Режиссер Борис Хлебников: «На подвиг готовы все, а сложнее вдолгую быть приличным человеком»

В «Снегире» почти сразу ломаются культурные стереотипы. Вот два мальчика, салаги, поступают на каникулах на рыболовецкий траулер к морским волкам. Кажется, сейчас начнется очень шестидесятническая история а-ля «Звездный билет» Аксенова — сначала им будет сложно, а дальше их по-отечески так — свысока — научат трудиться и жить. Но этот сюжет сразу же схлопывается. Это был умысел такой — разрушить паттерн времен СССР?

Это не то, чтобы умышленно, но мы с Наташей разговаривали с книжкой Георгия Владимова и спорили с ней в какие-то моменты. От меня очень далека стилистика 1960-х с ее романтизмом. Я это не люблю и мне кажется, что кино того времени немного вычурно в своей радости. В этом смысле 1970-е с их апатией и депрессией мне гораздо ближе. Это уже более обдуманное кино — без эйфории, что Сталин помер, и теперь все хорошо. Оказывается, что нет: не хорошо, а по-прежнему сложно.

Из того, с чем мы конкретно были не согласны, — в книжке есть персонаж Дед (в «Снегире» его играет Евгений Сытый. — Прим. ред.), он там проводник мудрости: говорит напутственные вещи в критические минуты, помогает советом. А мы захотели сделать его другим — циничным носителем какой-то дряни. Как это довольно часто бывает, когда взрослые люди с потухшими глазами, которые прожили абсолютно скучную жизнь, равнодушны к молодому поколению.

А сколько в итоге прошло времени от сценария до реализации? Вы в 2019 году рассказывали нам в интервью, что раза четыре, кажется, уже переписали всю историю и в итоге выкинули главного героя из романа Владимова.

Мы переписывали ее раз 20! Четыре это было бы очень хорошо. Когда Сергей Михайлович Сельянов (продюсер фильма «Снегирь». — Прим. ред.) прочитал первый драфт, он был в таком унынии, что предложил: «Может, вы что-нибудь другое лучше сделаете?» Но мы с Наташей решили продолжить, хотя сами понимали, что пока это ерунда получается. Оказалось, это очень сложно — сделать экранизацию. То есть я понимал, что у литературы гораздо больше возможностей и средств по включению человеческой фантазии. Она намного в этом смысле ближе к музыке, чем к кино. Как в музыке, так и в литературе, ты сам придумываешь все у себя в голове. А кино в этом отношении очень конкретное и грубое. Когда мы начинали, то почему-то не задумывались, например, что у главного героя почти нет действия. Он просто наблюдает за всем, это его сплошной внутренний монолог. Как такого героя делать? Поэтому мы его выбросили.

«Штирлиц сидел и думал» — из этой серии.

Да! (Смеется.) Но также абсолютно нельзя делать. Это оказалась очень сложная штука, на что и ушло очень много времени. Потом была пандемия, во время которой мы продолжали выдумывать, как все снять. В первую очередь, шторм. Все растянулось надолго, но, может, это и к лучшему. Если бы мы так тщательно не подготовились, то и денег бы ушло на съемки намного больше, и результат был бы менее нас устраивающий.

Сергей Михайлович, кстати, считает, что главный герой из повести Владимова в фильме — это вы, как режиссер, а еще оператор Алишер Хамидходжаев. То есть те, чьими глазами мы вроде как и наблюдаем все.

Возможно, мы хотели сделать коллективного героя, так как в «Снегире» нет протагониста как такового, но он не до конца прав, что это мы. Когда я для себя сформулировал, что такое вообще экранизация, то понял, что на самом деле мы с Наташей ничего вредоносного не сделали, изменив полностью сюжет. Потому что как, например, «Войну и мир» экранизировать? Если просто пересказывать ее, то это увлекательный женский роман про то, как была одна жизнь, потом стала другая, кто-то влюбился, а возлюбленная изменила. Получается пустышка абсолютная. То есть весь смысл улетает, когда остается только сюжет. Мне кажется, при переносе на экран как раз важнее оставить основную мысль. И основную мысль Владимова мы в фильме передали, но для этого пришлось поменять сюжет из книги. Вот такая парадоксальная штука. Я вспомнил, как перечитывал специально рассказы, из которых сделан «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа. Что-то он у отца, Юрия Германа, дергает, но полностью это переворачивает. И теперь я понял почему. Абсолютно остается тот же мир, ощущения, ход мысли, но сюжет ему нужно было сделать по-другому.

Вы говорили, что одна из основных мыслей — это то, что у героев не получается вести долгую счастливую жизнь, а вот совершить подвиг как искупление и индульгенцию, пожалуйста.

