Как Теодор Курентзис спас классическую музыку

Как Теодор Курентзис стал российским дирижером номер один

Новейшая история российской оперы внутренне неоднородна и фактически членится на два периода: первый, уходящий корнями в постперестроечные годы, завершился в середине нулевых, второй продолжается по сей день. Каждый из актов этого метаспектакля решен в индивидуальной стилистике, у каждого — своя география, своя идеология, свои dramatis personæ. Главным героем первого был Валерий Гергиев, эпицентром — Петербург и Мариинский театр. Во втором, когда действие перенеслось сначала в Новосибирск, а затем в Пермь, его протагонистом стал Теодор Курентзис. На большую сцену он вышел вовремя — минута в минуту, словно по команде невидимого режиссера. В начале 2000-х отечественный музыкальный театр остро нуждался в том, что на профессиональном языке называется чистой переменой — в полной смене декораций, произведенной в максимально короткий срок без закрытия занавеса, на глазах у публики. Люди и бренды, осуществлявшие переход от постсоветской художественной реальности к современной повестке дня, устали и пообносились: эпохе нужны были новая скорость, новый репертуар и новая мифология. Времени срочно требовался новый культурный герой — и этот запрос Курентзис удовлетворил сполна, последовательно ломая все мыслимые и немыслимые каноны.

На классическую музыку в наших широтах всегда ходили в основном за причастностью не столько к высокой культуре, сколько к элите, за возможностью на несколько часов ощутить себя белой костью — а еще, конечно, за заветным холодком, пробегающим по спине от осознания близости к власти: что в советские, что в путинские времена оперные театры исправно выполняли роль культурных фасадов империи. В последние годы этот поведенческий шаблон не пытался разорвать только ленивый, но первым иерархичность и элитаризм академической музыкальной сцены в России отменил именно Теодор Курентзис: образцово-показательный художник эпохи nobrow приучил нас ходить на симфонический вечер в Филармонию за тем же, за чем обычно ходят в клуб или на стадион, то есть за сексом, наркотиками и рок-н-роллом. Стирать границы между параллельными реальностями в какой-то момент стало его излюбленным хобби — не в последнюю очередь благодаря работе Курентзиса в регионах пала непроходимая стена отчуждения, долгие десятилетия разделявшая культурную жизнь страны на подмостки Москвы и Санкт-Петербурга и всю остальную Россию. А как иначе: когда «Золотые маски» из года в год уходят не в Большой и не в Мариинку, а в Сибирь и на Урал, волей-неволей перестанешь оперировать категориями «столичности» и «провинциальности» — себе дороже.

Так уж повелось, что репертуарные возможности отечественных музыкантов почти всегда (исключения можно пересчитать на пальцах одной руки) ограничивались романтическим репертуаром, оставляя за пределами стилевой и технической досягаемости все, что было написано раньше или позже XIX века. Фирменный репертуар Курентзиса — это примерно три четверти истории музыки, от Перселла и Рамо до наших современников. «То, что вы называете традициями, — это лишь расхлябанность», — повторял дирижер вслед за Густавом Малером, прививая на местной почве диковинные плоды барочной оперы, пересаживая оркестрантов за старинные инструменты и требуя от них одинакового драйва при исполнении симфоний Моцарта и самых радикальных опусов композиторов-авангардистов. Новый для российской академической сцены репертуар дал ей новую идентичность: греческому маэстро удалось доказать, что классическая музыка может быть cool. И дело тут, похоже, отнюдь не только в эффектной фактуре, не в вызывающем отказе от привычного дирижерского дресс-кода и не в театральной атмосфере концертов, напоминающих нечто среднее между литургией и закрытой вечеринкой, — хотя инстаграмо­емкость, эта важнейшая характеристика современной культуры, у Курентзиса, что и говорить, на заоблачном уровне.

