаться? При этом, обиделись кто? Ты видел их? Там такие рыла, все какие-то бойцы супер бойцовского клуба, и у них задача убить человека за две секунды. Вот как эти люди могут обидеться? Я этого не понял.

Семен Альтов: Такие ребята и должны обижаться. Это отсутствие чувства юмора, отсюда обидчивость.

Илья Соболев: Люди начинают искать причину их обиды не в себе, а в другом человеке. Минимальный способ – надо убить этого человека, потому что он шутит про Сталина!

Данила Поперечный: Я возвращаюсь к теме, о которой мы с тобой сейчас спорим. Стоит ли шутить на жесткие темы, если это может кого-то обидеть. Мне кажется, важно, когда ты оцениваешь чью-то шутку, которая островатая и зубастенькая, понимать ее интенцию, зачем ее шутит комик, что он имеет в виду. Он говорит гадость специально, чтобы спровоцировать, и он в это не верит? Он высмеивает эту вещь, а не эту, потому что здесь есть парадокс? Или он просто насмехается? Многие сейчас слышат фразу буквально, вырывают ее из контекста, и она без обрамления выглядит чудовищной. Я думаю, что важно на это делать акцент. Особенно во время, когда у нас экспертиза признает тексты экстремистскими на раз.

Руслан Усачев: Я не думаю, что это новая волна. Что они начали обижаться. Просто это обратная сторона доступа к информации. Ты можешь жалеть советских комиков, потому что их по три раза отсматривали, говорили, что можно выпускать, а что нельзя, и в итоге был чистый материал, который всех устраивает. А сейчас ты можешь что угодно говорить, но есть огромное количество людей, которые получили доступ к интернету и внезапно узнали, что есть люди, которые с ними несогласны. Человек, возможно, и не готов получать какую-то информацию. Они, скорее всего, были и в советское время, просто у них не было возможности высказаться.

Юмор скорее объединяет общество или разъединяет?

Илья Соболев: Я думаю, что это очень созидательная энергия. Только созидание.

Помните историю, когда офис ТНТ штурмовали жители Ингушетии из-за шутки относительно этого народа?

Илья Соболев: Причем люди, которые шутили, не хотели ничего плохого. Это к разговору о том, кто что увидел и на что обиделся. Извиняюсь, есть индийский чай «принцесса Нури». Можно же сказать: «Почему принцесса – чай? Ее замачивают. Да вы что, ****** (обалдели)?» И шесть слонов будут стоять у чайного завода с копьями. Я призываю всех быть добрее. Юмор – это всегда добро.

Данила Поперечный: А тебе чай «Ахмад» нравится?

Илья Соболев: Обожаю.

Данила Поперечный: Я могу судить о старом юморе исключительно с позиции своих лет, своего культурного пласта, как наблюдатель. Я ту атмосферу не чувствовал и имею очень приближенные представления о ней. Но я думаю, что предназначение юмора всегда было примерно одинаковым – это всегда очень племенная и социальная штука. Когда ты шутишь, и люди смеются, они как бы подписываются: «Да, мы поняли, что ты имеешь в виду». Это всегда объединяет. Если человек не понял или не согласился, он от тебя дистанцируется. Когда один человек выходит, говорит что-то, и смеется гигантский зал, вы все в одной лодке, вы кореша, на одной волне. Даже если изначально они пришли с другими настроениями, взглядами, ты их утянул, и вы стали чуть общее. Смех, я думаю, объединяет. Хотя часто смех может быть инструментом деструктива. Когда ты высмеиваешь порок общества, в этот момент юмор направлен на разрушение чего-то, что тебе не нравится. Но в общем остатке смех – объединяющая штука.

Редакция благодарит отель «Астория» и компанию «КАКНАДО».