Да, начать жить прилично сложно. А совершить подвиг — на пожаре котенка спасти — просто. И сразу куча впечатлений про себя, какой я хороший. Спас котенка — как в церковь сходил, покаялся. Тебе сказали, что ты все-таки хороший. И ты «Да, я такой» и пошел жить дальше столь же идиотской жизнью, потому что вдолгую это действительно сложнее быть приличным человеком. На подвиг все готовы абсолютно, особенно, если он такой, как в фильме. Ну и подвиг ли вообще то, что они совершают — это же просто кураж, интерес, как будто игра и новое что-то в скучной жизни.

Как еще один челлендж.

Абсолютно! Они себя вдруг мальчишками ощутили, начали бегать, прыгать, канаты таскать. И спокойно им стало на душе, потому что они все-таки хорошие люди. А потом взяли — и коллективно наврали.

А в какой момент вы отказались от названия «Три минуты молчания», как у самой книги? Кажется, в новом контексте у него появляются дополнительные оттенки.

Это правда. Во-первых, поэтому — потому что слишком говорящее название. Во-вторых, очень сложно объяснить, что такое три минуты молчания, а это техническая вещь: в шторм корабли, находящиеся в одном квадрате, обязаны в определенное время не входить в эфир, чтобы услышать, если кто-то подает сигнал SOS. Но звучит термин слишком поэтично и возвышенно. То же самое у меня было и с фильмом «Аритмия». Мне совсем не нравится это название, как слишком говорящее, но оно прилипло к фильму и так и не отлипло. Мы не смогли ничего другого придумать. А здесь Авдотья Смирнова посмотрела кино и говорит: «Слушай, назови фильм "Снегирь", как корабль в фильме». И мне так понравилось это название, потому что оно никакое — нейтральное, я им очень доволен.

Но поэтичности — опять же с учетом контекста — все равно много в самом фильме. Начинает казаться, что у молодого поколения есть как будто всего два пути: или выпилиться (пусть и случайно), или стать конформистом, разделив коллективную ответственность.

Я очень боюсь такие ответы давать, потому что путей очень много. У меня недавно брал интервью парень, которому 19 лет, и он спросил: «А что сейчас делать, чем заниматься?». То, что мы сейчас проходим — колоссальный опыт для любого человека. Когда ты злишься и переживаешь, плачешь или рыдаешь, ничего невозможно с этим поделать, но это не продуктивно. В этот момент ты ничего не замечаешь и не видишь. А надо начать видеть то, что происходит. Как бы ни было страшно.

В нашем прошлом интервью вы еще говорили, что ненависть мешает объективности.

Да, абсолютно. Так же, как и влюбленность. Ты слепой в том и другом состоянии. Это вообще не моя фраза, а Саши Родионова, с которым мы писали много сценариев.

Как сейчас не свалиться в ненависть?

Сейчас нельзя ничего описывать, потому что все равно в нее свалишься. Мы находимся в эпицентре, а когда ты в нем, ничего писать не можешь. Ты сумеешь это сделать потом. Также как все великое американское кино про Вьетнам было снято спустя несколько лет, когда до них дошло, что же это было такое.

Кстати, про кино о Вьетнаме. Вы проводили параллели между отношениями на траулере «Снегирь» и в «Цельнометаллической оболочке» Стэнли Кубрика.

Как и «Цельнометаллическая оболочка», «Снегирь» про отношения в замкнутом мужском коллективе и про травлю человека, к которой каждый из участников относится по-разному. Я просто все время думал о фильме Кубрика, когда мы писали сценарий. Наташе я тоже это говорил, но она отказалась пересматривать кино, чтобы оно ей не мешало.

А Наташа, когда пишет, пытается дистанцироваться от референсов?

Да, и она абсолютно правильно это делает! Потому что они прилипают и потом сложно от них отделаться. Референсы же как называют: «Это как у Тарантино» или «Это как у Висконти». То есть что-то великое, и на тебя это давит.

Вам обычно говорят «Как у Каурисмяки».

Я от этого страдал в первых фильмах, хотя абсолютный адепт Каурисмяки и понятно, почему это было. Мне вообще нравилась его стилистика, статичная камера.

При этом «Снегирь» — ваше первое кино, где столько аттракционов. Сложно было себя перестраивать?