Но вот что, пожалуй, самое интересное: достаточно послушать любую из его «коронок» — хоть моцартовского «Дон Жуана», хоть «Патетическую» Чайковского, — чтобы в сознании возник образ, сильно отличающийся от того, что растиражирован в медиа. Не рок-звезда, не нонконформист, не андеграундщик — но чудом выживший наследник традиции великих дирижеров-демиургов ХХ века, потомок Фуртвенглера, Тосканини и других диктаторов-олимпийцев. Трудно сказать, что тут вызывает оторопь больше — чудесное возрождение этой вроде бы ушедшей в далекое прошлое и совершенно чуждой сегодняшнему дню grande maniera или то, как органично она уживается у Курентзиса с пресловутыми черными джинсами и красными шнурками. Бывают странные сближенья — и именно эта диалектика, кажется, делает фигуру Курентзиса такой привлекательной для его поклонников и для его хейтеров: он не дается в руки, ускользает от однозначных определений и клише, все время оказываясь не тем, чем кажется. Свой среди чужих, европеец, но из единокровной для России Греции, патриот, космополит, обожающий витийствовать златоуст, цитирующий Бодлера вперемешку с Платоном, молчальник, богема, либертин, воплощение вызывающей свободы, эпикуреец, аскет, схимник, книжник, алхимик и перфекционист — запятые тут заменяют знак равенства. Кажется, все это и имел в виду Илья Хржановский, когда, отсмотрев тысячи видеороликов актерских проб для фильма «Дау», понял, что будет искать исполнителей для самого масштабного и самого закрытого европейского кинопроекта последних лет где угодно, но только не среди профессиональных актеров — и в итоге пригласил на главную роль нобелевского лауреата Льва Ландау, Дон Жуана и Фауста в одном лице Теодора Курентзиса. Гениальность, объяснял впоследствии свой выбор Хржановский, невозможно сыграть.

Как в оркестр musicAeterna слетелись лучшие музыканты России, а следом а ними в Новосибирск потянулись меломаны

Пока государственная политика занималась максимальным укреп­лением властной вертикали, культура начала нулевых медленно, но верно брала курс на децентрализацию — не от хорошей, как водится, жизни. Новосибирская опера с давних пор служила пристанищем для художников, по тем или иным причинам не вписавшихся в столичные расклады: в 1998 году здесь поставил свой первый громкий спектакль Дмитрий Черняков, в 1999-м балетную труппу возглавил Сергей Вихарев, за несколько сезонов приведя сибиряков к их первой «Золотой маске». Став директором театра в 2001-м, один из лучших российских театральных менеджеров Борис Мездрич сразу же занялся поисками главного дирижера — и вскоре обратил внимание на экспрессивного греческого маэстро, о котором в те годы говорила вся Москва. Первый громкий триумф в Новосибирске — показанная весной 2004-го и ставшая центральным событием «Золотой маски — 2005» «Аида»: на пару с Дмитрием Черняковым Курентзис вытравил из шлягера Верди всю привычную буржуазную благостность, предъявив ошалевшей публике одно из самых радикальных высказываний за всю новейшую историю российского музыкального театра. Впоследствии Курентзис и Черняков, ставший самым востребованным оперным режиссером мира, выпустят вместе еще четыре спектакля, хотя совместная работа двух эгоцентриков и контрол-фриков, убежденных, что вокруг них вращается Вселенная, никогда не была простой. На премьере «Аиды» один из антрактов продолжался вдвое дольше обычного: после разговора на повышенных тонах с режиссером Курентзис отказался выходить к оркестру и продолжил спектакль только после визита в его кабинет целой миротворческой делегации.

Крупнейшее в России театральное здание, шедевр сталинской архитектуры с расставленными по периметру зрительского амфитеатра копиями античных статуй, «Сибирский Колизей» в те годы выглядел отдельным городом внутри мегаполиса, вся жизнь которого была подчинена логике творческого процесса. Оттолкнувшись от привычной для постсоветского театра модели «театра-дома», Курентзис основал в Новосибирской опере артистическую коммуну, сделав ее центром собственный кабинет. За дверью с табличкой «Курентзис Теодор Иоаннович» располагался одновременно и ночной клуб, где до утра крутили артхаусное кино, и храм, где курился ладан, но главное — импровизированная консерватория, где оркестранты и певцы фактически получали второе высшее образование, осваивая, скажем, премудрости барочного учения об аффектах и привыкая применять их на практике в самых, казалось бы, неожиданных случаях — хоть в том же Верди. К Курентзису слетаются музыканты со всей России — отказываясь от солидных столичных окладов и бросая насиженные места в пользу неожиданного профессионального опыта и радикаль­ной перемены участи.