Сначала было страшно, а потом мы просто начали все изучать. Никому раньше не нужен был никогда шторм в российском кино в таком масштабе. Повторить чужой опыт было невозможно, нужно было это просто придумать. И это было правда сложно, но очень интересно. Сейчас мы пишем с Наташей очень маленькую историю, где чуть-чуть действия происходит на улице, а все остальное — в квартире. И мне тесно, потому что ты подсаживаешься на масштаб. Я себя поймал на том, что это очень подростковая штука, как в солдатики играешь. И это очень заразно, когда у тебя огромные конструкции, декорации, решения, приезжает человек с гидравлической машиной, вы что-то проверяете…

Когда мы уже снимали сцену шторма, то задача была наоборот: не увлечься этим, а сделать ее ровно, как все остальное. Чтобы это не было просто эффектно-эффектно, а все равно продолжить наблюдать за людьми. То есть чтобы шторм оставался бы просто формой, потому что соблазна очень много, когда есть масштаб, начать делать что-то другое.

В «Снегире», как и в «Аритмии», блестяще подобран саундтрек и с культовыми песнями вроде «Говновоза» Михаила Шелега.

Ее Макар подтащил. Я попросил включить что-нибудь громко, что у него в телефоне есть, и он поставил, а потом уже песня вошла в фильм. Было сложно, кстати, с правами на нее — там оказалась непростая история. На самом деле то, что слушает герой Макара, почти все он и накидал. Кроме, «Собака съела товар» Ноггано, хотя она тоже есть у него в плейлисте. А то, что звучит у капитана, это музыка, которая обычно играет у этого поколение 40+, каким бы брутальным оно ни было. Когда они едут куда-то, то включают радио «Дача». Вот мне показалось, что такие песни, как на нем, и должны быть — не подходящая туда внешне музыка, но, как мне кажется, работающая.

Еще один момент с музыкой — получилось, что второй раз в фильмах компании СТВ Сергея Сельянова после «Груза 200» звучит «Плот» Юрия Лозы.

Я на съемках вообще про это не подумал, это была импровизация Трибунцева. Он просто начал ее напевать. Уже на монтаже сообразил, что это перекличка с «Грузом 200», но не мог поменять ему липсинк. Он это поет — и все. А потом я еще перепугался — вспомнил, как Лоза страшно ругался на фильм «Груз 200», и подумал, что он не даст снова студии СТВ «Плот», но он его совершенно спокойно отдал. За деньги, естественно.

Играющий Юрика Тимофей Трибунцева — вроде бы должен был исполнять другую роль?

Я ему сначала предложил роль капитана. Он прочитал сценарий и говорит: «Если хочешь, я тебе, конечно, сделаю капитана, но я бы Юрика сыграл». Это была очень важная его идея. Потому что я хотел снимать другого замечательного актера, которому 33-34 года. Мне казалось, что Юрик он вот такой — еще молодой. Я день где-то крутил в голове предложение Трибунцева и вдруг понял, что он абсолютно прав. Это кардинально меняет смысл. Потому что если человек в 30 лет — идиот, это нормально. А 50-летний — уже зловеще. Мне показалось, что это очень точное решение. Плюс, Трибунцев совершенно сумасшедший человек в плане актерского бесстрашия. Я вот не решался ему предложить выпить червей.

То есть этот ролик из фильма, где его герой Юрик выпивает из трехлитровой банки то ли пиявок, то ли червей, это вживую реально записанное видео?

Да.

Ой.

Трибунцев мне сказал: «А кто это будет делать?» Я отвечаю: «Ну, может, компьютерная графика». Он говорит: «Все, давай». И сделал два дубля.

Странным образом получилось, что в двух последних фильмах используются видео из сети. «Аритмия» заканчивается тем, что врач бежит через пробку и останавливает машины, чтобы проехала скорая. Это ролик из Youtube, который в Питере, кстати, записан. А готовясь к «Снегирю», я увидел, как все это с червями проделывает какой-то китаец. Показал Наташе, чтобы мы написали таких же абсолютно шибанутых героев. Особенно, Юрика. Мы подумали и решили вставить и сам ролик.

В «Снегире» — мужская компания, мужской мир, но в конце на корабль-таки приходит женщина: следовательница, чтобы задать им всем вопросы, а что же тут вообще произошло. Это намеренный ход?

Нет, это не было специально заложено, просто я подумал, что было бы забавно, если бы в конце все же в истории появилась женщина.

Жаль, получилась бы стройная феминистская трактовка, что все трагедии происходят из-за иерархического патриархального мироустройства, модель которого — отдельно взятый траулер.

(Улыбается.) Возможно. Лично мое мнение, что в России уж точно женский мир победил. Женщины намного эффективнее на работе. В отличие от мужчин они умеют очень важную вещь: доделывать дело до конца, додумывать, быть более тщательными, кропотливыми, отличными начальниками и стратегами. Но кто-то почему-то продолжает делать вид и подыгрывать, что женщины слабые, а мужчины — сильные. Это давно не так. Вот у нас очень большая продюсерская компания LOOKFILM, где почти все — женщины. Это не потому, что мы женщин специально набираем, они просто намного эффективнее.