На базе Новосибирской оперы открываются сразу два новых коллектива: оркестр musicAeterna и хор New Siberian Singers становятся главными хедлайнерами столичного музыкального сезона 2005/2006 и вводят массовую моду на оперу в концертном исполнении — сначала с «Дидоной и Энеем» Перселла, потом с моцартовскими «Свадьбой Фигаро» и «Так поступают все». На филармонических подмостках у Курентзиса они звучат едва ли не более театрально, чем иные полнометражные спектакли с декорациями и в костюмах: энергетика такая, что того гляди заискрит — плюс ошеломительное чувство, что затертые до дыр партитуры ты слышишь словно бы впервые. Ничего подобного на отечественном музыкальном рынке еще не происходило: и по степени ажиотажа среди публики, и по выбору названий, и по качеству их исполнения гастроли musicAeterna могли сравниться лишь с концертами и спектаклями западных звезд — но в том-то и дело, что на этот раз новоиспеченные звезды приезжали в Москву, а потом и в Петербург не из Лондона или Парижа, а из Новосибирска. Осенью 2006 года musicAeterna выступает на Первом фестивале современного искусства «Территория», проходящем при поддержке Администрации Президента и собравшем все сливки отечественной художественной элиты: в составе арт-дирекции форума — главный режиссер русской сцены нулевых Кирилл Серебренников, ее главный актер Евгений Миронов и ее главный дирижер Теодор Курентзис.

В те годы он гастролирует в Москве регулярно, но далеко не так часто, как хотелось бы публике, — спрос на Курентзиса значительно опережает предложение, так что среди столичных меломанов постепенно входит в привычку летать на премьеры в Новосибирск. Этот культурный туризм граничит с экстремальным отдыхом, но паломников не останавливают ни четырехчасовой перелет, ни смена поясов, ни слабо развитая туристическая инфраструктура — многие предпочитают доводить градус экзотики до максимума, отправляясь за оперой по Транссибу. Верная купеческой логике Москва в какой-то момент все же попытается Курентзиса перекупить, и в конце нулевых тот даже войдет в состав дирижерской коллегии Большого театра, где выпустит два спектакля в тандеме с Дмитрием Черняковым. Но после «Воццека» (2009) и «Дон Жуана» (2010) от дальнейшего сотрудничества с самой престижной де-юре сценой страны дирижер наотрез откажется: привыкшему к лабораторным условиям работы в Новосибирске — когда вечерние репетиции плавно перетекают в ночные, а результат предъявляется публике только тогда, когда устраивает музыкантов более чем полностью — перфекционисту Курентзису встраиваться в индустриальный ритм работы Большого было не слишком интересно.

Как Пермь превратилась в новое «место силы»

Тем большей неожиданностью для многих стало распространенное информагентствами аккурат в канун нового, 2011 года сообщение о том, что Курентзис переезжает из Новосибирска в Пермь, чтобы возглавить местную оперу. Формально эта новость воспринималась очередным витком «пермской культурной революции» — амбициозного проекта тогдашнего губернатора Пермского края Олега Чиркунова, свернутого вскоре после его отставки: вместо того чтобы возрождать производство (дорого и неэффективно), в бывшем индустриальном гиганте делали ставку на культуру — производящуюся, впрочем, во вполне промышленных масштабах. Трансфер Курентзиса мало чем напоминал появление в городе на Каме других идеологов проекта — основателя музея PERMM Марата Гельмана или арт-директора театра «Сцена-молот» Эдуарда Боякова. Вместо того чтобы начинать свое дело с нуля, на ровном месте, Курентзису предстояла травматичная интеграция в структуру известной институции с именем, историей и весом в профессиональном сообществе, только-только пережившей расставание со своим многолетним худруком режиссером Георгием Исаакяном. Озадачивал и сам вектор развития карьеры Курентзиса — не вертикальный, с «уходом на повышение» в столицу или за рубеж, а горизонтальный, с переездом из одного региона в другой.

Для того чтобы принять предложение вице-премьера Пермского края Бориса Мильграма, у Курентзиса должны были быть очень веские основания — но авторы проекта «Пермь — культурная столица» хорошо знали, чем его привлечь. В Новосибирске Курентзис до сих пор оставался только главным дирижером, лишь частично влияя на художественную политику театра, — в Перми же ему предложили кресло худрука, единолично отвечавшего за развитие театра. Карт-бланш подразумевался и по части формирования команды: балетную компанию театра уже возглавлял Алексей Мирошниченко, в генеральные менеджеры Курентзис пригласил еще одного друга молодости — сооснователя и многолетнего директора фестиваля Earlymusic Марка де Мони. Совсем уж сенсационно звучало главное условие контракта: из бюджета Пермского края финансировался переезд оркестрантов musicAeterna из Новосибирска, а замену музыкантам, которые не были готовы к столь серьезным переменам в своей жизни, должны были подыскать на кастингах — фактически у Курентзиса появилась возможность создать дрим-тим единомышленников из числа лучших инструменталистов не только России, но и Европы.