А что сейчас у вашей продюсерской компании в работе?

У нас сейчас подходит много классных проектов. Мы долго писали, и получился большой объем сценарных материалов, которые начинают потихоньку входить в производство. У нас же очень много креативных продюсеров. Я страшно горжусь, что с нами работают Аня Пармас, Дуня Смирнова, Алексей Попогребский, Андрей Прошкин, Бакур Бакурадзе. Недавно еще Рома Волобуев к нам пришел. Очень большая компания из классных людей, каждый из которых ведет по три-четыре проекта одновременно.

Это в сторону юмора больше истории, если писать из эпицентра, как мы проговорили, невозможно? Например, мне показался невероятно смешным ваш сериал «Барабашка» — теперь всем о нем рассказываю.

Да, «Барабашка» отличный! Его сделал молодой, очень талантливый автор Саша Собичевский. У него будет в чем-то по юмору похожая вещь, но более масштабная и максимально бытовая. Это история про тайный отдел по борьбе с нечистью. По описанию кажется, что это пугающе пересекается с тем, что сейчас много таких проектов, но, поверьте, он абсолютно не похож на все остальные. Это наблюдательная штука со своим миром — осенью начнем снимать.

Вообще практически все наши проекты — а их порядка 10-12 — возможны сейчас без поддавков. То есть понятно, что глупо и сложно описывать реальность, где ничего не происходит. Но остаются жанры другого мира, фантастики, мистики, параллельных и фантазийных вещей, в которых мы можем не врать. Прежде всего, себе — я сейчас не про цензуру говорю.

А якутское кино среди них есть?

Да, у нас практически готов у Володи Мункуева проект. С Максимом Арбугаевым — документалистом, который был в шорт-листе «Оскара» — они придумали сценарий и вместе сняли фильм «Кончится лето». А Арбугаев там был еще и оператором. Это роуд-муви через всю Якутию, где есть ограбление, золото и погони. Очень сильное кино по сюжету и увлекательности. А самое важное — это история двух братьев и их отношений. Мы совершенно не спорим с фильмом «Брат», я его очень люблю, но это такой «Антибрат» в определенном смысле. Он про невыносимость иногда семейных обязательств и ценностей. По-моему, очень классно получилось. Мункуев, мне кажется, становится абсолютным лидером своего режиссерского поколения. Это совсем другое кино, чем его «Нуучча». Если она была философской и условной, то это очень живая история.

Якутское кино не сразу все заметили, а может быть есть где-то в России еще феномен, про который мы пока не знаем?

У меня два соображения по этому поводу. Либо мы что-то пропускаем и не видим, либо сейчас вообще целеполагание сделать фильм совершенно обесценилось. Молодые режиссеры к этому абсолютно равнодушны — они сразу все идут в сериалы. Кажется, что в сериальной истории как раз много молодых ребят, которые невероятно владеют профессией, ритмом, как рассказать историю, как работать с актерами. Может быть, это видоизменение такое произошло.

Как вам кажется, а что будет происходить с нашими платформами, которые как раз эти сериалы молодых ребят выпускают?

Кино и сериалы были самой активной и быстро развивающейся отраслью экономики в России. Платформы пойдут в одну и совершенно понятную сторону. Туда пришли большие деньги и аудитория. А как только это происходит, начинается и цензура, буквально каждый месяц нельзя что-то новое.

Судя по последним новостям, страйк платформам может прилететь чуть ли не за что угодно.

Самое страшное — это доносы. Я несколько дней жил в гостях у друзей, взял у них с полки дневники Чуковского и с середины где-то начал читать. И вот там: этот задолжал одному, другой что-то сказал тому, третий написал то-то. Рутина какая-то невероятная. Решил посмотреть, какой год, а это 1937-ый. При этом это дневник, то есть написано для себя, но вообще нет понимания и ощущения масштаба того, что вокруг. Для меня это очень пересеклось с тем, что сейчас происходит.

С другой стороны, Корней Иванович — автор великой фразы «В России нужно жить долго».

Насколько долго?

Предлагаю ориентироваться на киноведа Наума Ихильевича Клеймана. Он говорит, что я вот человек, который родился в королевстве, жил при Сталине, мою семью репрессировали, я застал 1960-е, перестройку. Очень много всего может быть, если жить долго.

Хорошо, да. Надо тогда бросить пить и заняться спортом. (Смеется.) В Петербурге это вообще возможно?

18+