«Пермь — хорошее место, чтобы устроить трип» — эта облетевшая весь музыкальный мир фраза, произнесенная Курентзисом в феврале 2011-го на первой встрече с труппой, очень точно отражает суть происходящего последние семь лет в уральском театре. Его репертуар — путешествие в неизведанное, марш-бросок на территорию риска. Идеологическая база подведена со всей историко-краеведческой основательностью: в городе, где провел детство Сергей Дягилев, сам бог велел осуществлять эксперименты на стыке искусств и культур. Открытые для всех желающих репетиции, концерты, начинающиеся ближе к полуночи и проходящие в полной темноте, концерты-загадки, программы которых становятся известны публике только постфактум, выступления под открытым небом и в заброшенных заводских цехах — никто в России до сих пор так последовательно не раздвигал представления о том, какой может быть академическая музыка. Афиша Пермской оперы состоит из названий, которые невозможно услышать и увидеть нигде больше — по крайней мере, в России: эталонная интерпретация трилогии Моцарта — Да Понте со звездными европейскими солистами, авангардный «Носферату» нашего современника Дмитрия Курляндского со сценографией классика arte povera Янниса Кунеллиса, барочная «Королева индейцев» Перселла с визионерской режиссурой Питера Селларса. Визитной карточкой Пермской оперы стала «Травиата» Роберта Уилсона: для любого театра появление в репертуаре спектакля, поставленного великим американским режиссером, — знак перехода в высшую лигу. До сих пор наличием в афише продукции made by Wilson могли похвастаться только две отечественные компании — Большой и Театр наций, но одно дело крупные столичные стационары, и совсем другое — оперный дом областного подчинения.

Впрочем, репутация подопечных Курентзиса довольно быстро переросла не только региональный, но и федеральный уровень — Пермь приобрела статус такого же «места силы» наших дней, какой в 1990-е был закреплен за Мариинским театром. Налицо и ключевое сходство: что двадцатилетней давности Мариинка, что современная Пермская опера — театры одного дирижера. Чтобы понять что-то про роль, закрепленную сегодня за Пермью в российском культурном процессе, достаточно в разгар Дягилевского фестиваля, на который из года в год приходится кульминация сезона Пермской оперы, провести один вечер в лобби «Урала», самой вместительной местной гостиницы: вот с кем-то по скайпу разговаривает интендант Зальцбургского фестиваля Маркус Хинтерхойзер, вот, поужинав в знаменитой «Пельменной № 2», возвращается в свой номер новоиспеченный обладатель «Золотого льва» Венецианской театральной биеннале Ромео Кастеллуччи, а вот Илья Хржановский, прилетевший в Пермь как частное лицо, рассказывает великому русскому режиссеру Анатолию Васильеву о трудностях монтажа «Дау». Поток туристов в уральскую глобальную деревню только растет: лететь в два раза быстрее, чем в Новосибирск, популярность Курентзиса с каждым годом увеличивается в геометрической прогрессии — так что накануне премьер и важных концертов билетов на прямые авиарейсы в Пермь не достать днем с огнем, а партер в оперном напоминает ожившую полосу светской хроники.

Как Курентзис стал триумфатором Зальцбургского фестиваля

«Я спасу классическую музыку, дайте мне десять лет» — интервью с таким заголовком Курентзис дал осенью 2005 года почтенной британской газете The Daily Telegraph. Мало кому тогда известный в Европе 32-летний дирижер на чем свет стоит костерил западную музыкальную индустрию, уличая ее в буржуазности, бездуховности и прочих смертных грехах, пламенно призывая нечестивых одуматься и обещая вскоре наставить всех на пусть истинный, — то есть вел себя в точности так, как подобает новоявленному мессии. После двух-трех страстных проповедей такие обычно навсегда стихают, бесследно растворившись в медийном шуме, — так что на филиппики Курентзиса тогда только махнули рукой: мало ли что пишут в газетах. Про дерзкое интервью вспомнили лишь двенадцать лет спустя, когда летом 2017-го дирижер стал героем самого престижного музыкального форума планеты, Зальц­бургского фестиваля, не только подготовил премьеру моцартовского «Милосердия Тита», но и дал серию концертов с типично австрийским репертуаром вроде Первой симфонии Густава Малера или скрипичного концерта Альбана Берга — именно эту программу musicAeterna приво­зит в ноябре в Петербург на фестиваль «Дягилев P. S.».

До сих пор единственным российским коллективом, приглашенным на постановку в Зальцбург, оставался оркестр Мариинского театра, выступавший на родине автора «Дон Жуана», что показательно, в основном с отечественным репертуаром. У артистической Курентзиса, моментально ставшей центром оперной вселенной, толкались локтями и наступали друг другу на ноги интенданты ведущих музыкальных театров и концертных площадок Европы, а обычно язвительный и колкий первый музыкальный критик мира Алекс Росс в The New Yorker не скупился на превосходные степени. Сами того не подозревая, влиятельные перья в своей восторженной корреспонденции из Зальцбурга цитировали давнюю проповедь из The Daily Telegraph почти дословно: внезапно выяснилось, что все обещания, которые были даны в 2005-м, сбылись, пускай и на два года позже — стоило только Курентзису выйти на большую западную сцену, как та покаялась, уверовала и пала ниц.

Между тем вплоть до середины 2010-х карьера Курентзиса за рубежом развивалась отнюдь не так динамично, как можно было ожидать. Не в последнюю очередь виной тому максимализм самого дирижера, подписывавшего престижные контракты только тогда, когда был до конца уверен, что ему не придется жертвовать творческой свободой — как, скажем, в парижской Opéra или в мадридском Teatro Real, где ему покровительствовал легендарный интендант Жерар Мортье. Курентзис прекрасно понимал, что ни один европейский профсоюз не согласится на многочасовые переработки и ненормированный рабочий день, которые в musicAeterna были в порядке вещей, — и если и принимал приглашение выступать за границей, то главным образом за пультом собственного оркестра. Впрочем, таких предложений становилось все больше: musicAeterna хорошо знали по записям, осуществленным еще в Новосибирске и выходившим на модном независимом лейбле Alpha. Благодаря резонансу этих релизов осенью 2011 года Курентзис получает заказ от Sony Classical на запись трилогии моцартовских опер — проекта, который принесет мировую славу не только дирижеру, но и Перми.

Работа над трилогией закипела прямо в зрительном зале театра — из сезона в сезон он на несколько недель закрывал свои двери для публики, превращаясь в мобильную звукозаписывающую студию. «Свадьба Фигаро», «Так поступают все» и «Дон Жуан» — обязательная часть джентльменского набора любого серьезного лейбла, издающего академическую музыку: основа основ, базовая ценность, классика на все времена. Выбирая в сопродюсеры Пермскую оперу, менеджмент Sony рисковал — причем по-крупному. Сыгранный на жильных струнах и старинных духовых Моцарт из России — пускай и записанный международной командой певцов под управлением харизматичного дирижера — это что-то из ряда вон выходящее. На какую полку в музыкальном гипермаркете выкладывать столь экзотический продукт, было совершенно неясно — но именно этот когнитивный диссонанс, кажется, и спровоцировал тот вау-эффект, который «уральский Моцарт» Курентзиса произвел на европейскую публику, не первый год упражняющуюся в произнесении диковинного топонима Perm'.

Едва ли в современной России есть другой столь же свободно конвертируемый музыкальный бренд, вызывающий больше интереса на Западе — в этом году, кроме Зальцбурга, пермяки играли Моцарта в Вене, Париже и Берлине. Не забывает Курентзис и о русской музыке — в октябре вышел его диск с «Патетической» Чайковского, а в конце декабря он продирижирует в Москве и Петербурге «Ленинградской» симфонией Шостаковича. В Sony Classical между тем не думают останавливаться на достигнутом: к 2020 году компания планирует выпустить с musicAeterna все девять бетховенских симфоний, вместе с оперной трилогией Моцарта составляющих «ветхий» и «новый» заветы академической музыки. Сегодня они переписываются на Урале, в областном оперном театре, артистами из России и Европы, не просто сидящими бок о бок, но говорящими на одном эстетическом языке — для того, чтобы признать происходящее в Перми культурной революцией, даже не нужно уточнять, что она разворачивается в эпоху импортозамещения и санкционной войны.